Французское влияние в северной Германии. Наполеоновское господство имело на севере Германии едва ли не такое же влияние, как на юге; но в то время как юг стремится преобразоваться по образцу победителей, север, столкнувшись с иноземцем, уходит в себя и на все его заигрывания дает резкий отпор, характерный для неподдающейся индивидуальности. Французское влияние проявляется здесь главным образом тем, что вызывает реакцию против себя. Тюрингенекие герцогства и оба Мекленбурга не оценили в должной степени чести участия в Рейнском союзе; при первой же возможности они ускользнули из него. Пока они считали свои обязанности выполненными, доставляя с грехом пополам немногочисленные свои контингенты, и вкладывали какой-то своеобразный патриотизм в сохранение старинных, порождавших злоупотребления привилегий. Саксония серьезнее отнеслась к союзу с Францией; но если она в своем тщеславии радовалась поражениям Пруссии и тайно питала надежду занять ее место, все-таки она не находила в себе ни желания, ни силы к возрождению, так как была обессилена тщеславным деспотизмом Августов[7], усыплена продолжительным миром.
Саксонский король Фридрих-Август (1763–1827), бережливый, миролюбивый, богобоязненный, был скорее озадачен, чем обрадован милостями судьбы, за которые впоследствии жестоко поплатился. Перед революцией он ввел некоторые улучшения в судебном деле и в администрации, запретил пытку, поощрял народное образование. Испуганный совершавшимися вокруг него переворотами, он словно искал защиты в старинных учреждениях. Хотя сам он был католик среди протестантского народа, однако понадобилось категорически выраженное желание самого императора, чтобы заставить его покончить с лютеранской нетерпимостью и признать за последователями обеих религий одинаковые гражданские и политические права. Наполеон провозгласил свободу крестьян и гласность суда в великом герцогстве Варшавском, которое он присоединил к Саксонии; но эти реформы не перешли границ герцогства.
В великом герцогстве Берг, в королевстве Вестфальском у французов руки были развязаны, хотя и приходилось бороться с очень могущественной знатью и с недоверием населения, сильно привязанного к германским традициям. Сюда, недолго думая, целиком перенесли зарейнские учреждения. Опыт был смелый и чуть было не удался. Молодой король Жером окружен был советниками, одушевленными самыми лучшими намерениями; среди этих советников было несколько выдающихся людей: таковы законовед Симеон, генерал Эбле, Мартене, столь известный своими трудами по дипломатической истории, Доом, пользовавшийся доверием Фридриха II и бывший одним из главных инициаторов союза князей (Furstenbund), Иоганн фон Мюллер, красноречивый писатель и искренний патриот. Все они отличались широким умом и не обнаруживали систематического недоверия к немцам, занимавшим большинство мест в государственном совете, все префектуры и второстепенные должности.
Провозглашенная Наполеоном конституция была превосходна; первые совещания земских чинов носили серьезный и достойный характер; взаимное благорасположение сближало все сердца. Управление было преобразовано по разумному плану; объявлена была веротерпимость, распространенная даже на евреев, которые подчинены были общему законодательству. Крепостная зависимость была уничтожена, и из феодальных повинностей сохранены были только те, которые являлись рентой, первоначально обусловленной при продаже земли. Цехи были отменены, и признана свобода труда. Введен был Кодекс Наполеона (1808), французская ипотечная система. «Редко, — говорит один немецкий историк, настроенный очень враждебно к Франции, — какая-нибудь страна получала такие хорошие законы, как это недолговечное королевство. Хотя его творец нисколько не думал об этом, это был первый опыт воссоздания Германии, отделившейся от Священной империи». Прусский посланник в Касселе с горечью констатировал успехи нового государства, «которое достигнет вскоре высокой степени совершенства и счастья». «Пусть только немцев перестанут попрекать их флегматичностью, их тщеславием, их языком, их литературой, — писал французский посланник Рейнар, относившийся к Жерому без всякого снисхождения: — как только вестфальцы убедятся, что их уважают как немцев, можно будет завоевать их сердце», — и он надеялся, что Вестфалия сделается французской Германией, точно так же как рейнские провинции сделались немецкой Францией.
Первые возмущения против Наполеона. Это был медовый месяц, правду, довольно непродолжительный. Победители проповедывали побежденным свободу, не замечая того, что их наставления обращались против них же самих, ибо каждое улучшение, принесенное завоеванием, делало тем ненавистнее само завоевание. Первое право народов, освобожденных от оков, и первая их обязанность заключались в том, чтобы требовать свободного распоряжения своими судьбами. Взрыв был неизбежен, но он произошел бы не так скоро и не был бы так силен, не будь ошибок императорской политики.
Когда публицист Гентц, некогда увлекавшийся идеями революции, сделался одним из самых красноречивых вождей, возглавлявших сопротивление Наполеону, и выпустил в 1804 и 1805 годах свои Фрагменты современной истории европейского равновесия и свой дрезденский Манифест, или когда Арндт приступал к изданию своего Дут времени, их пророчества вначале встречены были только недоверием, а их призывы к восстанию — равнодушием. Император, весьма чувствительный к подобным нападкам, свыше всякой меры взволновался по поводу этой призрачной агитации и под предлогом, будто памфлетисты угрожают безопасности французской армии, отдал Бертье приказ воздействовать устрашающими примерами. Нюрнбергский книгопродавец Пальм, виновный в продаже посредственной политической брошюры, предан был военному суду, приговорен к смерти и расстрелян (25 августа 1806 г.). Возмущение было единодушное, особенно в среде «того класса литераторов, который уже оказывал решающее влияние в северной Германии». С этой поры обозначился разрыв между завоевателем и просвещенными слоями населения: писателями, профессорами, студентами.
В 1809 году оппозиционеры сочли общественное мнение достаточно подготовленным для того, чтобы попытаться поднять всеобщее восстание. Планы их потерпели неудачу по многим причинам. Их озадачил нейтралитет Пруссии, которая в последний момент отказалась вступить в борьбу. Австрия довольно неуклюже выступала впервые в новой для нее роли, и ее революционные прокламации вызывали больше удивление, чем воодушевление. Силы Наполеона, хотя уже потерпевшие ущерб, все еще оставались огромными. Наконец, воспитание народов едва еще было начато: колеблясь между признательностью и усталостью, население оставалось в некотором роде нейтральным — отказало императору в содействии, но и не поднялось против него.
В одном только месте, в Тироле, вспыхнуло серьезное возмущение. Крестьяне причинили баварцам[8] крупные потери, трижды захватывали Инсбрук и продолжали борьбу даже после Венского мира. Их вождь, Андрей Гофер, выданный французам одним из своих соотечественников, был приговорен военным судом в Мантуе к смертной казни; он сам подал команду стрелять и мужественно умер (21 февраля 1810 г.).
Немецкие историки охотно останавливаются на перипетиях этой вспышки, военные последствия которой были ничтожны, а Иммерман избрал Андрея Гофера героем одной из лучших своих драм. В сущности, нельзя делать никаких заключений о настроении умов в Германии на основании эпизода, объясняемого совершенно особыми обстоятельствами. У тирольцев было давнее неудовольствие против баварцев; ревностные католики, они до глубины души оскорблены были реформами Монжела, неумело применявшимися нетерпимыми чиновниками; преданные династии Габсбургов в силу старинной традиции, они легко сделались игрушкой нескольких интриганов, покинувших их без всякого сострадания и стыда. Ни в Гофере, которого французские солдаты звали храбрым генералом Sandwirtft'ом (хозяином харчевни), или Большой бородой, ни в студенте Эннемозере, ни в капуцинском монахе Гаспингере, который был истинной душой восстания, нельзя было бы найти ни малейшего следа немецкого патриотизма.
Стадион и эрцгерцог Карл поступили неблагоразумно, когда направили свою армию на юг[9]. Не то чтобы там мало было недовольных, но их сдерживали исстари существовавшие правительства, очень бдительные, и ненависть к Франции уравновешивалась здесь недоверием к Австрии. На севере движение, более серьезно подготовленное, могло бы принять широкие размеры, если бы оно опиралось на регулярную армию. Вест-фалия, Саксония, Франкония кишели агитаторами, которые получали указания из Кенигсберга и Берлина, были в сношениях с Союзом добродетели (Tugendbund) или С комитетом графа Шазо и находили помощников среди студентов или бывших прусских офицеров. Министр полиции короля Жерома, Берканьи, не сумел ничего ни предвидеть, ни остановить. Но к счастью для французов, поведение Фридриха-Вильгельма III внесло расстройство в среду вожаков: вместо поголовного восстания получился лишь ряд плохо задуманных попыток, неудача которых была неизбежна. Отряд Катта, с горстью людей захватившего город Стендаль, легко был рассеян.
Предприятие Дёрнберга, имевшего сторонников во всем Гессене, было серьезнее, и он едва не захватил в Касселе самого короля (апрель 1809 г.); присутствие духа и хладнокровие Жерома, может быть, спасли в это время Вестфалию от восстания. Месяц спустя прусский майор Шилль, обманутый первыми успехами австрийцев, перешел границу, снова стал угрожать Касселю и бросился в Штральзунд, взятый генералом Гратианом. Во время приступа (31 мая) Шилль был убит. Труп его был обезглавлен, его товарищи преданы военному суду; 25 человек были расстреляны, остальные сосланы на каторгу.
Из сторонников Катта, Дёрнберга и Шилля, к которым присоединились кое-какие дезертиры из Пруссии и Рейнского союза, герцог Брауншвейг-Эльс составил в Чехии Черный легит. Усиленный несколькими тысячами австрийцев, этот отряд вторгся в Саксонию, где не встретил почти никакого сочувствия, затем вступил в Вестфалию и, слабо преследуемый посредственными, ссорившимися между собой генералами, прошел все королевство и добрался до морского берега, где был принят на английские суда.