В губерниях иных
(напр. Вятской)
почти не изменилось состояние их.
К тому же куроводство от вас зависит.
Курица — не вол.
Взял и развел.
8. Для птицеводных хозяйств, не имеющих пашни,
20 куриц норма.
А больше двадцати — лишки есть.
Значит, можно и налог внесть.
Явится вопрос у хозяйств иных —
отчего не облагают культурно-племенных?
Если культурой куриной занимаются люди,
всем от этого польза будет.
Скажем, две курицы снесли яйца.
Десяток от племенной семнадцати от простой равняется.
Крестьянская курица — фунта два.
А племенная — пять. Подымешь едва.
Если распространится племенная культура,
облагородится и крестьянская курица-дура.
Чтоб кур не запускали, а занимались ими,
с таких хозяйств налог и снимем.
9. Размер яичного налога определяет пашни величина.
Если пахоты больше, и корма зернового больше даст она.
Почему с пахоты налог собирается,
а не с количества кур, несущих яйца?
(Многие ехидно укажут тут:
— Яйца-то на пахоте не растут.)
10–11. А вот почему. Хоть тяжесть невелика от налога,
да скажут лентяи — канители много.
А зарежу курицу — обед есть.
И никакой налог не придется несть.
А если с пахоты налог доставляется,
тут-то кур и разведешь, чтоб были яйца.
Хоть ты режь, хоть не режь,
а налоги все те ж.
12. Советскими имениями все яйца сдаются,
в советских имениях лишки не остаются.
13. С различных губерний будет различный налог идти.
От 2-х с десятины до 10-ти.
Губернии делятся на группы.
Групп пять.
Не зря установлено, что Архангельская должна
2, а Воронежская 10 сдать.
Взвешено все.
Главным образом количество,
в мирное время доставляемое из сел.
Скажем, в Архангельской губернии снег да лед,
куроводство плохое было.
14. Воронежская губерния — лучший куровод,
больше всех поставляла в 1913 году.
Пусть и теперь воронежцы больше дадут.
Точное количество налога
установлено по этому декрету.
И никто не может увеличить норму эту.
Кто увеличит нормы эти,
по закону ответит.
Если пришло сообщение —
ставим в известность:
обнищала курами такая-то местность,
какой бы крестьянство ни положило труд,
ничего невозможно поделать тут, —
и если Наркомпрод с Наркомземом соглашаются,
могут понизить налог на яйца.
[1921]
Трудовая взаимопомощь инвентарем*
1. Неурожайный голодный год
подорвал вконец крестьянский скот.
2. Промышленность разорило долгой войной,
нет ни трактора, ни сеялки, ни машины иной.
3. Мало крестьян живет в счастье.
Нет инвентаря у большей части.
4. У одного и плуг, и семян немало,
пахал бы — да лошадь взяла и пала.
5. У другого лошадь пасется средь луга.
Да нет у него ни семян, ни плуга.
6. Чтоб не было ни одному, ни другому туго, —
объединимся и выручим друг друга.
7. И собственность не отменяется тоже.
Все, что даешь, все это, крестьянин, остается твое же.
Дал инвентарь, и тебе же он
по окончании работ обратно возвращен.
8. Пользование не бесплатное.
Рад или не рад,
возвращай соседу убытки, брат.
Оплати услугу эту или ту
трудом, починкой или кормом скоту.
9. Собственник плуга,
пользуйся первым для вспашки луга.
10. Чтоб не страдать красноармейской жене или дочери. —
их семьи удовлетворяются в первую очередь.
[1921]
150 000 000*
150 000 000 мастера этой поэмы имя.
Пуля — ритм.
Рифма — огонь из здания в здание.
150 000 000 говорят губами моими.
Ротационкой шагов
в булыжном верже площадей
напечатано это издание.
Кто спросит луну?
Кто солнце к ответу притянет —
чего
ночи и дни чини́те!?
Кто назовет земли гениального автора?
Так
и этой
моей
поэмы
никто не сочинитель.
И идея одна у нее —
сиять в настающее завтра.
В этом самом году,
в этот день и час,
под землей,
на земле,
по небу
и выше —
такие появились
плакаты,
летучки,
афиши:
«ВСЕМ!
ВСЕМ!
ВСЕМ!
Всем,
кто больше не может!
Вместе
выйдите
и идите!»
(подписи):
МЕСТЬ — ЦЕРЕМОНИЙМЕЙСТЕР.
ГОЛОД — РАСПОРЯДИТЕЛЬ.
ШТЫК.
БРАУНИНГ.
БОМБА.
(три
подписи:
секретари).
Идем!
Идемидем!
Го, го,
го, го, го, го,
го, го!
Спадают!
Ванька!
Керенок* подсунь-ка в лапоть!
Босому что ли на митинг ляпать?
Пропала Россеичка!
Загубили бедную!
Новую найдем Россию.
Всехсветную!
Иде-е-е-е-е-м!
Он сидит раззолоченный
за чаем
с птифур.
Я приду к нему
в холере.
Я приду к нему
в тифу.
Я приду к нему,
я скажу ему:
«Вильсон, мол,
Вудро*,
хочешь крови моей ведро?
И ты увидишь…»
До самого дойдем
до Ллойд-Джорджа* —
скажем ему:
«Послушай,
Жоржа…»
— До него дойдешь!
До него океаны.
Страшен,
как же,
российский одёр им.
— Ничего!
Дойдем пешкодером!
Идемидем!
Будилась призывом,
из лесов
спросонок,
лезла сила зверей и зверят.
Визжал придавленный слоном поросенок.
Щенки выстраивались в щенячий ряд.
Невыносим человечий крик.
Но зверий
душу веревкой сворачивал.
(Я вам переведу звериный рык,
если вы не знаете языка зверячьего):
«Слушай,
Вильсон,
заплывший в сале!
Вина людей —
наказание дай им.
Но мы
не подписывали договора в Версале*.
Мы,
зверье,
за что голодаем?
Свое животное горе киньте им!
Досы́та наесться хоть раз бы еще!
К чреватым саженными травами Индиям,
к американским идемте пастбищам!»
О-о-гу!
Нам тесно в блокаде-клетке.
Вперед, автомобили!
На митинг, мотоциклетки!
Мелочь, направо!
Дорогу дорогам!
Дорога за дорогой выстроились в ряд.
Слушайте, что говорят дороги.
Что говорят?
«Мы задохлись ветра́ми и пылями,
вьясь степями по рельсам голодненькими.
Немощеными хлипкими милями
надоело плестись за колодниками.
Мы хотим разливаться асфальтом,
под экспрессов тарой осев.
Подымайтесь!
Довольно поспали там,
колыбелимые пылью шоссе!
Иде-е-е-е-м!»
И-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и.
К каменноугольным идемте бассейнам!
За хлебом!
За черным!
Для нас засеянным.
Без дров ходить —
дураков наймите!
На митинг, паровозы!
Паровозы,
на митинг!
Скоре-е-е-е-е-е-е-е!
Скорейскорей!
Эй,
губернии,
снимайтесь с якорей!
За Тульской Астраханская,
за махиной махина,
стоявшие недвижимо
даже при Адаме,
двинулись
и на
другие
прут, погромыхивая городами.
Вперед запоздавшую темь гоня,
сшибаясь ламп лбами,
на митинг шли легионы огня,
шагая фонарными столбами.
А по верху,
воду с огнем миря,
загнившие утопшими, катились моря.
«Дорогу каспийской волне баловнице!
Обратно в России русло не поляжем!
Не в чахлом Баку,
а в ликующей Ницце
с волной средиземной пропляшем по пляжам».
И, наконец,
из-под грома
бега и езды,
в ширь непомерных легких завздыхав,
всклокоченными тучами рванулись из дыр
и пошли грозой российские воздуха́.
Иде-е-е-е-м!
Идемидем!
И все эти
сто пятьдесят миллионов людей,
биллионы рыбин,
триллионы насекомых,
зверей,
домашних животных,
сотни губерний,
со всем, что построилось,
стоит,
живет в них,
все, что может двигаться,
и все, что не движется,
все, что еле двигалось,
пресмыкаясь,
ползая,
плавая —
лавою все это,
лавою!
И гудело над местом,
где стояла когда-то Россия:
— Это же ж не важно*,
чтоб торговать сахарином!
В колокола клокотать чтоб — сердцу важно!
Сегодня
в рай
Россию ринем
за радужные закатов скважины.
Го, го,