ло необычным, скорее представляло собой закономерность.
Недолго думая, я и. сел в пустой вагон с настроением ничего не делать, пуститься по воле волн и поглядеть на белый свет.
Вагон был не старый и не новый, на нем отпечаталась безвременность железнодорожного оборудования, слившаяся с ним так тесно, что возраст этого вагона не играл никакой роли. Но его сиденья были мягкими, и я сел в ожидании будущих событий.
На стене висело расписание. Если оно еще действовало, то вагон скоро тронется. А если не так, то это тоже не страшно. Нет ничего чудеснее того состояния, когда сидишь в уютном, удобном вагоне и ждешь отправления, никуда не торопясь. Тогда можно подумать о том и о сем, спокойно наблюдая за жизнью.
Я обернулся, услышав, как в вагон вошел пожилой господин в форме железнодорожника.
— Здравствуйте! — сказал он приветливо. — Итак, снова кто-то сидит здесь. Вы первый на этой неделе.
Была среда, и, вспомнив об этом, я не мог удержаться от улыбки.
— Всегда так?
— Да, — ответил он и сел напротив меня. Взглянув на часы, машинист — а это был, несомненно, он — убедился, что до отъезда еще было время. — Да, эта линия ведет только к нескольким зеленым местечкам и отдельным дачам. Я слышал, что скоро она будет закрыта.
— Вполне возможно, раз она столь убыточна, — поддакнул я. Было и так ясно, что никто больше не сядет в вагон.
Железнодорожник склонил голову набок и стал рассматривать меня, тонко усмехаясь одними глазами.
— Ваша профессия не связана с железными и шоссейными дорогами, не так ли?
— Да, делопроизводитель в одной страховой компании.
— Ага… Так, так. Тогда вы этого не поймете. Видите ли, я выбрал профессию железнодорожника по призванию. Я охотно езжу в моторном вагоне туда и сюда, туда и сюда.
— Разве со временем это не становится скучным?
— Большинству людей — да. Но мне не надоело. Отрезок короткий, верно, но он всякий раз выглядит по-другому. Весной я еду через море цветов — эти заброшенные сады, знаете? — а летом все сверкает зеленью; затем осень бесплатно показывает великолепный красочный наряд, который ни с чем нельзя сравнить, тут картина опять совершенно иная. А зимой чувствуешь вдвойне уединенность этой местности. Я видел их всех, тех, кто уезжал, чтобы никогда не вернуться назад. Деревни опустели, дома приходят в упадок, только дорога одна и сохранилась.
Он еще долго предавался рассуждениям, затем оторвался от своих мыслей и встал.
— Так. Отправляемся. Не пройдете ли вы вперед, ко мне в кабину? Там лучше виден путь и вся местность.
Я кивнул и последовал за ним.
Место помощника машиниста было свободным. Он сдвинул в сторону какие-то книги и журналы и показал мне, где я могу повесить свой плащ. Затем он тоже занял свое место и включил звонок отправления. Никто не пришел, чтобы освободить для поезда путь. Даже сигнал, висевший на мачте, давно заржавел. Он показывал «стоп», что заставило меня задуматься.
— Я ничего в этом не понимаю, но разве не нужно сначала освободить путь?
— Он свободен уже много лет. Только этот вагон и служит для местного сообщения. Когда он находился в ремонте, у нас в качестве замены был другой вагон. Другого поезда на этой линии нет.
— А если повреждены рельсы? Шлагбаум и так далее? Ведь сигнал должен быть в действии!
— Повреждения мы всегда увидим. Вагон едет не так уж быстро. Тут никто не торопится: ни время, ни люди, ни жизнь — зачем именно мне «торопиться? Никто не ждет на остановках, чтобы сесть в вагон. Почта доставляется почтовыми автомашинами, мы больше этим не занимаемся. В целом эта линия с моторным вагоном представляет собой уникальное явление, реликт прошлого столетия, если хотите. Она никому не нужна, она только стоит денег, правда, немного.
Автомотриса плавно тронулась, простучав на стрелке, от вокзала. Еще некоторое время видны были служебные постройки, а затем путь нырнул в сплетение садов. Цветы обвивали столбы и ворота, огромные кусты обрамляли рельсы. Иногда нельзя было предположить, что ждет впереди, за поворотом. И если кто-то не был начеку… Но поезд ходит так редко, что все в этой местности наверняка хорошо знают расписание его движения. Мы действительно временами видели людей, отрывавшихся от работы в саду, чтобы распрямить спину и помахать нам.
Постепенно дома скрылись позади, и автомотриса вырвалась на простор. Это была слегка холмистая местность, покрытая густыми зарослями дикой сирени. Изредка попадались дубы различных пород, главным образом пробковые.
Ехали мы довольно медленно: машинист смотрел на все в тысячный раз с таким же, видимо, удовольствием, как я впервые. Тут была гораздо большая способность радоваться окружающему, какой я похвастаться не могу. К тому же надо обладать очень большой фантазией, чтобы хотеть опять увидеть все то, что уже видел много раз.
— Я совсем забыл спросить вас, где вам сходить, — сказал железнодорожник некоторое время спустя, когда вагон, тихо скрежеща, описывал длинную кривую.
— Ах, да нигде. Я хотел только прокатиться, увидеть все, чего не знаю. Туда и обратно.
— Теперь-то мне ясно, — заметил он, улыбаясь, — почему я вас не знаю. А я уж думал… немногих, приезжавших сюда, я могу назвать даже во сне. Глядя на вас, я долго ломал голову, но не смог вспомнить. Вот так дела! Значит, вы едете впервые по этому пути?
— Да.
— Тогда я могу или, точнее говоря, должен вам кое-что показать. Не сейчас, позднее. Я ведь езжу охотно по этой линии также и по другой причине. Тут дело не только в красивом пейзаже. Я вопросительно посмотрел на него.
— Так как вы нездешний, имя мое вряд ли что вам скажет. Меня зовут Калин.
— Ага. — Он мог бы иметь любую другую фамилию. Я его все равно не знал. — Очень приятно. — Я тоже назвал себя.
Тем временем мы миновали еще один поворот, и машинист нажал на рычаг тормоза. Вагон медленно остановился. Перед нами был вокзал, у перрона которого мы остановились. Все имело опустевший и ветхий вид, и никто не ждал автомотрисы.
В станционном здании не хватало половины окон, стекла были выбиты. Дикий виноград обвивал стены и близстоящие перонные перила. Так как никто не боролся с этой запущенностью, то, вероятно, и проселочная дорога не играла никакой роли.
— Никого нет. Поедем дальше, — сказал Калин меланхолично и ослабил тормоз. Когда вагон достиг прежней небольшой скорости, он изложил мне суть проблемы.
— Все дело в следующей станции. Там вы все и увидите. Примерно метров за пятьсот до этого колея выходит из выемки на открытое место, и тогда все сразу видно. Смотрите внимательно, и вы заметите нечто странное. Самое удивительное заключается в том, что видишь все это, только когда смотришь в первый раз, а позднее этого эффекта уже нет.
Я был изумлен. Все это звучало как-то нереально. Или эта вещь была там, или ее там не было. Что это может быть видимым при первом взгляде, а потом куда-то деваться? Я спросил его об этом.
— Это я не могу вам объяснить, — пробормотал он. — Я никому не могу объяснить это. Я только лишь видел, что это так на самом деле. А больше я уже это просто не видел.
— Чего не видели?
— Это не выразишь словами. Лучше посмотрите сами. Мы сейчас будем на месте.
Перед нами тянулись холмы, так же густо поросшие кустарниками, как и предыдущие. Если бы я был моложе лет на двадцать, эта местность была бы для меня самой лучшей игровой площадкой в мире. Местами кусты сирени достигали пяти-шести метров в высоту. Между ними высились деревья, которые могли быть прекрасным наблюдательным пунктом.
Путь вел в выемку, очевидно в ту, о которой недавно говорил Калин. Там стало немного пасмурно, и машинист посигналил на случай, если кто-либо окажется на рельсах. Кроме того, он сбросил скорость.
Я был согласен с его действиями, ибо если предстояло что-то увидеть, то быстрая езда помешала бы все как следует разглядеть. Если! Все это слишком отдавало сказкой или погоней за эффектом.
Впереди стало светлеть. Калин показал рукой вправо.
— Теперь смотрите туда!
Со скоростью пешехода автомотриса выходила из оврага на открытое место. Справа и слева развертывался интересный ландшафт. Здесь не было сплошных кустарников; они уступали место лугам. В глаза бросились прежде всего развалины, видимо, бывшего загородного дома, стоявшего в низине. За низиной лежало озеро, обросшее камышом и осокой.
По сверкающей поверхности скользила лодка. Она находилась слишком далеко, так что мне трудно описать обоих людей, сидевших в ней; однако мне показалось, что это были мужчина и женщина. Неожиданно одна из фигур — похоже, мужчина — размахнулась и ударила другую каким-то предметом по голове. Через мгновение он столкнул ее в болотистую воду. Все это длилось лишь несколько секунд. А затем куст сирени заслонил все озеро.
— Что же это было?
— Я не заметил ничего особенного, — уверял Калин. — Но я, конечно, знаю, что увидели вы. Все видят это убийство, или попытку к убийству, или что-то в этом роде. А вот сейчас! Посмотрите!
Все озеро было теперь как на ладони, но от лодки не осталось и следа. Поверхность воды была тихой и гладкой. Преступнику потребовалась бы при этом не-человеческая сила, чтобы за короткое время, пока мы проезжали куст, подогнать челн к берегу.
— Мы скоро будем на месте, — сказал машинист, заметив мое молчаливое смятение. Он остановил вагон. Перед нами была станция, пожалуй, еще более заброшенная, чем предыдущая. И здесь тоже никого не было на перроне, заросшем травой. Я настороженно осмотрелся, но трудно было заметить здесь что-либо необычное.
— А теперь объясните мне, что все это означает. Фильм здесь снимается, что ли? Или это фата-моргана? В чем все-таки дело?
— Что я могу ответить вам на это? Вероятно… Вероятно, на деле это нечто совсем другое по сравнению с тем, что нам видится. Но никто в здешних местах не знает, что же это на самом деле. Могу лишь вас уверить, что здесь не снимается никакой фильм. Это совершенно точно. В мираж я бы тоже не стал верить. Ведь все время тот же самый! Ибо то, что вас сегодня удивило, видели и другие, постоянно одно и то же!