о прочные шелковистые ткани.
Фрукты, судя по всему, были их единственной пищей. Эти люди далекого будущего были строгими вегетарианцами, и на некоторое время мне пришлось сделаться таким же травоядным, несмотря на потребность в мясе. Впоследствии я выяснил, что лошади, коровы, овцы, собаки к тому времени разделили печальную судьбу ихтиозавров, полностью исчезнув. Однако плоды были просто восхитительны, в особенности один вид, который, по-видимому, созрел как раз во время моего пребывания в будущем, — с мучнистой мякотью, заключенной в трехгранную скорлупу, и именно он стал моей основной пищей. Я был поражен видом удивительных плодов и странных цветов, но лишь позднее понял, откуда они здесь берутся.
Итак, это был мой первый обед в далеком будущем. Слегка утолив голод, я решил сделать смелую попытку научиться языку этих людей. Понятно, что это было необходимо. Плоды показались мне подходящим предметом для того, чтобы начать с них изучать язык, и, взяв один из них, я попробовал объясниться при помощи вопросительных звуков и жестов. Оказалось, что это очень трудно — заставить их понимать себя. Сначала все мои слова и жесты вызывали изумленные взгляды и взрывы смеха, но вдруг одно маленькое белокурое существо вроде бы поняло мои намерения и несколько раз повторило какое-то слово. Все принялись болтать и перешептываться, а потом вместе начали весело обучать меня своему языку. Однако мои первые попытки повторить их короткие слова вызывали только новые взрывы веселья. Несмотря на то, что я брал у них уроки, я все-таки ощущал себя школьным учителем среди детей. Скоро я уже знал десятка два существительных, затем дошел до указательных местоимений и даже до глагола «есть». Но это была трудная работа, быстро наскучившая маленьким существам, и я почувствовал, что они уже избегают моих вопросов. Поэтому пришлось брать уроки понемногу и только тогда, когда мои новые знакомые сами этого хотели. Удавалось это не так уж часто — я никогда не встречал таких беспечных и быстро утомляющихся людей.
Больше всего меня здесь поразило полное отсутствие у людей интереса к чему бы то ни было. Они, словно дети, подбегали ко мне с криками изумления, но потом, быстро осмотрев, уходили в поисках какой-нибудь новой игрушки. Когда обед и одновременно первый урок языка закончились, я впервые заметил, что почти все, кто окружал меня в начале, уже ушли. И, как ни странно, я быстро почувствовал, что и мне эти малыши совершенно не интересны. Как только я перестал чувствовать себя голодным, я снова вышел на яркий солнечный свет. По пути я всюду встречал множество этих маленьких людей будущего, которые какое-то время следовали за мной, смеясь и переговариваясь, а потом, потеряв интерес, предоставляли меня самому себе.
Когда я вышел из зала, снаружи уже царила вечерняя тишина, и все вокруг было окрашено теплыми лучами заходящего солнца. Сначала пейзаж показался мне странным. Все здесь так сильно отличалось от того мира, который я знал, даже цветы. Огромное здание, из которого я вышел, стояло на склоне речной долины, но Темза как минимум на милю передвинулась со своего теперешнего русла. Я решил добраться до вершины холма, лежавшего от меня на расстоянии примерно полутора миль, чтобы с его высоты поглядеть на нашу планету в восемьсот две тысячи семьсот первом году нашей эры. Именно такую дату показывала стрелка на циферблате моей Машины.
По пути я пытался найти хоть какое-нибудь объяснение тому состоянию гибнущего великолепия, в котором я нашел мир, — ведь это была, несомненно, гибель. Немного выше, на холме, я увидел груды гранита, скрепленные полосами алюминия, гигантский лабиринт отвесных стен и кучи расколовшихся на мелкие куски камней, между которыми росли удивительно красивые растения, похожие на крапиву, но их листья были окрашены в чудесный коричневый цвет и не были жгучими. Это оказались руины какого-то огромного здания непонятного предназначения. Здесь мне предстояло пережить весьма своеобразный опыт и сделать одно странное открытие, но об этом я вам расскажу потом — а сейчас все по порядку.
Я присел на склоне холма, чтобы немного отдохнуть, и, оглядевшись, заметил, что совсем не видно маленьких домов. По-видимому, частные дома и частное домашнее хозяйство просто исчезли. То тут, то там среди зелени виднелись огромные здания, похожие на дворцы, — но ни одного домика или коттеджа, которые так характерны для современного английского пейзажа.
«Коммунизм», — подумал я.
Сразу за этой мыслью пришла другая. Я взглянул на полдюжины маленьких фигурок, которые следовали за мной. И вдруг заметил, что на всех этих людях одежда одинакового покроя, у всех них похожие нежные лица без признаков растительности, а конечностям свойственна какая-то девическая округлость. Может показаться странным, что я не заметил этого раньше. Но ведь все вокруг меня было таким необычным! Теперь же я видел это совершенно ясно. Мужчины и женщины будущего не отличались друг от друга ни костюмом, ни телосложением, ни манерами — короче, ни одним из тех признаков, по которым мы привыкли их различать. А дети, казалось, были всего лишь миниатюрными копиями родителей. Я решил, что, видимо, дети этой эпохи отличаются удивительно ранним развитием, по крайней мере, в физическом отношении, и впоследствии мое мнение подтвердилось.
При виде беспечности и безопасности, в которой жили эти люди, сходство полов показалось мне вполне объяснимым: сила мужчины и душевная мягкость женщины, семья, разделение труда, военные нужды — это лишь жестокая необходимость века, управляемого грубой физической силой. Но там, где народонаселение многочисленно и балансирует на грани равновесия, рождение многих детей нежелательно для государства; там, где насилие — редкое явление, а люди чувствуют себя в безопасности, нет почти никакой необходимости в существовании семьи, в разделении полов, которое вызвано всего лишь необходимостью воспитывать детей. Первые признаки этого явления наблюдаются и в наше время, а в том далеком будущем они развились значительно сильнее. Таковы, скажу я вам, были мои тогдашние выводы. Позднее я смог убедиться, как далеки они были от реальности.
Пока я размышлял обо всем этом, мое внимание вдруг привлекла небольшая, приятная на вид постройка, похожая на колодец под куполом. Странно, подумал я, что до сих пор существуют колодцы, но затем снова погрузился в раздумья. До самой вершины холма больше не было никаких зданий, я чувствовал себя великолепно, и, продолжая свою приятную прогулку, скоро остался один — все отстали. Я испытывал странное чувство свободы и близости приключений, когда поднялся на вершину холма.
Там я обнаружил скамью из неизвестного мне желтого металла. В некоторых местах она была разъедена какой-то красноватой ржавчиной и утопала в мягком мхе, а ее подлокотники были отлиты в виде голов грифонов. Я сел на скамью и стал смотреть вдаль, на пейзаж, освещенный лучами догоравшего заката. Это была великолепная, небывалая картина. Солнце только что скрылось за горизонтом, запад горел золотом, в котором виднелись легкие пурпурные и алые полосы. Внизу расстилалась долина, где, словно изогнутая полоса сверкающей стали, лежала Темза. Я уже говорил об огромных старых дворцах, которые были разбросаны среди самой разнообразной зелени. Некоторые уже превратились в руины, другие были еще обитаемы. Тут и там в этом огромном, напоминающем сад пространстве виднелись белые или серебристые изваяния, а кое-где острыми вертикальными линиями вздымались вверх купола и обелиски. Нигде не было изгородей, не было никаких следов частной собственности и признаков земледелия; вся земля превратилась в сад.
Наблюдая все это, я старался понять то, что увидел, и в результате пришел к некоторым выводам. (Позже я понял, что они были односторонними, или, лучше сказать, содержали лишь половину правды.)
Я решил, что вижу человечество в эпоху увядания. Красноватая полоса солнечного заката заставила меня подумать о закате человеческого рода. Впервые я начал осознавать неожиданные последствия, к которым привело развитие нашего общества. Теперь я понимаю, что это были вполне логичные результаты. Сила диктуется необходимостью; жизнь без опасностей ведет к слабости. Стремление к улучшению условий жизни — так называемый прогресс, делающий наш мир все более и более безопасным, — продолжалось все это время и достигло своей кульминации. Триумф человечества над природой был другой стороной прогресса. То, что сейчас кажется всего лишь мечтами, осуществилось в реальности. И итогом было то, что я теперь видел перед собой!
Очевидно, что здравоохранение и земледелие находятся сегодня еще в зачаточном состоянии. Наука объявила войну только малой части человеческих болезней, но она методично и упорно продолжает свою работу. Земледельцы и садоводы тут и там уничтожают сорняки, выращивая лишь немногие полезные растения, а остальным предоставляют право бороться за существование. Мы улучшаем некоторые избранные нами виды растений и животных путем постепенного отбора лучших; мы выводим новый сорт персика, виноград без косточек, более душистый и крупный цветок, более полезную нам породу рогатого скота. Мы улучшаем их постепенно, потому что наши представления об идеале смутны и лишь приблизительны, а знания крайне ограниченны. Природа же слишком робка и неповоротлива в наших неуклюжих руках. Но когда-нибудь мы сможем организовать все лучше. Прогресс не остановишь! Весь мир в конце концов станет разумным, образованным, все будут сотрудничать между собой; это приведет ко все более быстрому и полному покорению природы. В конце концов мы сможем мудро и заботливо установить равновесие животной и растительной жизни для удовлетворения наших потребностей.
Это должно произойти и действительно было сделано за тот отрезок времени, который я преодолел на своей машине. В воздухе уже не было комаров и мошек, а на земле — сорных трав и плесени, всюду росли сочные плоды и красивые душистые цветы; разноцветные бабочки порхали тут и там. Был достигнут идеал профилактической медицины. Болезни перестали существовать. По крайней мере, за время своего пребывания там я не видел даже малейших признаков инфекционных заболеваний. Скажу больше — даже процессы гниения и разложения стали совсем другими.