Водник явился в соответствующее железнодорожное место получать билет.
— Вам что? — спросило его железнодорожное лицо и хмуро глянуло на якоря на пуговицах.
— Мне бы билетик до Тамбова,— ответил мореплаватель.
Железнодорожное лицо хищно обрадовалось.
— Ах, вам билетик? Очень приятно! Присаживайтесь. Родственников желаете, наверно, навестить? Соскучились… Хе-хе. Кульер, стакан чаю гражданину воднику. Ну, как у вас в Тихих океанах, все ли благополучно?
— Покорнейше благодарим,— ответил потомок Христофора Колумба,— мы больше в Самару плаваем. Мне бы в скором поезде, если можно…
— Как же, как же, обязательно! У меня, правда, циркулярик есть, чтобы вам, морским волкам, только в теплушках места давать, но для такого симпатичного представителя стихии, как вы, можно сделать исключение. Вы ведь привыкли там, на ваших броненосцах, в кают-компаниях всяких, хи-хи. Кстати, моя теща на днях в Самару ездила, так ее, божью старушку, в трюм засадили на мешки. Так и гнила дама до самой Самары.
— Мы этому не причинны.
— Ну конечно, конечно. Так вот получите, пожалуйста. Замечательное местечко. Сидеть можете, курящее, просторно и отдельно. Кульер, проводи господина адмирала!
Водник прочитал резолюцию, покачнулся, глаза вытаращил и сказал:
— Большое мирси!
Было написано:
«Выдать ему одно место в сартире второго класса до Тамбова».
В коридоре мягкого вагона скорого поезда стоял хвост с полотенцами и зубными щетками, взъерошенный и злобный.
— Ничего не понимаю,— бормотал передовой гражданин, переминаясь с ноги на ногу.— С самого Саратова залез какой-то фрукт и не выходит!
— Это наглость! — крикнула какая-то дама в хвосте,— я полчаса жду.
— Мы, сударыня, три часа уже ждем,— отозвался печальный голос впереди,— и то молчок. А терпения нету…
— Я думаю, что он самоубийством покончил,— встревожился чей-то голос.— Такие вещи бывают; двери надо ломать.
— Кондуктор! Кондуктор!
— Постойте-ка, постойте, тише…
Хвост стих. И сквозь стук колес донеслось глухое пение.
По морям, по морям
Нынче здесь, завтра там… {107}—
пел приятный глухой бас.
Хвост взвыл сразу:
— Это неслыханное нахальство! Он поет, оказывается!
— Кондуктор!!
Хвост разломился и поднял страшный грохот в лакированную дверь. Та распахнулась, и в накуренном узком пространстве предстал симпатичный человек с якорями и папиросой.
— Вам чего? — спросил он сконфуженно.
— Как «чего»? Как «чего»?!
— Как это так «чего»?!
— Вы долго собираетесь сидеть здесь? — ядовито спросил передовой, размахивая полотенцем.
— До Тамбова,— смущенно ответил пассажир.
— Это сумасшедший! — завизжали сзади женские голоса.
— Выплевывайтесь вон!!
Пассажир побагровел и растерянно забормотал:
— Да нельзя мне выплюнуться, я бы и рад. Обштрахуют, у меня билет сюды.
— Кондуктор, кондуктор, кондуктор…
В Аткарске писали протокол, а рабкор «Гудка», иронически усмехаясь, за соседним столом писал корреспонденцию в «Гудок» и закончил ее словами:
«Когда же кончится братоубийственная война воды с железом?»
Рассказ рабкора про лишних людей
Приблизились роковые 17 часов, и стеклись в бахмачские казармы рабочие слушать, как местком будет давать отчет в своей работе.
Ровно в четверть 8-го председатель звонким голосом предложил занять места, а засим вышел председатель месткома и, не волнуясь, вольно и плавно, как соловей, начал свой доклад:
— Служащих у нас в сентябре 406 человек, причем из них не членов союза — 6. Итого членов союза — 400 человек. «Гудок» выписывают все. Четыреста раз по 1 «Гудку», итого 400 «Гудков». Задание выполнено на 100 %, итого сто. Закуплен духовой оркестр, причем часть денег за него заплачена…
— Итого? — спросили из заднего ряда.
— Итого надо изыскать остальные деньги, чтобы их заплатить,— ответил председатель и продолжал: — Стенная газета выходит иногда несвоевременно по причине пишущей машинки.
— А чем она мешает? — спросили.
— Ее нету,— пояснил председатель и продолжал:
— А должность КХУ по Бахмачу совершенно лишняя, и его надо сократить. Так же как и брандмейстерова должность.
— Прошу слова! — закричал вдруг кто-то, и все, поднявшись, увидели, что кричал КХУ.
— Нате вам слово,— сказал председатель.
КХУ вышел перед собранием, и тут все увидели, что он волнуется.
— Это я лишний? — спросил КХУ и продолжал: — большое спасибо вам за такое выражение по моему адресу. Мерси. Я 24 часа сижу, в своих отчетах копаюсь… {108} и при этом я — лишний. Я работаю, как какой-нибудь вол, местком этого ничего не замечает, а потом заявляет, что я лишний! Я, может быть, одних бумажек миллион написал! Я лишний?..
— Правильно… лишний…— загудело собрание.
— Совершенно лишний,— подтвердил председатель.
— Неправда, я не лишний! — крикнул КХУ.
— Ну, лишаю вас слова,— сказал председатель.
— Я не лишний! — крикнул раздраженно КХУ.
Тут председатель позвонил на него колокольчиком, после чего КХУ смирился.
— Прошу слова,— раздался голос, и все увидели брандмейстера.— Я тоже лишний? — спросил.
— Да,— твердо ответил ему председатель.
— Позвольте узнать, чем вы руководствовались, возбуждая вопрос о моем сокращении? — спросил брандмейстер.
— Гражданской совестью и защитой хозяйственной бережливости,— твердо ответил ему председатель и устремил взор на портрет Ильича.
— Ага,— ответил брандмейстер и никакой бучи не поднимал. Он мужественный человек благодаря пожарам.
После этого председатель рассказал про кассу взаимопомощи, что в ней свыше тысячи рублей, но и того маловато, потому что все деньги на руках, и собрание закрылось. Вот и все наши бахмачские дела.
Гибель Шурки-уполномоченного(Дословный рассказ рабкора)
Шурку Н — нашего помощника начальника станции — знаете? Впрочем, кто же не знает эту знаменитую личность двадцатого столетия!
Когда Шурку спрашивали, от станка ли у него папа, он отвечал, что его папа был станционным сторожем.
Поэтому Шурка пошел по транспортной линии с 12 лет своей юной жизни и после десятилетнего стажа добился высокого звания профуполномоченного.
Вот на этом звании он и пропал во цвете лет. Его спрашивают:
— Что будешь делать в качестве уполномоченного, Шурка?
А он и говорит:
— Я предприниму, братцы, энергичную смычку с деревней.
И предпринял смычку с деревней, и начал ездить в деревню и пить в ней самогон. А самогон в деревне очень хороший — хлебный.
А потом, неизвестно где и как, добыл себе наган. Ходит пьяный с наганом по селу и размахивает. А потом так приучился во время смычки к самогону, что начал выпивать по 17 бутылок в день.
Его мать-старушка за ним ходит, плачет, а Шурка пьет да пьет. А потом глядь-поглядь, и начал задерживать деньги рабочих, получаемые им из страховой кассы по доверенности.
Долго ли, коротко ли, начали жаловаться в союз, где в один прекрасный день рассмотрели Шуркины дела и выперли его из профуполномоченных. Вот тебе и получилась размычка вместо смычки! Тут и кончается рассказ.
Пожалуйста, напечатайте этот мой рассказ, и мамаша Шуркина будет очень рада, потому что он до сих пор еще пьянствует. И на днях у него произвели обыск, но нагана почему-то не нашли, куда-то его он задевал…
Письмо рабкора списал М. Булгаков.
Примечание Булгакова:
Дорогой Шура! Видите, какой про вас напечатали рассказ. Сидя здесь, в Москве, находясь вдалеке от вас и не зная вашего адреса, даю вам печатный совет: исправьтесь, пока не поздно, а то иначе вас высадят и с той низшей должности, на которую вас перевели.
Звуки польки неземной
Нет, право… после каждого бала как будто грех какой сделал. И вспоминать о нем не хочется.
П-пай-дем, пппай-дем…
Ангел милый,
П-польку танцевать со мной!!!
— Cс…C…— свистала флейта.
— Слышу, слышу,— пели в буфете.
— По-польки, п-польки, п-польки,— бухали трубы в оркестре.
Звуки польки неземной!!!
Здание льговского нардома тряслось. Лампочки мигали в тумане, и совершенно зеленые барышни и багровые взмыленные кавалеры неслись вихрем. Ветром мело окурки, и семечковая шелуха хрустела под ногами, как вши.
Пай-дем, па-а-а-а-й-дем!!
— Ангел милый,— шептал барышне осатаневший телеграфист, улетая с нею в небо.
— Польку! А гош [10], мадам! — выл дирижер, вертя чужую жену.— Кавалеры похищают дам!
С него капало и брызгало. Воротничок раскис.
В зале, как на шабаше, металась нечистая сила.
— На мозоль, на мозоль, черти! — бормотал нетанцующий, пробираясь в буфет.
— Музыка, играй № 5! — кричал угасающим голосом из буфета человек, похожий на утопленника.
— Вася,— плакал второй, впиваясь в борты его тужурки,— Вася! Пролетариев я не замечаю! Куды ж пролетарии-то делись?
— К-какие тебе еще пролетарии? Музыка, урезывай польку!
— Висели пролетарии на стене и пропали…
— Где?
— А вон… вон.
— Залепили, голубчиков! Залепили. Вишь, плакат на них навесили. Па-ку… па-ку… покупайте серпантин и соединяйтесь…