Была достигнута большая победа и в области социальных отношений. Я увидел человечество живущим в великолепных дворцах, одетым в роскошные одежды и освобожденным от тяжкого труда. Не было даже следов борьбы — ни общественной, ни экономической. Торговля, промышленность, реклама, дорожное движение — все, что составляет основу нашего мира, исчезло. Естественно, что в тот вечер, на фоне золотистого заката, мне показалось, будто я попал в земной рай. Опасность перенаселения исчезла, поскольку численность людей, видимо, перестала увеличиваться.
Однако изменение условий неизбежно влечет за собой приспособление к новой ситуации. Что, в самом деле, движет человеческим умом и энергией, если только вся наша биология не представляет собой сплошного набора ошибок? Труд и свобода! Таковы условия, при которых деятельный, сильный и ловкий выживает, а слабый уходит со сцены; условия, дающие преимущество честному союзу талантливых людей, тем, кто умеет владеть собой, терпеть и действовать решительно. Семья и возникающие на ее основе чувства — ревность, любовь к потомству, родительская самоотверженность — оправданы перед лицом неизбежных опасностей, которым подвергается молодое поколение. Но где теперь эти опасности? Уже сейчас, в наше время проявляется и все более нарастает протест против супружеской ревности, против слепого материнского чувства, против всяческих страстей; все эти чувства сегодня не так необходимы, как это было прежде, — они делают нас несчастными и, будучи остатками первобытной дикости, кажутся несовместимыми с приятной и возвышенной жизнью.
Я размышлял о физической слабости этих маленьких людей, их неразвитых умах, а также об огромных развалинах, которые меня окружали, и все это подтверждало мое предположение о том, что природу удалось покорить окончательно. После битвы наступили покой и блаженство. Человечество было сильным, энергичным, умным, люди употребляли все свои силы на изменение условий своей жизни. А теперь эти измененные условия оказали влияние на человечество.
В новых условиях комфорта и безопасности неутомимость и энергичность, которые в наше время считаются преимуществом, должны были превратиться в недостаток, в слабость. Даже в наши дни некоторые склонности и желания, когда-то необходимые для выживания человека, становятся источником его поражений. Храбрость и воинственность, например, не помогают, а скорее мешают жить цивилизованному человеку. В государстве же, основанном на физическом равновесии и полной безопасности, превосходство — физическое или умственное — было бы совершенно неуместно. Я понял, что на протяжении бесчисленных лет на земле не существовало ни опасности войн, ни насилия, ни диких зверей, ни болезнетворных микробов, требующих мобилизации всех сил организма на борьбу с ними; не существовало и необходимости в тяжком труде. При таких условиях те, кого мы называем слабыми, были точно так же приспособлены, как и сильные. Более того, они оказались даже лучше приспособлены, потому что сильные не могли найти применения кипящей в них энергии. Не было сомнений в том, что удивительная красота виденных мною зданий была результатом последних усилий человечества перед тем, как оно достигло полной гармонии с условиями, в которых жило, — последняя победа, после которой был заключен окончательный мир. Такова неизбежная судьба всякой энергии, оказавшейся в безопасности. Она еще ищет выхода в искусстве, в чувственности, а затем наступают расслабление и упадок.
Даже эти художественные порывы в конце концов должны были заглохнуть, и они почти заглохли в то время, которое я наблюдал. Украшение себя цветами, танцы и пение под солнцем — вот и все, что осталось от духа искусства. Но даже это в конце концов должно было смениться полным бездействием. Все наши чувства и способности могут оставаться острыми только тогда, когда есть точильный камень труда и необходимости, а этот ненавистный камень был наконец-то разбит.
Пока я сидел в сгущающейся тьме, мне казалось, что с помощью подобного простого объяснения я разрешил загадку этого мира и открыл секрет прелестного маленького народа. Возможно, они нашли удобные средства для ограничения рождаемости, и численность населения даже уменьшалась. (Этим вполне можно было объяснить пустоту заброшенных дворцов.) Моя теория была очень проста и правдоподобна — как и большинство ошибочных теорий!
5
Пока я размышлял о слишком полном торжестве человека, из серебряного пятна на северо-востоке неба появилась желтая полная луна. Маленькие светлые фигурки людей внизу перестали появляться, надо мной бесшумно пролетела сова, и я вздрогнул от ночной прохлады. Я решил спуститься с холма и найти место, где можно было бы переночевать.
Я поискал глазами знакомое здание. Мой взгляд пробежал по фигуре Белого Сфинкса на бронзовом пьедестале, и по мере того как восходящая луна светила все ярче, фигура становилась все более четкой. Я мог даже рассмотреть стоявший около нее серебристый тополь. А вот и густые рододендроны, черные при свете луны, и та лужайка. Я снова взглянул на нее. Ужасное подозрение охладило мое самодовольство. «Нет, — решительно сказал я себе, — это не та лужайка».
Но это была та самая лужайка. Бледное, будто изъеденное проказой лицо сфинкса было обращено к ней. Можете ли вы представить себе, что я почувствовал, когда понял, что это именно она! Машина Времени исчезла!
Меня словно ударили хлыстом по лицу — я с ужасом подумал, что никогда не вернусь назад, навеки останусь, беспомощный, в этом чужом новом мире! Сама эта мысль была мучительна. Мое горло сжалось, дыхание пресеклось. В следующий момент я в ужасе огромными прыжками кинулся вниз по склону. Я тотчас упал и поранил лицо, но даже не попытался остановить кровь, вскочил на ноги и снова побежал, чувствуя теплую струйку на щеке и подбородке. Я бежал и все время говорил себе: «Они просто немного передвинули ее, поставили под кустами, подальше от дороги». Но несмотря на это, я бежал изо всех сил. С уверенностью, которая иногда возникает из мучительного страха, я с самого начала знал, что все это самоутешение — вздор; я чувствовал, что Машина унесена куда-то, откуда мне ее не достать. Мне было трудно дышать. От вершины холма до лужайки было около двух миль, но я думаю, что преодолел это расстояние за десять минут. А ведь я вовсе не молод. Я бежал, громко проклиная свою безумную доверчивость, побудившую меня оставить Машину здесь, и задыхался от проклятий. Я громко кричал, но никто мне не ответил. Ни одного живого существа не было видно в лунном свете, заполнявшем все вокруг!
Когда я достиг лужайки, мои худшие опасения подтвердились. От Машины не осталось и следа. Похолодев, смутно осознавая, что происходит, я смотрел на пустую лужайку среди черной чащи кустарников. Потом быстро обежал ее, как будто Машина могла быть спрятана где-нибудь совсем недалеко, и резко остановился, схватившись за голову. Надо мной на бронзовом пьедестале в ярком свете луны возвышался сфинкс, бледный, светящийся, будто пораженный проказой. Казалось, он насмехался надо мной.
Я мог бы утешиться, представив себе, что маленький народец спрятал аппарат под каким-нибудь навесом, если бы не был уверен в том, что у них не хватило бы на это ни сил, ни ума. Нет, меня страшило другое: мысль о том, что мое изобретение было уничтожено какой-то, доселе не принимавшейся мной в расчет силой. Я был уверен только в одном: если в каком-нибудь другом веке не изобрели точно такого же механизма, моя машина не могла бы самостоятельно отправиться в путь. Не зная способа закрепления рычагов — я вам потом его покажу, — нельзя было никоим образом переместить ее отсюда. Ее перенесли, спрятали где-то в пространстве, а не во времени. Но где?
Казалось, я просто обезумел. Помню, как я, будто сумасшедший, метался среди освещенных луной кустов вокруг сфинкса; помню, как вспугнул какое-то белое животное, которое при лунном свете принял за небольшую лань. Помню, как поздно ночью я колотил кулаками по кустам до тех пор, пока не исцарапал все руки о сломанные ветки. Потом, рыдая, в полном изнеможении я побрел к большому каменному зданию. Оно было темным и пустынным, в нем царила мертвая тишина. Я поскользнулся на неровном полу и упал на один из малахитовых столов, чуть не сломав ногу.
Зажег спичку и прошел мимо пыльных занавесей, о которых я уже упоминал.
Там я обнаружил второй большой зал, устланный подушками, на которых спали десятка два маленьких людей. Без сомнения, мое вторичное появление показалось им очень странным — ведь я внезапно вынырнул из ночной тишины с отчаянным криком и с зажженной спичкой в руке. В их времени о спичках давно уже забыли. «Где моя Машина Времени?» — вопил я, как рассерженный ребенок, хватая и тряся их. Вероятно, это их поразило. Некоторые смеялись, другие казались растерянными. Когда я увидел их, стоящих вокруг меня, я понял, что стараться пробудить в этих людях чувство страха — просто глупо. Вспоминая их поведение днем, я понял, что это чувство ими позабыто.
Бросив спичку и сбив с ног кого-то, попавшегося на пути, я снова пробрался по большому обеденному залу и вышел на лунный свет. Я услышал крики ужаса и топот маленьких спотыкающихся ног. Не помню того, что я делал при лунном свете. Вероятно, я совершенно обезумел от неожиданной потери. Я чувствовал себя безнадежно отрезанным от своих современников, странным животным в неведомом мире. В бреду я бросался то туда, то сюда, плача и проклиная Бога и судьбу. Помню ужасающую усталость после того, как ночь ушла. Я рыскал в самых невероятных местах, ощупью пробирался среди озаренных луной развалин, натыкаясь в темных углах на странных белых существ, а потом упал на землю около сфинкса и рыдал в полном отчаянии. Я ничего не чувствовал, кроме ужаса. Потом я уснул, а когда проснулся, уже совсем рассвело, и вокруг меня по траве, на расстоянии протянутой руки, весело и без страха прыгала стайка воробьев.
Я сел, овеваемый свежестью утра, стараясь вспомнить, как попал сюда и почему ощущаю только ужасающее одиночество и отчаяние. Вдруг я отчетливо вспомнил все, что произошло. Но при свете дня у меня хватило сил спокойно взглянуть в лицо обстоятельствам. Я осознал всю дикую нелепость своего вчерашнего поведения и принялся рассуждать. «Предположим самое худшее, — сказал я себе. — Предположим, что Машина утеряна навсегда и, может быть, даже уничтожена. Из этого следует только то, что я должен быть терпеливым и спокойным, изучить образ жизни этих людей, добыть н