Зная, к какой малой плодотворности ведет подобное состояние, я сознательно старался ставить себя в «диалогические» ситуации: «стихотворно» реагировать, например, на дружбу, на «истории дружб» (лучшим даром жизни, в юношестве, я полагал мужскую дружбу, считая это убеждение, — и наивно, и «тайно», для себя, — связанным с одним из «моментов» светлейшего завещания Пушкина; к этому, позже, присоединилось и представление о дружбе выдающихся представителей «русского авангарда» начала века, когда, по словам искусствоведа Н. И. Харджиева, «в одном ничтожном кафе, в какой-нибудь „Бродячей собаке“, можно было застать одновременно десять гениев, — представьте себе, — сидят, шумят, и все — в прекрасных отношениях друг с другом»); да, продолжаю: я старался откликаться в моих «малых» стихах и на внешне скромные, но внутренне весьма значительные события жизни современного русского искусства (в течение 10 лет я, служивший в Государственном музее В. Маяковского в Москве, был ответственным за устройство выставок «художников — иллюстраторов произведений Маяковского»: Малевича и Ларионова, Татлина и Филонова, Матюшина и Чекрыгина, Гончаровой и Гуро).
В этой книжечке много обращений к деятелям французской культуры, к поэтам Франции, — и для меня это более чем не случайно.
Об огромном, решающем влиянии французской поэзии (и в первую очередь, Бодлера) на мое «литературное становление» неоднократно писалось. Здесь я позволю себе лишь несколько дополнительных слов… Перелистывая данную книжечку, я благодарно вспоминаю зимние вечера, когда, единственной душевной поддержкой, мерцал мне, — иначе не сказать, — дух Жакоба… длительным периодом жизни, глубинной и как бы все более личной, была поэзия Пьера Жана Жува… — и в труднейшие годы, завершающие 60-е, когда цепенела мысль, стали доходить до меня дружеские голоса Рене Шара, Пьера Эмманюэля, Раймона Кено, Андре Френо, Жана Грожана, Роже Кайюа…
И — последнее дополнение ко всему сказанному… В нем я обращаюсь к моим старым друзьям, которых мне сохранила судьба, — к четырем московским художникам. «За этой книжкой, — хочется мне сказать им, — стоит еще один Образ, — странный, огромный, опустошенный и дорогой… Это — московские пустыри, встречающиеся даже в центральных районах столицы. Мало нас осталось, когда-то, в конце 50-х годов, встречавшихся на этих пустырях… Остатки какой-нибудь развалины служили нам столом (да, не забудем и наши распития, казавшиеся тогда безгрешными и светлыми). Нас, сливаясь с сиянием дня, окружала наша надежда… Если кто-нибудь из нас приносил вы резанную из какого-нибудь журнала репродукцию с картины Клее или Макса Эрнста, о которых мы знали до этого лишь понаслышке, сияние дня и надежда превращались в праздник искусства… Я не могу не вспомнить вас, листая эту книжку, подготовленную для иноязычных читателей. Может быть, и вы когда-нибудь откроете ее, вспоминая „наши вечера — прощанья“ и, как говорит далее Поэт, „пирушки наши — завещанья“».
в честь а
ты а чиста ты лист язык листа
ты тайна та —
зачем
я больше жизни?.. —
чище
а — а себя
|18 октября 1964|
путь
Когда нас никто не любит
начинаем
любить матерей
Когда нам никто не пишет
вспоминаем
старых друзей
И слова произносим уже лишь потому
что молчанье нам страшно
а движенья опасны
В конце же — в случайных запущенных парках
плачем от жалких труб
жалких оркестров
|1958|
эпитафия божьей коровке(из «сказок на открытках»)
Дед у покойной
был Ягуаром.
Он был заколдован
и превращен в Черепаху.
У Черепахи
родилась внучка, —
крохотная,
с крылышками,
похожая по окраске на деда.
Очень жаль, что она
так рано скончалась.
|1958|
сказка тебе — на прощанье
[и. е.]
В церкви играли
в прятки.
Маленькая золотоволосая девочка
пряталась за аналоем.
Я долго ее искал.
Свечи горели
просто и ясно.
Вечером приблизилось пенье.
Я стоял
в толпе у дверей
и вдруг заметил,
что плачут давно уже все.
|1960|
сад ноябрьский — малевичу
состояние
стучаще-спокойное
действие
словно выдергиванье
из досок гвоздей
(сад
будто где-то вступление ярого-Ока
сад)
|1961|
кутеж-западня
[т. с.]
осень такая
да город такой и такая судьба:
встреча — разверзтость. —
в мире как будто в листве бесконечной
цветущий и мокрый распад нескончаем:
есть подставимые в радости
есть замещаемые —
но руслами ставших пригодных для горя
не заменить
|1962|
лес старинный
A — бог среди звуков
среди деревьев
поляна
(A) в круге — старинная тьма
по образу леса
Ā — единица Руси
белая в чаще
осина
|1963|
три записи
и словно сдув с ромашек пух
смотреть друг в друга оборачиваемся —
соседствовало сердце просто
с упором ног — как мякоть равнозначная
в деле любви возвращаются ласково
словно в черемуху детство
и будут оленем в огне моисеевом
где глаз человечен
как сердце и ум
и словно для меня глубокого
доспехи выдумать возможно —
чужим казался свет колен:
как будто смутно снился цинк
при шепоте: «цари… царевич…»
|1963|
дерево: набросок
дерево
при неверной стезе георгин
при цепочке из слабой
словно оборванной ниточкой
птица
при дереве
|1963|
стихи к танцу
дразнит
голубя бок
сходством с даргинскою свадьбой:
о милый
ги —
(как лаской возможно
ранить душу как жабры
ай друг) —
и очагов
нарцисских потрескиванье
сухих:
о ай
|1964|
январь: с кутежа
[д. м.]
звезда в снегу
и в небо из сугроба
звезда! —
и городская даль
где музыка пустыня стены музыка
|15 января 1964|
стихи с пением
Первый голос
просто облако есть просто дерево
просто поля и дома
(и все они тут как и ты)
и все они тут же как я
Второй голос
отъехал от дерева и навсегда удалился от леса
что-то взлетело в нем от реки
(птицы исчезли прозрачнее травы)
его уж все меньше —
и:
Хор
(Пение без слов, возрастающее постепенно.)
|22 сентября 1964|
к кутежу живописцев(вместе с а. з.[10])
одеты в раны есть: и цветниками — бога
где красные от ветра чумового
соединимые следы!
ах так кричать — похожим быть на пену
кровавую — то тут то там
(пуста Москва как поле декабря
и как обрывки свиста
гуашей — тонко — дрожь)
|1964|
ласка полыни
а поле: больница-мельница!
и словно в углу
ветка полыни:
будто в день зимний
пальцы
отдельно —
в муке́
|1964|
зимний кутеж
а пить — как будто в Лете спать:
с лицом чужим
как бы натянутым:
над местом не-вещественным
опасным
и озаряться в той реке
огнем незримым тьмы
ты там мой друг
в беспамятстве сказавший:
«как жить? да шкурой на базаре торговать
своею
золотой»
|1964|
место: пивной бар
[а. в.]
ты пьющий — значит спящий! —
в себе — как в матерьяле сна:
в горячности своей: ты — спящий сном
в т о р ы м:
(а их — мы знаем — три
последним будет — т р е т и й):
ты спящий сном — пока что: избранным! —
как он глубок! он даже там — где место есть: