Старик много лет служил «при реке». Мерил подъем и температуру воды. Лет семь назад должность «при реке» упразднили, но старик по-прежнему два раза в сутки ходит с градусником к воде.
— А по Цельсию нынче того — пятнадцать!
Бабы с ведрами белья, проезжий шофер, мальчишки с удочками — все, кто случается на берегу в торжественную дедовскую минуту, узнают, какова сегодня вода по Цельсию…
Желанный гость «на бревнах» — лодочник Иван Гаврилыч. Он приносит с собой запах стружек, запах табака с донником, веселый, насмешливый говор. С приходом Гаврилыча разговор непременно пойдет о лодках, о старых лодочных мастерах, о том, кому и когда «сготовлена» чертовицкая посуда.
Тут, «на бревнах», летними вечерами, отдыхая после рыбалки и блужданий по лесу, узнал я историю старого топора.
* * *
Историю эту надо начать с Воронежа, с памятника царю Петру. На главной улице в садике, окруженном врытыми в землю пушками, стоит бронзовый Петр. Он и до войны стоял, этот дорогой для воронежцев памятник. Немцы позарились на металл, увезли и растерзали где-то бронзового богатыря. По памяти, по старым фотографиям памятник отлили снова. Старожилы считают, что царь даже помолодел после войны. Скульптор не зря старался. Именно таким — молодым, энергичным и сильным — помнят Петра древние берега Воронежа.
Время стерло следы великих работ на реке. У пристани стадо моторных лодок, возводится бетонный мост, влюбленные пары сидят на скамейках у берега… Только дошлый краевед покажет вам место, где были верфи, где стоял домик Петра. Война смела остатки петровских строений. Глянешь на обмелевшую реку, на пляж с купальщиками — трудно поверить, что некогда под стук топоров рождался тут могучий российский флот.
Пятнадцать лет подряд наезжал сюда царь и подолгу жил и работал. Засучив рукава, он плющил железо, тесал бревна и принимал послов. Отсюда, из-под Воронежа, распустив паруса, ушла на Азов петровская флотилия. Поныне окрестные села и местечки названиями своими хранят деяния славного царя-работяги.
Гвоздовка, Клеповка, Парусное…
— У села Чертовицкого своя слава. Где-нибудь на Дону, на Тихой Сосне, на Хопре или на болотистой Усманке встретится вам смоленая легкая, как вязовый листок, лодочка. Чуть толкнешь — стрелкой летит. Ладная, красивая, легкая.
— Игрушка, — непременно скажете вы хозяину-рыбаку.
— Из Чертовицкого пригнал! — ответит рыбак.
И начнет петь хвалу чертовицким лодоникам. Обязательно скажет, что они, чертовицкие, секрет лодочный знают. Но невдомек хоперскому рыбаку, откуда у чертовицких этот секрет…
В тихом селе выше Воронежа двести шестьдесят четыре лета назад учредил Петр малую верфь. Лодки повелел делать царь. Лесу кругом — не пройти. И дуб, и сосна. Жги уголь для кузни. Бери топор в руки. Уменья нет? — Научимся!
Учился царь, учились лодочному делу смекалистые чертовицкие мужики. Кипела работа у обрывистой горы на Воронеже…
Каждое лето я еду в Чертовицкое. Брожу по лесным буеракам, ловлю рыбу. Иногда по утрам, когда туман заволакивает реку и видны только макушки у старых дубов, чудится мне стук топора и звон железа. Забыв про удочки, прислушиваешься к голосам, видишь богатырей в конопных фартуках, с волосами, схваченными ремешком… Стук копыт в тумане. Не сам ли Петр прискакал узнать, как исполняется царский указ и хороши ли лодки на воде?..
Уходит туман, уходят и грезы. На лошади прискакал тракторист из совхоза, а звон железа — удары по рельсу: в доме отдыха завтрак. Бегут ребятишки к воде, чей-то «Москвич» пылит на пригорке. Только церковь и пеньки от старых дубов на кладбище напоминают о прошлом… Спят на горе старые корабельные мастера, а слава о них живет по Хопру, по Дону, по Тихой Сосне.
* * *
Топор Ивану Гавриловичу достался от отца, а тот тоже от отца получил, а тот отец… Неизвестно, когда и как попал этот старый топор в семью Ивановых. Издавна повелось считать, что выкован топор еще в петровские времена и будто первая чертовицкая лодка сделана «этим железом».
Берегли инструмент пуще глаза, потому считалось в семье — топор приносит счастье. По наследству топор отдавался не старшему сыну, как прочий инструмент, а тому, кто сноровистей, у кого лодки «лебедем шли».
Ивану Гавриловичу топор достался, когда мастеру было «не то семнадцать, не то осьмнадцать». Приехал из Воронежа знатный заказчик, мастер-краснодеревщик Левонов. Важный человек — при усах, в атласной жилетке, на животе цепь золотая. Приехал лодку заказывать.
Лодочники — народ с достоинством, с каким-нибудь барином «на одной канаве не сядут». А тут мастер, с парижской выставки медаль имеет… Почтенно стоят чертовицкие мастера, ждут, пока гость оглядит на приколе все лодки.
— Чья работа? — суковатая трость уперлась в новый только что спущенный на воду челночок.
— Кликните Ивана! Сына позовите! — что есть мочи закричал дед Гаврила и сам, не дожидаясь, пока дозовутся, побежал к дому.
С минуту краснодеревщик стоял молча, оглядывал нескладную босоногую, в стружках фигуру парня. Потом сказал строго:
— Лучший матерьял даю. Заморское дерево. Смотри…
— Сделаем, — сказал парень.
Заказчик не стал более говорить. Сел в пролетку, приподнял шляпу:
— За ценой не стою. Чтоб как игрушка…
— Сделаем…
Через три недели опять подкатила коляска.
Знатный заказчик оглядел лодку, потрогал ладонью днище, велел спустить на воду… И тут же, на берегу, при всех расцеловал Ивана.
Потом пили чай под вишнями. Краснодеревщик скинул атласный жилет и перчатки. И лодочники увидели: у знатного гостя такие же, как у них, пораненные железом рабочие руки…
С тех пор и пошли по Воронежу, по Хопру, по Тихой Сосне и по Усманке легкие, как вязовый лист, «Ивановы челноки». Приумножилась слава чертовицких лодочных мастеров.
* * *
— Сколько же лодок за жизнь соизладил? — спрашивает старик Кочет. Кочету не хочется уходить в душную избу и, хоть время за полночь, старается протянуть разговор.
— Зарежь — не знаю. Может, тыщу, может, более тыщи… — Гаврилыч молчит, мнет цигарку с пахучим донником. — Сколько ни сделай — гниет посуда. Все гниет. Одно рукомесло не гниет, если, конечно, в надежные руки дать.
Сыновья, по мнению старика, не удались, непутевыми вышли. Один в город метит, другой в пастухи подался. Топора и в руки не брали. Старик не принуждал: невольник — не богомольник. Последние годы, почуяв слабость в руках, Гаврилыч хоть и шутит по-прежнему, хоть и выпить не прочь — задумчивым стал.
«А, может, не нужны теперь чертовицкие лодки? Может, в речку закинуть дедовский топор? Вон сколько ныне «моторок» понастроили! Под воскресенье всю ночь тарахтят».
Выйдет утром Гаврилыч посмотреть на реку с горы. «Нет, нужны челноки!» Вон под обрывом рыбак сидит в плоскодонке. А вон дровишки везут по реке. Федор Павлович, перевозчик, девок усаживает в челночок. «Пока вода есть — нужны и лодки, — думает старик, возвращаясь с бугра длинной, затерянной в траве тропинкой. — Но если уж делать, то чтобы лебедем шла». У заливчика старик остановится, поглядит на залитые водою лодки. Их много — берется кое-кто ладить. Да что ж, лишь бы деньги взять, делают. Корыто корытом…
Одна теперь отрада у старика — Витька, внук от средней дочери. Белоголовому мальчишке от матери шлепки попадают — то ногу доской прищемит, то палец порежет. Дед Иван всегда прикрикнет на дочь, а внука позовет, погладит по голове…
— Вострый малый растет. В мотористы метит, шельмец. Прокатился до Воронежа — «на катер хочу!» и все тут! Ну что ж, пусть будет катер, теперь хоть на спутник садись — час добрый. А только и лодку стоящую сделать — это, брат, не цигарку с донником выкурить. Уметь надо! Все уметь надо — и лодку, и ракету.
При этих словах дед Иван оживляется, рассказывает, какой «корапь» соизладил Витька для школы и на что потребил премию, выданную дедом по этому случаю:
— Топор купил, шельмец… Ничего топоришко, как раз по руке. «Твоим, — говорит, — дедушка, нельзя работать. Ценность — беречь надо». Поди ж ты — ценность! Понимает…
— Да, вострый малый растет, — соглашается Кочет, — правильный малый.
Перевозчик тоже хвалил белобрысого Витьку. Потом старики просят у Гаврилыча «с донником напоследок». Закуривают и расходятся по домам.
Все засыпает — и речка, и лес на берегу. Только движок сонно бубнит на водокачке, и сыч кричит под обрывом. У берега пахнет тиной, намокшим деревом и рыбьей слизью. Споласкиваешь лицо теплой, как парное молоко, водою и идешь на сеновал. Часа три спать придется. С первыми петухами надо подняться, стараясь не потревожить сонных^гусей, нащупать удочки и — к реке, к лодкам…
Сухие зарницы над лесом сулят добрую, тихую погоду.
* * *
Висит на стене потертый, линялый рюкзак. Терпеливо ждет испытанный друг, когда кончатся городские мои дела. Ждет дня, когда сниму с гвоздя его и мы пойдем в магазины. Будем покупать зубастые синеватые крючки, тяжелые пачки с патронами, нехитрые подарки для стариков. А потом — стук колес, ожидание катера на бывшей петровской верфи, старые дубы и копны на крутых берегах.
— А, явились! — всплеснет руками седой перевозчик Федор Палыч. — Ну, ну! Сено в этом году душистое и клев подходящий…
Фото автора. 17 апреля 1960 г.
Идут люди к Ленину
В МУЗЕЕ В. И. ЛЕНИНА ЗА ВОСКРЕСЕНЬЕ ПОБЫВАЛИ 15000 ЭКСКУРСАНТОВ
Дверь не закрывается. Дверь не успевает закрываться. Идут и идут… Три белые ступени стерты людьми. За год миллион человек.
В эти дни особенно много людей. Идут и идут. Матросы идут, девушка с белым цветком на платье. Брезентовая куртка парня, рубашки школьников, фигура приезжего в ватнике. Вот группа туристов, солдаты, отец с ребенком. Седые, двадцатилетние… Целый день будут идти.
Пойдем с кем-нибудь рядом. Ну, хоть бы с этими двумя мальчишками. Им вместе лет двадцать пять. Сняли шапки у входа. Держатся за руки. Остановились… Это, конечно, не первая встреча. Они уже хорошо понимают, почему на площадях, на самом почетном месте стоит этот памятник. Но, может быть, первый раз в жизни так долго молчат и молчат… Один отыскал руку^другого и чуть коснулся… Разве могут мальчишки словами сказать, почему непривычно забилось сердце. Целая жизнь впереди. Много поймут и узнают. И не раз еще так же вот сильно забьется сердце…