ороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти самостоятельно на дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша, и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры…»
Однако, высказывая подобные мысли, Чехов всегда учитывал характер своего корреспондента, он знал, что говорит с людьми своего лагеря. Мы не встретим ничего подобного в его письмах к Суворину. Чехов не хотел давать ни малейшего повода этому беспринципному журналисту, восхвалявшему «доброту государя» и решимость правительства навести твердый порядок (одновременно в своем дневнике записывая слова презрения в адрес этого государя и этого правительства), — ни малейшего повода думать, что он присоединяется к суворинскому осуждению студенчества. Чехов последовательно опровергал точку зрения Суворина. Некоторые его письма к Суворину (например, письмо от 4 марта) звучат обвинительным актом. Суворин, умевший читать Чехова, разумеется, уловил эти новые ноты. Но маска издателя «Нового времени» — человека независимого как от правительства, так и от редакции «Нового времени», была уже сброшена. Суворин перестал требовать от литераторов, чтобы они проводили границу между ним и сотрудниками его сервильной газеты. Он поставил крест на своей репутации, подписав своим именем несколько фельетонов из постоянного раздела «Маленькие письма». Восхваляя правительственную твердость и упрекая студентов в неблагодарности, Суворин взял ту же крайнюю правую линию, что и самые реакционные из правительственных деятелей. Как и в деле Дрейфуса, «Новое время» освещало все события с чисто официозной точки зрения. Поэтому «студенческая история» явилась рубежом во всех отношениях Суворина с русской прогрессивной печатью. Литераторы стали требовать, чтобы Суворина судили судом чести. Пытаясь оправдаться, Суворин нервничал, изворачивался, лгал сам себе, засыпал Чехова письмами и телеграммами, ища его сочувствия и поддержки. В память прежних отношений Чехов не отказывал Суворину в чисто практических советах, но переписка тяготила его. И студенческая история положила этой переписке конец. Эпизодический обмен письмами еще будет продолжаться, но это ни в малой степени не будет напоминать прежнюю близость. Суворин же делал вид, что его с Чеховым развели деловые, денежные отношения.
Значительная, по сравнению с предыдущими годами, определенность политической позиции вызвала интерес к Чехову со стороны изданий, тяготевших к марксизму: «Жизнь», «Начало». Сотрудники этих изданий, и прежде всего, конечно, А. М. Горький, а также В. А. Поссе, М. И. Водовозова, П. Б. Струве, настойчиво приглашали Чехова к себе. Издание «Начала» скоро оборвалось, в «Жизнь» Чехов дал «В овраге». Более близкого сотрудничества добивалась и «Русская мысль», Чехову предлагали стать постоянным редактором беллетристического отдела.
Как и все предыдущие годы, в жизни Чехова большое место занимала общественная деятельность. Прощаясь с Мелиховым, он построил там еще одну школу. Много времени уделил он сбору средств для оказания помощи голодающим Самарской губернии. Понимая, как много значит одно его имя, Чехов принимал взносы сам, никому не поручая. Взносы часто бывали очень мелкими (иногда гимназист или гимназистка приносили по нескольку копеек), поэтому нетрудно вообразить, сколько раз — чтобы собрать сотни и тысячи рублей — приходилось Чехову благодарить, выписывать квитанции и составлять списки жертвователей (см. примечания к письму 2687* и т. 16 Сочинений).
Переезд в Ялту открыл Чехову новые стороны людской беды: в Ялту стекались тогда тяжелые туберкулезные больные, среди них, естественно, было больше всего бедноты. Мемуарист пишет: «Мне <…> слишком часто приходилось отыскивать заботливо спрятанные следы огромных расходов Чехова на помощь нуждающимся. Там — бедняку-студенту два, три месяца Чехов выдает „стипендию“. Там целая семья живет.
— Антон Павлович каких-то добрых людей нашел… Через него помогают… Аккуратно присылают.
И я имею все основания предполагать, что все эти „добрые люди“ воплощались единственно в лице самого сурово-молчаливого Чехова» (М. Первухин. Чехов и Ялта. — «Русское слово», 1904, № 189, 9 июля).
Кстати, бесспорно здесь лежит объяснение одного постоянного мотива в чеховских письмах: ему всегда остро не хватает денег, хотя, казалось бы, доходы его, не говоря о деньгах, полученных от А. Ф. Маркса, не так уж незначительны в эти годы — литературные и театральные гонорары платятся ему по наиболее высоким ставкам.
Новые обязанности Чехова — ялтинского жителя (попечительство в женской гимназии, участие в праздновании пушкинского юбилея и другие общественные дела) не вытеснили старых, по-прежнему он уделяет внимание нуждам Таганрога, его культуре. Этому посвящена его переписка с П. Ф. Иордановым.
Ялтинская деятельница вспоминает: «Им получалось огромное количество писем от иногородних больных, со всевозможными запросами и справками об условиях жизни в Ялте и окрестностях, как проехать дешевле, какие цены на продукты и т. д. Количество писем всё увеличивалось. Антон Павлович эту переписку частью передавал мне. Он помогал приезжавшим больным в приискании квартир, в совете, к кому обратиться за медицинской помощью. По телефону он просил докторов Альтшуллера, Елпатьевского, Бородулина и других принимать этих больных. Часто Чехов просил своих знакомых навещать особенно скучавших или слабых. Посылал и заносил „лежачим“ газеты и журналы. Большие денежные суммы собирал и вносил в кассу попечительства о приезжих больных» (С. Бонье. Из воспоминаний об А. П. Чехове. — «Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни», 1914, № 7, стр. 67).
Сообщение С. П. Бонье, что Чехов передавал ей часть получаемой корреспонденции для ответа, объясняет нам, почему в архиве Чехова этого года так много писем, как будто оставшихся без отклика (их число выражается в сотнях). Впрочем, были, по-видимому, и такие письма, которые не получили ответа. Чехов писал сестре 19 марта: «Получаю много деловых и неделовых писем. Не могу отвечать, надоело, и если отвечать на все письма, то нужно сидеть за столом от утра до вечера. Почтальон ропщет и изумляется». Среди писем к Чехову 1899 года находится много зрительских откликов, каждый спектакль «Чайки» вызывал к жизни новую почту. Присылались на отзыв любительские рукописи. Приходили просьбы разрешить перевод на иностранный язык какого-либо рассказа. Много писем было связано с врачебной профессией Чехова — просьбы рекомендовать врача и посоветовать, как лучше устроить в Ялте больного. Не обходилось и без курьезов. Некая Романова непременно хотела именно у Чехова узнать, как правильно будет слово «адрес» во множественном числе — «адреса» или «адресы». Некая Баш просила Чехова написать ей, как он представляет себе божью матерь. Общее число таких случайных писем за 1899 год — около двухсот пятидесяти. А число адресатов Чехова, письма к которым печатаются в настоящем томе, около ста. Это — не считая тех «ненайденных и несохранившихся» писем, о которых есть сведения, что ответы на них были.
В 1899 году большой размах приобретает начавшаяся в 1898 году переписка Чехова и Горького. Их взаимное тяготение, яркий интерес друг к другу (для Чехова поздних лет такой интерес уже не был обыкновением), их откровенность, и литературная, и человеческая, — всё это отразилось в их переписке. Здесь содержатся и те взаимные оценки, которые стали уже классическими для любого исследования отношений этих двух классиков русской литературы.
В этом же году определяется и взаимный интерес Чехова и Ольги Леонардовны Книппер, ставшей позднее его женой. Правда, переписка их еще не достигла своего расцвета, однако уже наметился характерный для нее круг тем, связанный с драматургическим творчеством Чехова и его отношениями с Московским Художественным театром.
Впервые публикуются письма: к А. Л. Вишневскому (от 5 августа), в московское отделение кассы взаимопомощи литераторов и ученых (от 25 апреля), в садовое заведение «Синоп» (от 17 марта), в серпуховское уездное казначейство (от 22 июня), в серпуховскую уездную управу (от 30 июня), к О. И. Череповой-Орловской (от 24 июня) и телеграмма А. С. Суворину (от 25 февраля).
Свод писем Чехова дополнен, по сравнению с ПССП, еще двадцатью шестью эпистолярными документами: И. Н. Альтшуллеру (от 10 и 24 апреля и 26 июня), К. С. Баранцевичу (от 27 декабря), А. Л. Вишневскому (от 21 октября), Э. Голлер (от 1 января и 3/15 апреля), С. П. Елпатьевскому (конец 1899 г. — при публикации письма в ЛН, т. 68, письмо было ошибочно отнесено к 1900–1901 гг.), А. А. Желябужскому (от 28 ноября), К. М. Иловайской (от 27 апреля, 20 мая и 15 августа), О. Л. Книппер (от 17 июня), А. П. Лукину (от 2 сентября, ошибочно отнесенное в ЛН, т. 68, А. П. Мантейфелю), В. Э. Мейерхольду (около 1 октября), И. Я. Павловскому (от 21 января, 13 марта, 5 и 22 мая), А. С. Суворину (от 16 и 19 января, две телеграммы от 26 апреля и от 27 апреля), М. П. Чеховой (не ранее 13 мая и между 8 и 24 ноября). Кроме того, в состав тома введена телеграмма к П. А. Сергеенко (от 20 января), которая воспроизводится по воспоминаниям адресата.
Обнаружены автографы писем, печатавшихся в ПССП по другим источникам: к И. И. Барышеву (от 13 августа), В. А. Гольцеву (от 17 и 20 января, 1 июля, 20 августа), А. М. Кондратьеву (от 20 февраля), И. И. Орлову (от 22 февраля), И. А. Синани (от 29 августа), А. С. Суворину (от 16 мая), Н. Д. Телешову (от 11 августа), М. Ф. Терентьевой (от 10 сентября), М. П. Чеховой (от 23 марта), Ал. П. Чехову (от 4 и 30 марта, 11 мая, 4–5 июня), И. П. Чехову (от 11 мая и 28 августа), М. П. Чехову (от 2 февраля), Чеховым (от 4 июля), а также автографы всех писем к М. О. Меньшикову.
Письмо, напечатанное в ПССП как письмо к В. С. Миролюбову (ноябрь 1899), печатается в настоящем издании как письмо в редакцию журнала «Жизнь», письмо к М. П. Чеховой (от 6 июля) как письмо к Чеховым (от 4 июля), к Е. Я. Чеховой (от 23 января) — как письмо к Е. Я. Чеховой и М. П. Чеховой.