Геннадий АйгиСобрание сочинений в 7 томах (2009)Том 3. Провинция живых
Выражаем искреннюю благодарность Германскому ПЕН-Центру, Творческой программе ДААД (Германия), Шведской Королевской Академии и всем, кто принял участие в финансировании настоящего издания
Составление Галины Айги и Александра Макарова-Кроткова
Художник Андрей Бондаренко
На фронтисписе — портрет Геннадия Айги работы Николая Дронникова
за особые заслуги
Надеюсь, никому уже не надо рассказывать о том, кем был Геннадий Николаевич Айги, о подлинном масштабе его стихового высказывания.
Айги был актуальным автором сорок лет назад, остается им и сейчас, после своей смерти. Не теряет актуальности его поэтический язык: всегда, в каждом стихотворении словно пойманный в движении — в становлении понятий. Стихи Айги состоят как будто не из слов, а из пауз. Даже не из ряда пауз, — каждая вещь в целом есть одна невероятно напряженная пауза, из которой вот-вот возникнет главное, самое необходимое слово. Это состояние речи, в сущности, до-языковое. Слова взывают к дословесному опыту — к мышлению, еще не ставшему речью.
Поэтому так трудно писать и даже говорить об Айги: он требует не критического, а художественного описания, как требует его какой-нибудь пейзаж.
«Мы живем, под собою не чуя страны», но Айгито как раз чуял.
Не «улица корчится безъязыкая», а лежит вокруг огромное немое пространство. Территория. Не освоенная языком целина.
Лучшие вещи Айги — это какой-то голос бессловесности. Голос пространства — голос немой протяженности. Одушевление природных сил. Как будто человек говорит от имени или вместо темной воды; талого снега; мокрой земли.
Айги с годами не отдавал, а набирал, приобретал. Это редчайший случай: русские поэты не умеют стареть. Сам процесс старения в нашей поэзии опробован, но не отработан.
Поздние впечатления определенно за крепили мое отношение к нему на шкале ценностей — в верхней ее точке. И мне очень жаль тех, кто пропустил последнее чтение Айги 17 января 2006 года в Чеховской библиотеке: в жизни любого человека события такого рода если и случаются, то крайне редко. Хотя читал он не много, а голос звучал слабее, чем обычно. Но это совсем не было важно.
Геннадий Николаевич очень изменился: похудел, побледнел. Но в этой почти бесплотности проступила основа «облика и склада»: какая-то перекрывающая все остальное ясность, приветливость. Даже не доброта, а что-то, по отношению к чему доброта — лишь частное проявление общего.
Похоже, что-то подобное происходило с его стихами, которые восходили от слов к чистому звучанию — к какому-то «белому звуку». А такое совмещение со своей поэтикой в ее верхнем регистре — лучшее, что может случиться с поэтом, и дается ему не только за талант и правильную жизнь, но и еще — за какие-то особые заслуги.
одежда огня1967–1970
сон: дорога в поле
зачем тебе — почти несуществующему
искать другого —
праха не имеющего?.. —
что от дороги примешь? тень ее
содержит что-то…
пищу неземную:
не там она… тебе не обнаружить
следов того —
кто раньше посетил…
|1967|
круг тополя — в спящего
о срез… и огнь…
ресницы как порезы…
о сквозь… и все бескрайней приближенье…
одежда в смеси… тела как бумаги
разорванно-живой!.. работая как дном…
и в знаках свет… все глубже воздух-белое…
ребенка крик… и рана в волосах…
|1967|
к заре: после занятий
[в. ш.]
о чудо-камера и волшебство-вселенная:
секунда перед сном:
открыта
словно зала —
как яркий свет
в который помещают:
сверхжизненно и ярко — бить в лицо! —
о чудо сверхпонятное о камера:
секунда-зала: словно сверхживого
раскрытый — до разрыва мозга — свет!.. —
убийцы-двойника: тебя: в тебе же — даль!
|1967|
август: ницше в турине
а в зренье было — словно что-то белое:
без веса — мраморное:
и без вещественности! —
от этого родства оно как будто
открытые провалы чувствовало:
и в мраморе в саду:
и в белизне бумаги —
прокладывались сквозь воздух — как сквозь
шелк! —
в руке они внезапно раскрывались
пустыми
где-то
гроты оставляя —
и в общей и пустой раскрытости
(так долго небом неким отступающей)
самоисче́рпавшихся роз —
изрезано и ярко плакалось
сырой
воздушной будто известковостью
|1967|
и: как белый лист
в прахе нет гласного… смерть — это звук:
к богу ли — крик?
он — в поверхности праха:
что же — п р о с в е т?
о не жертвы сокровище:
не представленье!.. не звуки и песнь:
а — о с л е п и и п рими:
и о т к р о й с я — коль е с т ь обнаружится:
о тишин а — и и с у с!..
|1967|
степень: остоики[1]
[варламу шаламову]
Вы сами уже посещаемы чем-то похожим
на зарево:
и образ возможно
для всех состоялся:
от всех независимый:
не пламя ли это незримое нищенства
в ветре бесшумном:
недолгого облика? —
или возможность опасного е с т ь:
в освещаемых лицах —
как будто
раскрытия ждущих:
как что-то хранящие? —
или — не-явным накалом (как будто
уставившись зрением неким
болезни неспешной):
всюду — невидимо — всех озаряющее:
о н о окончательное
Слова-Огня:
давно охватившее
даже места́ уже наших предчувствий
и мыслей? —
оно ли везде словно в ветре бесшумном:
без вести без духа:
само занялось?
|1967|
вещи давнего дома
[сестре луизе]
чему спасаться?
только духу нищенства:
в вещах он наших — жалких и прощенных:
и словно воздух — в воздух:
тиха и одинока встреча их
с единой Емкостью — как свечное мерцанье:
во тьме поминовенья — нас
|1967|
утешение: поле
в образе — в прахе (как в облаке алом):
поля (как в зареве):
поля (как духа):
ты пребывай
о молитва (бессонница) —
словно окрашиваясь! —
радуя (слабого):
(о из огня его:
долго:
до грусти!) —
словно в соборе! —
свободно окрашиваясь:
(зная что будет):
и мысль не приемлющее! —
вечно (как ветер — собор бесконечный):
о независимо!
(ибо без праха):
без столкновения:
поле (как дух)
|1967|
тебе: поляна с птицами
о видно это — к годовщине
как нет тебя — а жар — на воле! —
и — в честь тебя: — вокруг: Мучительное:
Безличное: поя от птиц! —
и вольно! — не принадлежа:
везде бросаясь до пределов
и ударяясь снова вспять:
в огне в огне все стенки рушит:
поя трепещет: лесом-частью:
и больше — богом! — (………….) — более
чем личность:
пылает — н е п р и н а д л е ж а
|1968|
цветы, режьте
[о. м., в прагу, вместо письма]