— За пленение германского офицера, — стал перечислять Пятихатка, — за спасение полкового знамени, за вынос с поля боя раненого командира. За разное дают. Только ведь его и заслужить не просто. Жди ты, пока тебе германский офицер дастся. А знамя, так ведь оно и всего одно на весь полк… Ты что же, по своей воле на фронт? — спросил неожиданно кашевар.
— Я крест хочу, — проговорил Лёшка.
— Эна оно чего. Ну, ну, жди ты этого самого креста. Может, тебе, как особо важной персоне, и дадут. Только вот я третий год на войне, да всё ни при крестах, ни при медалях.
— Так вы же, дядя Аким, при кухне.
Пятихатка обиделся.
— Дура, — сказал он и задрал край рубахи.
Лёшка увидел красный рубец, перехвативший солдатский бок. Мальчик поморщился и отвернулся.
— Нет, — проговорил солдат, — смотри. Знай, что на войне всюду пекло. — И опять повторил: — Дура.
Каждый день мальчик запрягал мерина, и они с дядей Акимом ехали к передовой, почти к самым окопам, кормить солдат. Собирались солдаты, начинались шутки.
— Генерал, генерал приехал! Аккурат для войны у тебя самое подходящее орудие, — смеялись солдаты над Лёшкиной кухней.
— Хватит, — обрывал балагуров Пятихатка. — Чего привязались? Получил кашу — и будь здоров. Давай следующий.
Прошло несколько дней, и солдаты привыкли к Лёшке. Смотрят на мальчика — родную деревню, дом вспоминают. Теперь уже мало кто смеялся над Лёшкой, а наоборот, каждый норовил сказать доброе. И лишь один длиннющий солдат, по фамилии Ломов, поглядывал на мальчика косо, чуть что — гнал с передовой и всё говорил о том, что Лёшку надо немедленно отправить с фронта.
— Чего он? — спросил кашевара Лёшка.
— А что? Правду говорит Ломов. Ты бы и впрямь подумал о доме, отвечал Пятихатка.
Однако возвращаться Лёшка не собирался. Вечером мальчик ложился на спину и смотрел в высокое звёздное небо. И представлялся ему тот день, когда он совершит свой первый подвиг и заработает Георгиевский крест. Утром Лёшка вставал и с ещё большим усердием начинал крутиться около кухни.
— Старайся, старайся, — говорил Пятихатка. — Может, и впрямь дадут винтовку, может, и взаправду заработаешь крест.
Мысль о кресте не давала Лёшке покоя. «Легче всего, — рассуждал мальчик, — за спасение русского офицера».
И вот Лёшка стал выбирать себе офицера. Делал умно. Высмотрел поручика Иголкина, командира второй роты. Он и на передовой чаще бывает и весом мал — в случае чего тащить легче. Стал Лёшка, словно тень, всюду ходить за Иголкиным.
— Ты что это? — как-то спросил поручик у мальчика.
— Я вас с поля боя хочу вынести.
— Как — вынести? — не понял Иголкин.
— Ну, вас ранят. Я вас и вынесу.
Поручик с удивлением посмотрел на Лёшку. Усмехнулся. А вечером рассказал другим офицерам, и те тоже смеялись. Больше всех хохотал штабс-капитан Дулин.
Рассказы про Лёшкину выдумку дошли и до полковника Громолысова. «Молодец», — похвалил командир полка, вызвал Леща и сказал:
— Ну, каково?! Что я вам говорил?
И надо же! Поручик Иголкин действительно угодил под пулю. Лёшка вначале даже не понял. Смотрит — Иголкин упал. Мальчик бросился к офицеру. Подхватил, поволок. Выбежали солдаты, подняли поручика, а он мёртв.
Гибель Иголкина напугала Лёшку. Несколько дней он не решался подходить к передовой. А потом успокоился — и опять за своё: выбрал нового офицера. На сей раз штабс-капитана Дулина. Теперь Дулин уже не смеялся. А, увидев Лёшку, гнал от себя.
— Струхнул, — язвили над штабс-капитаном приятели.
Тогда Дулин пошёл к командиру полка.
— Ну что вы, — успокаивал Громолысов. — История с Иголкиным — это случайность. При чём тут мальчик? Это даже похвально, это пример для других солдат.
Дулин ушёл ни с чем. А через день штабс-капитана убило.
Теперь уже все офицеры стали бояться Лёшки. «Он заколдованный», говорили. И едва мальчик за кем-нибудь привяжется — тут же его отгоняли.
Тогда Лёшка решил ходить за самим командиром полка. Выехал однажды Громолысов на передовую, смотрит — а рядом с ним мальчик. Вспомнил полковник про Иголкина, про Дулина, и стало ему как-то не по себе.
— Пошёл вон! — закричал Громолысов.
Лёшка отступил, однако недалеко, так, чтобы в случае чего успеть подбежать к полковнику. Но командир полка снова увидел мальчика. Плюнул тогда Громолысов и уехал с передовой в штаб от беды подальше.
— Ты это брось, — отчитывал на следующий день мальчика прапорщик Лещ. — Ты у меня смотри.
Так со спасением жизни русского офицера у Лёшки ничего и не получилось.
Как-то солдат Зуев дал Лёшке поносить боевую медаль. Надел мальчик, побежал по окопам. Бежит, а сам норовит так, чтобы грудь вперёд смотрите, мол. И все смотрят.
— Ай да георгиевский кавалер, — смеются солдаты. — Ай да герой!
Забежал Лёшка и в Дудницы. Здесь около штаба полка он и столкнулся с прапорщиком Лещом.
Посмотрел Лещ на мальчика строго, спросил:
— Откуда медаль?
Лёшка замер, а Лещ вдруг подобрел, пощупал медаль.
— Хороша, — проговорил. — Хочешь такую?
— Хочу, — произнёс Лёшка.
— Ладно, будет тебе медаль. Только вот что, приходи ко мне и докладывай, о чём говорят солдаты. Да фамилии запоминай. Понял?
И не даёт с той поры прапорщик мальчишке проходу. Увидит и сразу:
— Ну как, узнал?
Лёшка уж так и сяк: мол, ничего такого солдаты не говорят, больше молчат или спят в окопах. Только Лещ, что репей, пристал — не отцепится.
— Ты у меня смотри, — пригрозил прапорщик.
Тогда мальчик обо всём рассказал Пятихатке.
— Ну, это дело нехитрое, — успокоил Лёшку солдат. И научил, как говорить с адъютантом.
— А у Еропкина из первой роты брюхо болит, — докладывал на следующий день Лещу Лёшка.
— Ну, ну. А ещё что?
— А ещё Кривокорытов из деревни письмо читал.
— Так, так, — заинтересовался прапорщик. — Так что же в том письме?
— Так в нём разное пишут, — ответил Лёшка.
— Ну, а что разное?
— У деда Зозули погреб по весне провалился, к бабке Лушке сноха приехала, а у тётки Фёклы козёл сдох.
— Тьфу! — сплюнул Лещ. — Козёл! Ты что, забыл, о чём докладывать? Говори про тех, кто против войны, кто правительство поносит, командиров ругает. Понял?
— Понял, — проговорил Лёшка. А сам опять к Пятихатке.
Через день Лёшку снова позвали к Лещу. Прапорщик сидел в штабной избе на крестьянской лавке, курил папиросу.
— Докладывай.
— Про фельдфебеля Тучкина недоброе говорят, — произнёс Лёшка.
— Так. Что же говорят?
— «Неумён», про него говорят солдаты.
Прапорщик рассмеялся.
— Это правильно. Тучкин действительно глуп. Солдат не проведёшь. Это верно. Ну, а ещё чего говорят?
Мальчик молчал.
— Ну, ну, не бойся.
— Ещё про вас, и тоже недоброе… — произнёс Лёшка.
— Ну, а что про меня? — насторожился Лещ.
— То же самое.
— Что — то же самое?
Говорить вслух Лёшка не отваживался.
— Выходит, «дурак» про меня говорят солдаты? — процедил прапорщик.
— Вот, вот это самое… — подтвердил Лёшка.
Лещ исподлобья посмотрел на мальчика, стараясь понять: по наивности тот завёл такой разговор или умышленно.
— Ну, а кто говорит? — наконец спросил прапорщик.
— Все говорят.
— Кто все? — стал злиться Лещ. — Петров, Иванов, кто все?
— Поручик Иголкин, к примеру, о том не раз говорил.
— Иголкин? — закричал прапорщик. — Его и в живых давно нет.
— И потом ещё штабс-капитан Дулин…
— Ах, негодяй! — Лещ привстал, придвинулся к Лёшке.
— И ещё полковник Громолысов про то же самое говорит, — заключил мальчик.
— Вон! — заревел Лещ. — Вон! — и тяжело бухнулся на скамейку.
На следующий день про Лёшкин разговор с Лещом узнали солдаты.
— Ай да георгиевский кавалер! — смеялись в окопах. — Ай да герой!
— Молодец! — похвалил Пятихатка. — Это по-нашенски, по-солдатски.
Чуть что — Лёшка к солдатам: «Расскажите да расскажите про войну, про подвиги». Только война всем до того надоела, что никому и вспоминать ни о чём не хотелось. И вот как-то Ломов сказал Лёшке:
— Иди к своему Пятихатке. Он тебе про войну лучше других расскажет.
Три дня Лёшка приставал к кашевару. Наконец тот сдался.
— Ну ладно, — проговорил, — садись слушай.
Пятихатка помолчал, перебирая в памяти что-то, и наконец начал:
— Было нас, Пятихаток, пять — все братья: Лука, Илья, Григорий, Фёдор и я, Аким, младший. Начали войну все разом, в одной роте. Нам ещё три винтовки на пятерых дали.
— Как — три? — усомнился Лёшка.
— Три, — повторил солдат. — Винтовок не хватало. Одну на двоих давали. Так что у нас вроде как половина даже лишняя ещё получалась.
«Пять Пятихаток, — подивился Лёшка. — И фамилия какая чудная. И пять братьев. И три ружья».
— Пять, — проговорил солдат. — Только пять было, а теперь вот один остался. Поубивало братьев.
— Как так?! — вырвалось у мальчика. — Сразу всех и поубивало?
— Зачем сразу. Не сразу. Первого убило Луку, в 1914 году под городом Галичем. Вот ещё память от Луки осталась. — Кашевар показал на свою винтовку.
Солдат замолчал. И Лёшка сидел молча, замер, не шевелился.
— А Илья, — стал продолжать Пятихатка, — так тот погиб на следующий год. И тоже под тем же городом Галичем. Только тогда наступали австрияки, а мы отходили от Галича. При переправе через Днестр его как раз и убило.
— Ну, а Григория? — спросил Лёшка.
— И Григория тоже убило под Галичем.
— Тогда же?
— Нет. В шестнадцатом году. Про генерала Брусилова слыхал? — спросил Пятихатка.
— Нет, — покачал головой Лёшка.
— Так вот, в шестнадцатом году генерал Брусилов прорвал австро-германский фронт, и наша армия снова пошла на Галич. Вот тут-то Григория и убило. А через три месяца, как генерал Брусилов стал отступать, убило и четвёртого брата — Фёдора. Жаль Фёдора, последний был из братьев, — проговорил солдат и опять замолчал.