Устав государственной творческой артели*
Создание Творческой артели вызвано необходимостью Революц<ионного> жизненного движения поставить все ее области в социальную возможность условия на продуктивную работоспособность и организацию всех сил для единого движения целого творческого организма жизни <так!>.
Вступая в Искусстве-творчестве на путь общей государственной системы, — творческая область должна стать на правильный путь организации. Создание Творческой артели вызвано этой необходимостью, в силу чего в артель должны будут вступить все творческие силы Искусств для создания новотворческих форм Искусства. Для чего творческая артель должна состоять из сил изобретателей, которые смогли бы дать действительно новую форму и обновить новую жизнь, ибо Изобретатель [формы и делает жизнь] — Владыка мира и жизни.
Творческая артель не должна опираться на уже раньше существующие формы Искусства и разного рода вещей, развивая их подобие, а должна ставить себе задачу изобретения нового, ибо, повторяя старое, не может создать новое, чем не двигает жизнь. Базируясь на Искусстве-творчестве, творческая артель не должна обойти движение жизни Искусства современности, его развити<е через течения> Кубизма, футуризма. Супрематизма, и в основу своей лаборатории <она должна> положить кубизм, футуризм, Супрематизм как современные системы экономического движения, совершенствуя дальнейшее в жизни его развитие как текущей живой силы, двигая свое через них новое, <новые> изобретения.
Организация творческой артели должна стать на коллективную дорогу, и всякая личность в ней должна развиваться в системе целого миро-движения и в частности нашей современной жизни. План и система и экономия форм — ее главное основание и база, ибо в этом полное единство жизнедвижения остальных его <миродвижения> Искусств. Творческая артель изобретателей никоим образом не должна становиться на путь, указанный обиходным условиям жизни, т. е. она не идет на предложения текущей жизни <и> ее членов на воспроизведение старых форм изъяснения лишь потому, что старые формы понятны и ясны народу, <что> народные массы уже привыкли к ним, а потому необходимо их продолжать. Творческая артель стоит на абсолютно новой возможности форм строения жизни и принимает в свое [тело] <свои> организации только членов, стоящих на точке коллективно<ого> развития системы Искусств и введении ее в экономическое совершенство жизни. Приступая к созданию Устава, комиссия находит, что творческая артель является ответственной организацией, и, принимая во внимание местные силы, могущие образовать таковую, находит, что первым ядром — основой артели должны стать тов. Шагал, Лисицкий, Ермолаева, Якерсон, Коган и Малевич.
К. Малевич
Вхожд<ение> нов<ых членов должно приниматься> единогласно.
[При] распред<елении> работ в основе леж<ит> стро<гая> очередь, работа производится единолично и группой, группов<ые> раб<оты> исполняются> по выработ<анному> плану группой.
Касса общая.
Т<ворческая> Артель состоит из членов.
Творческая артель состоит из Творцов-Изобретателей.
Вступление в члены артели совершается тогда, когда желающий поступить в нее подтвердит свое право изобретением системы направления или совершенства текущей системы Искусства в новообразовании ее формы, представ<ив> проект творческой работы.
Вступивший член в твор<ческую> артель подписывает общее положение твор<ческой> артели.
Выход члена из тв<орческой> артели совершает<ся> после подачи предварительно заявления.
Члены Твор<ческой> Артели, нарушающие общее положение артели, исключаются из состава общ<им> собранием при 2/3 общего числа членов.
Внутр<енний> распорядок1
Страница 27*
Матери и Отцы всего мира, уберите Отечество, ибо оно пожрет мясо и выпьет кровь ваших детей, а с костей их поделает заборы своих границ.
Гоген стал великим через бегство к дикарю — внося элементы европейской культуры в примитивное его сознание, которым хотел жить Гоген. — Гонимый интуицией, хотел принести волю свою абсолютному творчеству, но, порабощенный разума логикой, большую вспышку живописного цвета повесил на скелет природы при<ми>тивного сознания дикаря.
Земля — лоб мудрости, распыляющаяся через череп человека.
Религия нечто длинное, очень упорное, монументальное, уподобляется каменному мешку, в формах которого бежал живой дух.
Моисей с горы Синайской принес законы и сказал народу, что они подписаны Богом. Обманул народ, Христос по<д>-твердил обман.
Ничто не должно создаваться для вечной устойчивости, ибо затруднит путь поколению, чем крепче утвердим нашу идею, тем труднее будет ему2 свергнуть ее.
Мир и каждая вещь в не<м> есть книга многомиллионная страниц, и вот кто из хитрецов найдет мудрейшую страницу.
Прислушивайся к той истине, которая осмеливается.
Искренностью прикрывают Искусство тупые и бессильные художники.
Система и ее экономическое — путь нового искусства.
Вещи исчезли как дым для культуры живописи, как и сама живопись. Воля художника свободна и должна идти в Искусстве к творчеству новых знаков.
1914 год3
Каждое поколение должно выковать формы своего времени, но не таскать библию отцов.
Леса — растения, с которых делают культурные кафедры, стулья и дома. Народ — растение, с которого выводят идеедатели формы своей идеи.
Только трусливое сознание и скудность творческих сил в художнике поддаются обману и устанавливают свое Искусство на формах природы, боятся лишиться фундамента, на котором основал свое Искусство дикарь и академия.
Знайте, что находится в музеях и истории, — чтобы не делать того, что видели и знали.
Мудрость жизни — распыление наций.
Многих удивляет природа своим законом построения и мудростью, но больше должно удивлять то, что созданное ею создал<а> без науки и грамоты.
Перо острее кисти, потому из мозга можно достать самые маленькие крупицы, что многощетинной кистью не достанешь, перо универсально, кисть специально узка.
1 Iюля 16<-го> года
О необходимости коммуны экономистов-супрематистов*
Ниспровержение старого мира Искусств да будет вычерчено на ваших ладонях
Империалистическая армия была составлена из народных сил, но она сумела перестроиться в революционную народную армию, которая держится по линии экономического совершенства, откуда вытекают все права человечества, представляющего собою совершенство экономического движения природы. На линии такого экономического движения <в>стала форма развития жизни, [эта] форма — коммуна. Сможет ли выстроиться армия Искусстводелателей в соответствии данной форме, сможет ли она перестроиться и создать дополняющий радиус полного объема и единства или же она останется в порядке старого С удивительной быстротой новаторы жизни совершили переворот, с удивительной способностью опрокинули троны старого и образовали полюс новой оси совершенства по пути бесконечного движения природы.
Смогут ли Искусстводелатели <в>стать в такое соответствие, смогут ли они опрокинуть старый свой череп и выбросить весь багаж старого века, смогут ли сжечь или выпустить по ветру кредитки ценностей веков, которые накопились за тысячи лет своей культуры Последнее чрезвычайно важно, ибо только тогда возможно новое соответствие. Ведь только тогда, когда будут признаны несовершенства прошлого, возможно строить новое. Так экономические и политические права человечества старого были отвергнуты как несовершенство, и на несовершенствах была создана мысль о создании новой совершенной формы.
Но так ли смотрят на движение в Искусстве, находят ли, что и в нем тоже существуют те же основы и развитие Очевидно, не находят, мо чувствуют, что да, должно быть новое во что бы то ни стало, ибо, если <появился> новый хозяин, то все ждут нового порядка, и тут <возникают> все возможные предположения и гадания, что и как поступит новый хозяин.
И вот когда пролетариат поднял свою руку, пал старый хозяин природы, пал царь земли и царь неба. Пролетариат стал царем земли и неба, стал хозяином природы, стал делателем жизни. Поднялся говор, поднялись искать полноты его новой природы, а полнота должна быть в том, что мы подразумеваем под словом Искусство. Должно быть Искусство пролетарское, его старались увидеть, найти, но поиски были, правда, в понятном старом бабушкином кошельке Искусств, иначе бы новые пролетарские худож<ественные> студии не насаждались академизмом натуры. Во всяком же непонятном находили буржуазную отрыжку, хотя все буржуазное очень и очень ясно и понятно, солнце старого мира ясно, но во тьме хранятся лучи ярче его. Так подверглись гонению и преследованию Кубизм, футуризм — и под его флаг попало все новое движение Искусства. Непонятно — футуризм, непонятно — Кубизм и т. д. Дайте нам настоящее понятное пролетарское Искусство, но такового не оказалось, ибо наступила новая поступь пролетариата, в которой сам пролетариат исчез в коммунистическом совершенстве. Таким образом, ступня его образовала форму коммуны и положила основу, на которой должны развиваться все формы жизни, ибо коммуна еще не жизнь, а есть только фундамент или место, на котором начнет расти жизнь всем своим существом (неужели вырастут Шишкины, Айвазовские). И вот только дойдя до этой основы, мы сможем говорить и искать соответствие, и должна у нас быть мера или основание, через что мы сможем познавать то, что соответствует тому фундаменту, который заложен. Такой меры не было и при гонении Кубистического и футуристического движения, оно было непонятно, потому что произведение выражено не вещами, а, скажем, элементами их <из> того, <из> чего состоит все в природе и технике — всякая вещь состоит из элементов фактурных, плоскости, объема, прямой и кривой линии и т. д. Но если кубистическое построение было основано на этом, то оно казалось разложением буржуазии. Не разбираясь долго в нем, <его> бро<сили> в ящик или корзину редакций, прикрыв папкою шарлатанства.
Но кто же его бросил? Не те ли, кто богат ценностями прошлого, и не те ли, кто хочет вложить в жизнь Коммуны то же старое отношение Очевидно, что да. Почему не брошен с театральных постановок Цесаревич Алексей I, Павел I, Царь Борис Годунов, Царь Эдип и проч., проч., проч. Неужели они вытекают из сути пролетариата или же в них лежит полнота и «синтез», которого не находят в новом Искусстве
Они понятны, но понятен <и> Царь Николай II был на троне, так почему же он не сидит на нем, а может сидеть, загримирован в пакли, на театральных подмостках Неужели его и <его> присных в театре спасает красота, неужели театральные подмостки должны терпеть всё
Итак, вся площадь коммуны очищена от старой жизни, все буржуазные закоулки выметены, их нет, но почему же нельзя вымести и е<старой жизни> красоту, вытряхнуть все театры из старья Неужели коммуна будет кормиться красотою старого, неужели не приходит на мысль, что, может быть, среди нового, среди того, что гонится, есть какие-то причины, побуждающие его к свержению всего старого, <что> есть что-то в нем, что восстало во времена оные против Искусства старого, плюнуло на его алтарь Неужели архитектура городов Коммуны будет опираться на костыли греческих колоннок Нет, этого не должно быть, никогда и не будет, не будет потому, что Искусство идет по той же экономической дороге выражения, как и всё, и никакая красота не спасет, ибо новое экономическое совершенство явит и <новую> форму, а следовательно, и новую вспышку красоты восторга.
Поэтому я обращаюсь к новаторам жизни — лучше прислушаться к непонятному новому Искусству, чем к Цесаревичу Алексею I (его ясному понятному лику), и своим присутствием, открывая своими руками занавес сезона этой пьесой, утверждать красоту старого, а следовательно, утверждать и <старую> форму.
Мне приходилось слышать обращения старых артистов к молодежи пролетарск<ой>, которая разыгрывала какую-то пьесу по всем правилам старого совершенства: «Вот даст Бог, что из пролетариата выйдут талантливые артисты». Что же именно выйдет, неужели вторые Станиславские, неужели второй Художественный пролетарский театр в Газетном переулке, какого артиста могут дать Станиславские Колизеи Да тех же «Годуновых». И неужели Вы, товарищи, думаете, что если вы разыграете сценку своей пролетарской жизни под палочку Станиславских, то это будет уже пролетарское <искусство?>
Нет, товарищи, тысячу раз нет. Пусть писатели, иллюстрируя Вашу жизнь, любви, драки, трагедии и друг<ие> случаи, не вводят вас в заблуждение, это не будет то, что нужно, это будет та же сцена, то же представление, это будет все то, что пелось и до вас, и те же артисты учат вас ходить под дудочку, как учили и раньше. Нужно всю форму изменить, и кто знает, может быть, не нужно будет совсем демонстрировать того, «как Семенов влюбился в Машу и что от этого произошло», или — «моралист Павлов и преступник Ворон Черный», их свидания и т. д., или даже — «Стенька Разин». <Допустим, что> роль Стеньки исполнил рабочий, но уже не Станиславский, но что от этого изменилось — ничего, не изменился же Станиславский от того, что сегодня играл Цесаревича Алексея, завтра Стеньку, послезавтра Карла Маркса. Но в наше время должно что-то измениться по существу. Так вот, на подмостки театра будут вывалены новые сцены и <новые> артисты из жизни пролетариата, опять любовь, драма, трагедия, ибо не знаю, какая разница, когда полюбит буржуй или рабочий, и какая разница, когда они разлюбят. Может быть, приемы другие, но суть одна.
Мне кажется, что довольно этого хлама выносить из спален жизни, давайте внесем другое действо, действо беспредметности, давайте построим на сцене то, чего нет в мире, давайте строить сцену, строить новые формы, давайте делать так, чтобы из сцены росло <новое>, чтоб подмостки росли, а не сваливать свою прелесть, грязь, мораль, оно <и так> видно в жизни. И вот работники театра, очевидно, сами по себе не <в>станут в новое соответствие с Коммуной, ибо они до сих пор вносят ту же муштровку старого. В таком положении находятся и живописцы и скульпт<оры>. Раньше обтесывали камни, приводили в художественную форму вождей Религии, Будду и друг<их>, Христа и его похождения, до него оправляли в художественную форму языческих богов, сегодня оправляют в художественную форму Карла Маркса.
Но мне думается, что Карл Маркс в этом не нуждается, он удовлетворился фотографией так же, как и всякий другой вождь. Устройство памятников, обелисков — привычка буржуазная, языческая, Христианская, не хотелось бы, чтобы она пристала к Коммунизму.
Ставление памятников еще и не коллективная идея, на что опирается коммуна; если уже нельзя без памятников, то мне кажется, что он должен быть в таком виде: вот снимок депо с его бесконечными паровозами, а вот снимок всех рабочих, выпустивших их в свет. У нас же получается, что вот — депо жизни, а вот — Министры его, а все остальные не видны, ибо забор мешает, очень высок.
В этом же Изобразительном Искусстве тоже все осталось понятное, ясное, старое, тогда когда нужно действо этого Искусства в чисто творческом новообразовании форм в таком виде, чтобы в их сложениях было действительно прибавление в жизни, а этого возможно достигнуть только тогда, когда предметность выскочит из сознания, когда стон по вещи на холсте пройдет, когда совершенство, и опыт, и красота прошлого исчезнет бесследно, иначе работники Искусства Изобр<азительного> ничего творческого не создадут и не выйдут в единство Коммунистического строя (они будут ползать по созданным жизнею вещам как мухи).
Насаждение Художественных Госуд<арственных> Мастерских тоже не стоит в соответствии <с> Коммунизм<ом>, ибо <они> построены по типу буржуазного времени. Что же особенного произошло Да ничего не произошло, ибо если я, Малевич, представитель Супрематизма, или N, представитель футуризма, получили мастерские, то это не значит, что мое Искусство может развиваться. Гоген, Ван Гог не были профессора<ми> школ, но остались ими в жизни. <То>, что Государственные мастерские представляют все направления, это важно, конечно, но с какой стороны И в особенности со стороны современности если бы смогли учесть так же направления Искусства, как, напр<имер>, направления партий экономического и политического права, то тогда вопрос <в>стал бы ясно, и мы просто выгнали <бы>, закрыли двери тому, что не соответствует современному бегу. Но в данное время мы не имеем этого мерила, не имеем компаса, который нам указал<бы> дорогу к нему. С другой стороны, смотрим сквозь пальцы на Искусство, ибо оно не носит оружия и потому не страшно, а, стремясь к свободам, мы говорим, что не опасно будет, если все направления будут работать, и мы не вправе мешать и преследовать. Но это неверно, если оно верно со стороны человеческих житейских законов общества, то окажется неверным со стороны жизни, ибо в жизни на стволе дерева живут только ветви верхние, нижние опадают и сохнут, дерево не дает им питания, так <и> в Искусстве — что нужно будет совершенству жизни, <то> возьмется, что нет, <то> усохнет.
В Художеств<енных> Мастерских есть даже индивидуальные мастерские, совсем уже по-буржуазному, ибо они группируют людей, укрепляющих и развивающих <искусство> отдельных личностей со своим «Я», «Я» индивидуализма, что идет вопреки с «Я» коллективного индивидуализма. Есть мастерские таких же индивидуальностей, которые разводят красоту личного своего вкуса, настроения, опьяняясь в бутылке своего эстетического настоя. В силу наших законов свободы пусть все растет, и мы возьмем то, что нужно, пусть растут леса, а мы выбираем из них то, что нужно, и построим мебель, вещи для своей жизни, или, вернее, мы сделаем жизнь для того, чтобы построить совершенства форм.
И вот перед нами стоит вопрос, какое из направлений этого леса Искусства будет соответствовать нашей форме. Конечно, лес классиков, лес всего древнего и сегодняшнего академизма не подходит, ибо это старое изжитое время, но я оставлю критику, ибо она ясна, что не Цесаревич Алексей I, и <не> Евгений Онегин, и не Шаляпин в роли Мефистофеля сегодня нужны. Нам нужно Искусство нового совершенства, и мы хотим его найти и не можем, а этого быть не может, чтобы его не было совсем, чтобы элементы его не жили сейчас, когда экономическое, политическое совершенство жизни человека стало определенной формою коммуны. Не может же быть так, чтобы Коммуна <в>стала без крыши, без стен, и <нужно> ждать, пока народятся каменщики, плотники и кровельщики. Коммуна была отыскана в глубинах пролетариата, в глубинах целого народа как драгоценный камень в недрах земли, а потому не может быть, чтобы Искусства Коммуны приходилось ждать; мне кажется, что оно тут же ходит и есть, но благодаря тому, что на глазах наших очки красоты прошлого, и благодаря тому, что привыкли отвергать новое, мы не можем видеть его, ибо оно старой красоте кажется негодным и непонятным (оно даже кажется не Искусством: «Это очень просто, написал квадрат и кончено, а вот попробуйте сделать, как Рафаэль»). А, будучи патриотами в этом смысле и националистами, даже не хочем <так!> разобраться. Был же негоден Христос, когда учил о Новом Небесном Царстве, был же негоден и гоним Маркс, когда учил о земном царстве, был негоден Импрессионизм Моне, Сезанн, Ван Гог, а теперь оказались годными.
Коммуна дает жизненную силу харчей, <но> должна произойти и работа другого порядка [порядок живота харчевой налаживается, но нужно и налаживать и другое строительство (жаль только, что мало пожгли деревянных домов)], строительство Искусства Сооружений (архитектуры), живописи и т. д. И вот здесь должны работники Искусств перестроиться. Но смогут ли они перестроиться Смогут, но только тогда, когда в их сознании угаснет архитектура прошлого и живопись <прошлого>, а этого, очевидно, нельзя <ожидать>, ибо нельзя Ротшильду войти в царство Коммуны, ему жаль дорогих банковых билетов и камней. Мы не можем новое наше время строить на красоте, эстетизме. Так же, как и экономическая и политическая сторона жизни, ныне мы можем рассматривать все формы явлений только со стороны их экономии. Экономия движет творческими формами, и через экономическое измерение мы можем найти и соответствие Искусства коммунистическому строю жизни.
Итак, все молодые, вы на своих плечах снесли на кладбище старый строй, мерою его негодностию послужило политическо-экономическое измерение, через эту меру экономического вы должны увидеть негодность старого ясного, каллиграфического, понятного Искусства академизма и <должны> снести его туда же на кладбище. Перед вами должна <в>стать идея выстроить новый шаг нашей жизни в новых формах. Мы должны создать стиль этой формы, и мы должны перестроиться в экономическом соответствии, ибо каждая форма есть выражение экономическ<ого> мирового движения, а всякое экономическое движение — коллективная линия общего. Идея ваша <установлена> будет тогда, когда в ней ни одно<го> изгиба не останется старого. Поэтому призываю вас всех, не только работающих в худож<ественном> учил<ище>, но и вообще всю молодежь, организоваться под флагом этой идеи [экономистов Супрематистов4], целью которых будет «Ниспровержение старого мира Искусств» и восстановление новых форм. (Хотел бы писать без конца, много вопросов нужно обсудить, но не име<ю> бумаги, тов<арищи> академисты пока завладели всей бумагой.)
К. Малевич
Витеб<ск> 15 декабря 20-го <1919 года>5
Разум и природоестество*
О <разуме>6 говорит общежитие, которое строит на нем все свое благополучие и дом [своей] жизни, а также стремится создать определенную науку и всеучбища исследований выводов и определений, [мало того, через разум и его цифры] стремится создать творческие формы, построить Мир на основании разумных выкладок.
Мне кажется, что эта работа неверна по отношению к природоестеству нашего развития. Мне кажется, что разум есть какая-то частица, может, бывшего некогда Миростроения как несовершенств<а>. Может быть, некогда буквы и книги занимали неисчислимое число видов своих изложений и оснований построения, и теперешняя [культура] буквы, цифры и разных других выкладок, основанных на логике разумных смысловых выводов7, является <нам> как упадок, стремящийся подняться опять к потопу книг, котор<ый> затопит все природоестество нашей сущности природодейства, природную сущность.
И опять я склонен не в пользу разума, опять я думаю о нем как заслоняющем мое сознание от природоестества моего действа. Я не вижу в нем того стремления, чтобы я стал включен в природоестес<тво> моего развития. Я вижу в нем устремление оторвать меня от него. Я вижу в миллионах книг его слабость выразить что-либо из Мира, а еще больше что-либо создать, сотворить. Я вижу, как слова путаются в бессилии передать то, что совершается внутри моего природоестества. Я вижу, как все Искусство бессильно, желающее предметностью, символами разума его логически-утилитарной жизни передать действо моего нутра. Я вижу, как недоступ<но> действо мое<го> существа для разума. Из формул его книжек явился дом, но система и все формулы, цифры уже лежали в любом цветочке, который выстроил себя вне книг, училищ изучений; он, безъязыкий, без слова сооружает свою систему, конструкцию, являет действо своего образования как чудо. Он естественно рос. Он рос, рост его не утруждал, он не испытывал ни тяжести, ни труда, не было в нем ни отдыха, ни праздника. Не есть ли в этом наше настоящее движение, не есть ли в этом мудрость та, которую человек хочет достигнуть через него.
Мудрость находится в каждом растении, и получается странная вещь — человек не может быть мудрым, не собрав из всех растущих существ заложенную в них мудрость. Человек разделил все растения на роды и собрал из них мудрость, и стал от этого сам мудр, ибо без них не был бы мудрым. Но стоит ли собирать книги этой мудрости, когда все воплотилось во мне, и я сам совершенство всего, во мне собрано всё сокровенное всего, и я воплотил Мир. Следовательно, нужно только взглянуть в себя и увидеть мудрость естества, через что смогу расти естественным путем, ибо тогда разрешится то вечное торжество и наступит легкость, я избавлюсь от труда насильного, я внийду в себя настоящего и великого растителя бесконечного Мира.
В каждом явлении природы лежит действо творения, стремящееся естественно совершенствоваться. Я скажу, что все выходящие из разума вычислений явления суть уже совершились в моем бессознательном действе. На самом деле мое бессознательное и есть то сознание, которое не может постигнуть разум. Мы отдаем ему большую дань мудрости, отдаем малому многое, а большому отдаем подсознание, — подчиняем большое малому, которое уяснить себе мало, и мы поступаем <совершаем поступки> в малом действе жизни. Таким образом, Разум может дать только небольшую частицу совершающегося в нас действа и никогда не может представить перед нами всё в исчерпывающем своем виде. Следовательно, идя за разумом, мы не сможем видеть всего чудесного действа нашего природоестества. Мы выключены подобно штепселю от электрической силы большого. Разум — плохой проводник всей природоестественной силы, через него нельзя соединить себя с ней, и мы не можем войти в нее, в свое существо. Перед нами стоит разум как маленький человек, мешающий пройти, или <как> зеркало, отражающее наше лицо, но внутреннее наше существо остается скрыто от нас.
Также в новой нашей природе человеческого строения мы видим разум, логику, смысл, имеем данные всех явлений, но не видим, как оно во мне, безграмотном, без-научно-книжном человеке уже совершено. Мы не видим, как я, человек, разрастаюсь в себе без книг, или книга без-буквенная мною растет. Чисто существо мое от грамоты разума, заведшего его в ложный путь бытия книг, окутано ими мое существо, и не вижу себя, не вижу действа и не слышу его звуков — вижу книгу описаний действа, вижу не жизнь, а отражение8.
Все должно врасти в меня так легко, как расту я или цветок, не чувствуя в себе ни тяжести роста, ни помехи. Так все элементы врастают в меня как в единство всего, без рассуждения и поисков смысла и логики, природоестество мое движется к легкому возрастанию, а Разум стоит стеною — смыслом и книжною формулою как неизлечимой болезнью заражает мой организм естества. Читая книгу открытий, через разум изложенн<ые> и описанн<ые> во мне творящиеся тайны, удивляюсь и начинаю умнеть, ибо узнал через книгу, что чудеса во мне есть. Так без зеркала я никогда не увижу себя.
Но ведь я вижу внешнее, а того живого действа, творящего чудеса во мне, не вижу, но живу им. Я удивляюсь малому. Но как бы я был удивлен, когда <бы> увидел себя в целом процессе естества своего, как бы я был потрясен силою, когда был бы включен в природоестество своего сознания. До сих пор сознание мое лежит в книге, через книгу я осознаю. Как странно, что во мне осознанность <неосознанность?> стихийною силою охватывает и рождает все, а я иду к книге маленькой, чтобы познать, сколько чисел сознания во мне есть.
Книге отдаю степень первую, вижу в ней нечто такое, что меня сделало сознательным, и книга для меня является главною, будучи внешнею. А если бы я заглянул в себя и через себя соединился с Миром, какие чудеса увидел <бы> в себе, <чудеса> всего Мира Миров. Какие бесконечные пути открылись <бы> передо мною, и все видимые звезды и Млечный Путь оказались бы ближайшими <по> расстояни<ю> ко мне, нежели пути, лежащие в моем черепе9. Буду ли на какой-либо звезде очень отдаленной, я совершил бы только небольшую частицу пути, помещающегося в моем сознании. Я могу изведать все планеты и звезды в отдалении, но сам в себе как ближайшем месте не смогу <себя> изведать и быть.
Зачастую в человеке бывает погоня за блестящей звездою и совершение огромного путешествия; <мы,> забывая <о> сво<ем> существ<е> беско-нечно<ом>, за блестящими звездами гонимся, но не сможем войти, включить себя в природоестество свое, чтобы через не<го> видеть ее <природы> системы вращения, стихийный ее театр, и сблизить все в своем естестве.
Перед моим окном стоит стена, видн<ы> кусочек неба и крыша дома, кое-когда пролетит птица. Стена мешает мне видеть Мир, но на самом деле — мешает ли она, когда я смотрю в себя и вижу больше простора и интересных явлений, нежели бы увидел по-за стеною
Никогда не нужно думать, что для того, чтобы постигнуть то-то, необходимо учить то-то, что нужно купить себе книг таких-то и таких-то, и тогда я стану мудр<ым> и знающи<м>. Думая так, я забываю, что я сам — мудрейшая книга и что все книги вышли из меня, вышли из природы естества развития, во мне вся мудрость всего уже вложены прежде, нежели разберусь в растении, но только нужно разглядеть себя, ибо от этого разглядения зависит и мое дальнейшее действо и отличие от другого вида, отсюда и то, что называем умом. Я забываю, что мысль моя (природы) всегда грамотна, несмотря на то, что не имеет ни букв, ни цифр, <несмотря на то, что я> никогда не учился; забываю про то, что <, поскольку> могу творить и строить творческие формы в определенное организованное тело, <то> я смогу <в>стать в ту творческую мировую систему природы и делать так же, как она.
Но вот, к великому моему ужасу, будучи причиною всех книг науки, сам в себе не вижу причин — пока не прочту о них в книге разума. И опять в книге разума будет изложено все то, что и как произошло во мне, будет указано уже совершившееся действо (это напишет тот, кто увидел в человеке то, что он сам в себе не мог видеть). Так разум разбирается в факте, но как он бессилен разобраться в силуэтах будущего, как он заволнуется и выставит все свои формулы против того, что через стихийное природоестество подсознательное прочертит границы нового бытия, и <как он> постарается всеми силами отвлечь и удержать факты, произошедшие вчера Это происходит потому, что в предначертаниях или уже новоявленных совершенствах скрыты <от> него те коридоры, по которым произошло действо, скрыты <от> него в новоявленном факте те полки книг, на основании чего природоестество совершило творческий факт. Тут совместно с гонением начинается исследование факта, ищется тропинка или двери, через которые возможно пройти в дом факта и получить книгу его тайн или описать его формообразование и словом, и цифрою, и химическим разложением. Приходится произвести пустое действо уже великолепно сложивш<ихся> через свое существо и естество всех химических взаимосложений и тяготений, вызвавших определенный организм. Разум стремится, чтобы каждому новорожденному миру, каждому явлению прицепить ярлык-метрику в несколько томов описания о его роде, происхождении и назначении. Назначение каждого факта — одна из главных причин <пустого действа,> оправдывающего свое право на существование, это — паспорт благонадежности <, свидетельствующий об явлении> как о полезном члене, <это —> закон, на чем базироваться должна вся постройка каждого творческого явления, <его> смысл.
Прежде всего, без смысла ничего не должно существовать — так рассуждает разумное человечество в противовес глупому. Но, может быть, к несмыслу природы моего естества прилипает разума смысл, приспособляющийся к каждому факту несмысла (к глупому) каждый шаг смысла своего небольшого чемодана целесообразности и благонадежности вещи. Так разум в комнате несмысла стремится установить библиотеки книг смысла.
В каждой книжке расписан каждый шаг явления природоестества как смыслово-логическое действо. Но что же <могут значить> библиотеки его крошечной литературы, ясной и понятной описи явлений, перед стихийностью безкнижия творений, Мировым действом И опять вижу Разум сидящи<м> на шаре огромного творческо-стихийного творения <и> записывающим путь работы — весь ход движения театра <природы>, совершающегося через неученость своего естества. Сидит и пропускает элементы в вещи смысла.
Разум покрывает черепом природоестество; назвав всякое явление подсознательным, <считает,> что <оно> должно вступить в контроль разума и получить осознанность, и человек, ослепляясь ясности и выводу, забывает о своем подсознательном как о<б> единственном существе-путнике жизни. Разум образовал собою пробку в человеке, в котором содержатся таинства творений. Все таинство стало малым, а большим — Разум в глазах человека. Путь смысла и логики уводит человека…10
…победить ее<, природу>11. Победить не можем, да и не нужно, нужно разыскать в ней силы, которые дали бы нам возможность скорейше<го> дости-жени<я> равенствам утерянного> благодаря тому, что мы вышли из орбиты природоестественного развития; став отдельно, нам приходится бороться со стихией и войнами между человеками, — перенеся же сознание в природу своего бытия как единого начала, достигнем единства действия Мира с Миром12.
Этой попыткой брошенный в каждую планету разум и ставит себе задачу и цель достигнуть единения, соприкосновения с соседними Мирами; как будто получилось, что природа нарочно разбила все Миры на отдельные единицы, устроив всевозможную преграду к их взаимному сближению. Но тяготение взаимное осталось в каждом, т. е. остались крупицы существа, тяготение и есть {единение} существа; <каждый> стремится к своему единству, и путь к единству один — распыление, а распыление не что иное, как собрание частиц элементов единого начала и действа.
Но как же распыление совершается и кто его распыляет вначале До человека распыление шло самоприродой, шли — рождались живые организмы, <из них> заключили одни свой период и и дальше стали вымирать, но не размножаться. Наступила эпоха человека, вооруженного природоестеством и разумом, и дальнейшее развитие земного сложнения начало совершаться через него. Разум вступил в область изобретений исполнителем задач к достижению цели, он изобрел цель, то, чего нет в существе, и дальнейшее распыление землесложения приняло новый вид построения, началась новая эпоха механизма технического совершенства, все оно развивается потому, что возникает определенная требующая много выполнения заданий через технику. Техникою руководит разум, и возникают через него цели — путь к котор<ым> усыпается заданиями. Каждая цель — освобождение многих материалов из заключения земного черепа, выход их из своего бытия в новое. Но и поверхность земного шара тоже не дает свободы, земной шар — тюрьма, заключение в огороженн<ом> воздушным забором <шаре>; освобожденные из земли организмы вместе с человеком находятся в этом странном заключении шара. Вселенная стихия природы как-то жестоко поступила, распылившись Мирами, как будто сама себя разделила в безднах пространства и оградила такими преградами, что до сих пор человек не может соединиться с соседними планетами, на которых живет единое со мной существо. Она раз навсегда установила механизм — установила систему, но эта система катастрофическая, система, приведени<е> котор<ой> в порядок требует много усилий [<система, из> которой выйти невозможно, представив медлительность и трудность проникновения в существующие силы].
Интуиция и разум*
Интуиция — сила, возникшая во вселенском хаосе событий, движущаяся к чрезвычайной стройности, — и раскрепощенная слитность тел в разбросанной вселенской бесконечности.
Интуиция — молодой разум; прежде был разум тот, который поныне остается в Человеке, уводя его организм по пути старой логики харчевого экономического дела и удобства. Все миры возникли в этом разуме и продолжают свой удобноваримыи путь.
Но вслед за ним или в нем самом возникла интуиция — стремление к иной логике и порядку в самой основе ее движения — разделение прежней слитности вещей, для освобождения энергийной силы каждой; и в то же время — энергийная сила вводится для нового единства, не сливаясь друг с другом, но усиливая экономичность сил в преодолении бесконечного.
Через вселенский разум был<и> слит<ы> и спутан<ы> все элементы в обширные тела; таков был порядок возникновения и нашего земного шара, в нем был<о> закупорен<о> все, что ныне называем жизнею. Было все логически сложено.
Но жизнь восстала, интуитивное движение побудило встать все сложенное в ней, и это было первым началом интуитивного движения, шедшего от центра влево — вправо же шло все разумное сложение к наименьшему движению, к покою как разумной истине, как бы образуя ось, концы которой были: один — стихийным движением, другой — <направлен> к мертвой тишине-медлительности.
И когда в безначальном разум положил начало сложению, образуя миллионы шарообразных сундуков твердых, жидких, видимых и невидимых испарений, в которых тоже сложил числа единиц, в страхе и великим логическим основанием устрашил все и подчинил своему покою. Всему, что складывал, говорил логически, и все верило и лежало в покое, если восставала единица общей сложенн<ой> суммы, то все числа и единицы подымали недовольство, протестуя в нарушении покоя. Когда разумное видело неизбежность восстания тел, употребляло всевозможные ухищрения, укрывая истинный смысл восстания, превращая всякое движение в целелогичное дело, необходимое себе для своего — никто не мог видеть цели истинной своего движения, — <она> был<а> скрыт<а> за логической стеной и недоступн<а>.
Разум, скупец, боится растерять суммы сложенных в вещах — сложенных в земном шаре, он сел на крышке и повис в пространстве. Но Интуиция зародилась в каждой отдельной единице, <в> каждой пылинке единицы и повелела им расти и двигаться, и вылезло все из земли, растет и бежит, и нет силы разуму покорить движение и распыление, нет спасения целолитому телу, некогда сложив-ше<му>ся через разум, но тела бегут, перестраиваются в новый вид, и вид их изменяется в силу ускоренности бегства, преображается в ско<ро> бегущие формы. И каждая форма видит цель в пути своем, себеудобство, и думает, что ради этого бежит и изменяется. И потому не ясно, подсознательно многим кажется действо, ибо Разум поставил заслону целесообразного логизма и не допускает по-за пределы интуитивного новообразованного сверх-разума новой целесообразности, у которой разум будет лишь подходным путем как орудие.
Шар земной — одна из единиц общей вселенской суммы, она стоит в ряду бесконечной линии единиц. Какую форму в сумме общего она имеет, нам неизвестно, но многое известно — сколько единиц и цифр содержат ее тела, многое известно — из чего состоят тела и формообразования, разобраны самые скрытые замки и исследовано многое, и разделено, и взвешено, и испробован<ы> крепость и сила каждой доли, и узнаны преимущества одного перед другим. Все разделяется на роды, и каждому роду дается особое дело и назначение.
И каждый род — в своей слитности элементов, и все роды имели одну заботу выделения из себя нового организма, усложняя его наилучшими своими элементами, отдавая себя, остаток своего тела в угоду и надобность тому, которо<го> создали. Так было лишено все своей слитности в угоду совершенно новой слитности, и так происходило до тех пор, пока не возник человек, которому отдано теперь все в рабство — и наоборот, через него все рабы его пройдут в иной мир.
Все, что было, шло к созданию человека и потому отдает себя человеку, его мозгу, отдает себя все целиком с<о своим> крохотным разумом и жизнею ибо в человеке видит преображение новое, все лишает себя личного ради совершенной единой организации человека, весь мир несет крупицы разума в череп человека, пренебрегая формою и жизнею своею, ибо в новом шаре мозга человека возникает новый мир. В котором человек делается единоличным в миллионе единиц новой, им устраиваемой природы.
И сказал — я буду сам себе служить, ибо в этом совершенство единства, я буду машиною, аэропланом и паровозом, ради этого все лишило себя личного и будет уничтожено все, ибо в этом мое совершенство, мудрость и сипа моя будет увеличиваться, пока не перекину весь мир в свой череп. С каждым часом уменьшается мир и богатеет мой череп, поэтому в новой природе моей я распылил себя для себя. Во мне сосредоточится мир — как едином боге.
Человечество вышло из природы как результат движения-рождения и возраста предыдущего, и огромный мир выделил крохотный череп и вложил богатство своей мудрости, но человечество — множество, а потому богатства мудрости рассыпаны как семена, в свою очередь собираемые в единство общей цели движения к преображению.
Человеческие семена, размножаясь, собирались в роды и развивались в целом своем роде, отдавая себя и всю свою жизнь выделившемуся семени. В одном, в единице желает видеть себя размножившийся род. <так> как мир стремился к человеку как высшему, всемудрейшему, всевидящему, всесильному и всезнающему мозгу.
Человечество разбилось на части, и каждая часть стала народом, и в каждом народе был правитель, и ему подчинено все — и жизнь и смерть, по его воле размножалось племя и росло в мудрости его.
Каждый народ или его правитель стремился к первенству перед остальными народами и правителями, и стремился народ и правитель победить соседний народ и подчинить его себе и культуре. Таким образом, каждый народ хотел быть единым. подчинив себе все, хотел расти деревом и соединить в себя все, но так как каждый думал об этом, то и каждому приходилось ограждать себя кольями и крепостями и употребить всю культуру, знание техники для защиты своего государстве.
Когда же не хватало сил у одного в силу каких-то высших соображений, то правитель заключал союз с другим, таким образом возникало единство нескольких государств против единства другого союза. Так возрастали силы друг против друга во имя сокрушения и подчинения, и сокрушение и подчинение являются в свою очередь стремлением к единству всемирному. И каждый из царей был второй особой единого Бога, в нем сосредоточиться должно все государство и народ.
Но это стремление непонятно Интуиции и Разуму, не понятно то, что действительно происходит в движущихся шагах жизни Интуиции.
Все правители и цари как высшие народные единицы, заключающие в себе народ, остаются сбоку от действительной магистрали Интуитивно<го> единства человечества вообще. На действительной магистрали жизни произошла величайшая перемена, не заметная разуму. Народ и правители его перешли в новый мир железа из лесов, парков, человек стал в одежде мышц машин и ими двигает себя, не доверяя и не пользуясь больше природой, лошадьми. И царь, и правитель управляли народом, но интуиция человечества перестроила мир под флагом культуры экономических харчевых и мышцевых сил.
Незаметно человек распылил себя в новые железные автомоторы аэроплана, стал и птицею, и лошадью, и лодкою и т. д. и разум, волю предыдущих живых сил мира перенес в себя, и это стало его единством и всесилою.
Через него вырастут новые сложения мира, выйдут из того порядка сложений, сложившихся в земле, — для новых распылений и сложений.
В человеке сохранилось много элементов и порядка разумного, и разум — наибольшая часть культуры дочеловекообразного мира. В своем же мире, по пути развития его человек будет приближаться к Интуиции, отдаляясь от разума, основателя дочеловеческой природы.
Ближайш<ая> цель человечества и задач<а> состоит в том, чтобы весь существующий мир до него перестроить через мозг своей Интуитивной мудрости, ни одной вещи и жизни не должно остаться, ибо он только тогда вездесущ и в нем сущее, пока каждая вещь и жизнь будет обращена в его тело и <всюду> будет помещена крупица его мудрости.
Он обратит видимый шар земной в труп, который получит перевоплощение разложивши свою целостность в новые сложения, в дочеловеческом мире возникл<и> миллионы жизней-организмов, все они жили друг другом и необходимы были друг для друга, а человек не нужен им но многое нужно ему. Дочеловеческий мир отдал все для организма человека, возвысил его над собою и стал питанием ему, но, идя по своему пути, он <человек идет и к тому, чтобы избежать необходимости в зеленом мире как питании, и для своего нового мира, новой своей надстройки <он> уже не режет быков. В новой организации он идет к экономии новотворческих знаков, и его природа по численности живых форм будет значительно меньше дочеловеческой природы.
Все человечество — совершенное орудие веков миростроения, оно выделяется тем, что от него происходит рождение новых организмов, не похожих на него, он должен знать Интуицией своей, что в цели его мудрости — строительство нового мира, переустройство существующего. Эта цель должна быть ему ясна, как ясна постройка дома для жилья.
Ныне он, человек и все человечество, должен знать ясно, что тот Бог, которому он приписал строительство мира, передал ему свое Божество и шел сам через многие века к человеку всею природою. И я ясно то, что ныне новая природа рождается человеком, и в каждом рождении — он, человек всесущий и знающий.
Лень как действительная истина человечества*
Лично на меня всегда производило странное впечатление, когда я слыхал или вижу написанное, неодобрительное к факту действия лени какого-либо из членов государства или семьи. «Лень — мать пороков» — так заклеймили или заклеймило все человечество, все народы факт особого действия человека.
Всегда мне казалось, что это обвинение лени было несправедливо. Почему так восхваляется труд и возводится на трон величия славы и похвал, лень же пригвождена к столбу позора, все лентяи опозорены и носят клеймо порока, матери лени, каждый же трудящийся восхвален в славе и торжестве и наградах. Мне всегда казалось, что все должно быть наоборот: труд должен быть проклятым, как и легенды о рае говорят, а лень должна быть тем, к чему человек должен стремиться. Но в жизни получилось обратное. Это обратное я хотел бы выяснить. И, так как всякое выяснение идет через признаки или существующие состояния и всякое изложение или вывод от этих признаков происходит, то и я в данном изложении хочу также через признаки и их отношения выяснить смысл, скрывающийся в слове «лен<ь>».
Многими словами зачастую покрываются истины, которые нельзя откопать; мне кажется, что человек с истинами поступил странно и уподобился тому повару, у которого было много горшков с разной пищей. Ясно, что у каждого горшка была и крышка, и вот по рассеянности повар понакрывал горшки, перепутав крышки, и теперь не может угадать, где и что в чем находится. Также мне кажется, что и у них получилось то же, на многих словах или истинах существуют крышки, и каждому человеку становится ясно, что содержится под крышкой, и вот мне кажется, что <так> получилось и с ленью. На какой-то крышке было написано: «Лень — мать пороков». Накрыли какой-то горшок и по сие время думают, что в этом горшке сохранен позор и порок.
Конечно, слово «лень» как обозначающее состояние человека очень опасное, опаснее ничего нет в мире для человека, ведь надо только подумать, что лень — смерть бытию, т. е. человеку, который спасает себя только через производство, через труд, — не будет трудиться, вся страна придет к смерти, и целому народу угрожает смерть. Отсюда ясно, что это состояние должно преследоваться как гибельное состояние; тоже, чтобы избавиться от смерти, человек придумывает такие системы жизни, где бы все трудились и не было бы ни одного лентяя. Вот почему Система Социализма, ведущая к Коммунизму, и преследует все системы до себя существующие, чтобы все человечество стало на один трудовой путь, чтобы не осталось ни одного нетрудящегося. Вот почему самый жестокий из законов этой человеческой системы сказал: «Нетрудящийся да не ест», вот почему преследует ее капитализм, что он порождает «лентяев», что рубль ведет определенно к лени, так что повисшее проклятие трудом Бога <над> челоек<ом> — труд — в социалистических системах получает наивысшее благословение. Под это благословение должен стать каждый, иначе ему угрожает смерть голодная. Вот какой смысл кроется в рабоче-трудовой системе. Смысл этот в том, что при всех других системах никогда человек не чувствовал бы приближения смерти общего и никогда не видел бы, что в производстве кроется не только <слв. нрзб.> благополучие для общего, но и для каждого. В трудовой общей же системе перед каждым становится смерть, перед каждым лежит одна задача: спасти себя через труд, производство труда, иначе ему угрожает голод. Таковая Социалистическая Система Труда имеет в виду в своем, конечно, бессознательном действии — приведение всего человечества к ТРУДУ. чтобы увеличить производство, чтобы обеспечить безопасность, укрепить человечество и через производства способность утверждать свое «бытие». Конечно, неопровержимо верна эта система, заботящаяся не только об одном, но и обо всем человечестве. Капиталистическая Система <заботится об этом> тоже, она предоставляет тоже право и свободу труда, накапливания денег в банках, чтобы обеспечить себе «лень» в будущем, и потому предполагает, что рубль есть тот знак, который будет соблазнять тем, что принесет то блаженство лени, о котором каждый мечтает. И на самом деле истинное значение рубля в этом, и рубль сам по себе не что другое, как кусочек лени. Кто их больше соберет, тот больше будет в блаженстве лени.
Идейные люди, заботившиеся о народе, конечно, в своем сознательном не видели этой причины и смысла и всегда были солидарны в понятии о Лени, что она есть «мать пороков». Но в бессознательном было другое, именно было стремление, чтобы всех уравнить в труде, иначе говоря, уравнить всех в лени.
Достигается то, чего нельзя достигнуть в капиталистической системе, забота же как Капитализма, <так> и Социализма одна и та же: достижение единственной истины человеческого состояния, Лени. В глубоком бессознательном кроется именно эта истина, но почему-то ее до сих пор не осознают, и нигде никакая система труда не выбрасывает лозунга «Истина твоего достижения есть путь к Лени». Вместо этого везде лозунги трудовые, и тут получается, что труд неизбежен, <но и> неизбежно его снять, и, действительно, социалистические системы идут к этому через труд, будут снимать его с плеч человека час за часом. Чем больше народу будет трудиться, тем меньше будет рабочих часов, тем больше часов лени.
Капиталистическая система образовала всеми правдами и неправдами класс капиталистов, чем обеспечила себе блаженство в ленивом времени, но так как лень обеспечивается трудом, то капиталистический план организации труда построил так свою Систему, которая не дает возможности уравнить <всех> в пользовании «Ленью». Пользуются ленью только те, кто обеспечен капиталом. Следовательно, класс капиталистов избавился от труда, избавился от того, от чего должно избавиться все человечество. Класс капиталистов рассматривает весь народ как рабоче-трудовую силу, так же, как <и> Социалистические Системы рассматривают рабоче-трудовую машину, и потому каждый капиталист стремится к тому, чтобы рабоче-трудовой народ обеспечить так, чтобы <в нем> не угасли необходимые силы, но так как народу много, то даже и эта последняя забота остается без внимания. Борьба капиталистов с некапиталистическими системами происходит потому, что при победе Некапиталистических систем произойдет уравнение в труде и <…> тогда капиталистический класс потеряет свое блаженство в лени. И потому происходит реквизиция всех предприятий капиталистов, чтобы распределить все средства поровну, как трудовые, так и лени. Социалистические системы только преследуют <такую цель>, это равенство труда и лени, и каждый человек зорко следит за тем, чтобы труд был равно распределен. Часы же лени вытекают от этого равного распределения. Капиталистический класс все производство рассматривает как ценность, обеспечивающую капитал, <а> капитал как знаки, обеспечивающие лень. Также <и> социалистическая некапиталистическая система в производстве видит ценность, обеспечивающую ленивые часы бытия. Совершенство последней системы идет не к умножению трудовых часов, а идет к сокращению. Выработка продуктов будет производиться постольку, поскольку необходимо человечеству. Ничего лишнего, никакого перепроизводства не должно быть, ибо последнее бывает только там, где преследуется жадность, зачастую никакой пользы не приносящая. А так как в социалистической системе — полезность общечеловеческая, то она и будет обеспечена всеми же трудящимися в равном. И, стало быть, никакое совершенстводелание не будет приобретено для личной пользы. Оно будет приобретаться только общественными мероприятиями для общей пользы. На самом деле, по отношению к изобретениям можно сказать, что всякое сделанное совершенство в своей сути всегда имело в виду общечеловеческую пользу, но как только совершенстводелатель выносил в Мир свое дело, его сейчас <же> подхватывал предприниматель и пользовал в первую цель это <как> свою личную выгоду, эксплуатируя тех, кто не смог приобрести дело. Была сделана машина. Капиталист сейчас же использовал ее для своей идеи, <поскольку> явилась возможность сократить число рабочих рук и увеличить свой капитал, лишив рабочих последнего заработка, выражавшегося в получении рублей как знаков лени. Их больше оставалось у предпринимателя. Рабочему было предоставлено пользоваться праздниками как физическим отдыхом тогда, когда предприниматели пользовались беспредельною ленью.
Социалистическая система еще больше будет развивать машину, в этом смысл цели. Ее смысл этот в том, чтобы как можно больше освободить рабочих рук от труда, иначе говоря, сделать весь трудовой народ или все человечество хозяином ленивым, который <возложит свой труд на машину> подобно капиталисту <,который> возложил свои мозоли и труд на руки народа. Социалистическое человечество возложит свои мозоли и пот на мышцы машин и так же обеспечит машину бесконечным трудом, который не даст ни одной секунды покоя. В будущем машина должна освободиться и возложить свой труд на другое существо, освободив себя из-под гнета социалистического общества, обеспечив себе тоже право на «Лень».
Итак, все живое стремится к лени. С другой стороны, лень является главным побудителем к труду, так как только через труд возможно достигнуть ее. Так что очевидно, что человек попал под какое-то проклятие в виде труда, как будто бы раньше находился всегда в состоянии лени. В общежитии, может быть, действительно и было это состояние, и, может быть, легенда о сотворении рая и изгнании человека из него и есть какое-то смутное представление либо бывшей действительности, либо будущего образа, к которому Человек через проклятие труда придет. Но последнее, может быть, удастся выяснить дальше или, вернее, дополнить развитую мысль в «Белой мысли»13 о нескинутом Боге. Сейчас же я хочу записать то предположение, какое может быть сделано мною введением другой мысли о цели труда, и тем <самым я смогу> вывести его <труд> совершенно в другое средство.
В общежитии предполагается, что труд — простая необходимость чисто харчевого порядка, и <что> он не является главною сутью человеческого совершенства, и что по-за трудом должно остаться время, через которое возможно было бы работать над совершенством. Такие совершенства предполагают Достичь через> науки и все вообще знания и самопознания окружающего нас мира. Таким образом получается, что сокращение часов труда оправдывается последним. Но под этими совершенствами предполагается даже <и> отдых: искусство принято считать производством отдыха. Но мне кажется, что вот <эта> последняя половина не может оправдать вторую, ибо вся наука и другие отрасли знания есть тоже труд, правда, другого порядка, и этот <другой> порядок относится к творческим выявлениям, к свободе действия, к свободному опыту, исканию, ив этом <его> перевес, <превосходство> перед чисто трудовою половиною, в которой творческого акта почти не существует, его получает фабричность, т. е. множимое начало вещей, перенесенных творческим совершенством для размножения. Вот здесь и кроется причина стремления работника-трудовика к другим областям производства, в которых бы он почувствовал себя освобожденным от шаблонирования и <в>стал перед творческой работою. Таковую работу дают всезнания науки и искусства, но многие благодаря социальным системам государств не могут войти в эту вторую область человеческого действия, поэтому он работник-трудовик требует и охотно посещает зрелища и разные научные театры. Но, углубляясь в эту причинность, я усматриваю, что во второй половине человеческого труда усматривается отдых, другими словами сказать, в отдыхе или творчестве кроется особое состояние «лени», и последнее ведет к совершенствованию полного физического бездействия, переводя все физическое действие в особое состояние действия одной мысли. Но о действии мысли будет <изложено> дальше. Теперь же нужно выяснить тождество обоих половин человеческого труда, <а> именно — <что> труд и вторая половина совершенствования через науки и проч<ие> знания <…> составляют одно целое и одинаково стремятся к сокращению как часов труда, так и сокращению часов знания и творений Наук. И так же, как через труд человек спешит достигнуть «лени», также все знания и наука стремятся через себя скорее опознать и узнать все во вселенной, иначе говоря, достигнуть всего мирознания. Этого не может отрицать ни один человек, каждую секунду человек стремится проникнуть в миростроение и узнать все, что скрыто от него. Это стремление, я бы сказал, — стремление к Богу, т. е. к тому образу, который наметило себе человечество как нечто совершенное.
Каковым же оно его представило себе Оно его представило таким существом, которое вездесуще и всезнающе, всемогуще и проч. Следовательно, каждый шаг человека рассчитан на совершенство, т. е. на приближение к Богу. И допустим, что через многие тысячи или миллионы лет человек достигнет всезнания, следовательно, вездебытия. Какой же будет этот момент Дальше нечего постигать и нечего знать, очевидно<, и> делать ничего не придется. Мир открыт, и стоит в знании все его существо, вселенная в целом своем величии и бесконечности творений будет двигаться по своему вечному закону движения, и уже это все ее движение известно в моем знании и также бесконечно вычислено каждое ее явление. Достигнув такового совершенства, достигнем Бога, именно того образа, который предначертало человечество в своем представлении, в легендах или в действительности. Наступит тогда начало нового божеского бездействия, бессостояния, человек исчезнет, ибо войдет в тот величайший образ совершенного своего предначертания.
Таковое положение будет и с трудом, в нем тоже человечество достигнет такого совершенства, где все его производство войдет в стихию природы и <…> без всякого труда будет всё так же входить в организм, как дыхание, которое служит главного силою движения всего организма как жизн<и>. Тот совершенный образ Бога видится и в труде, стремящемся освободить человека от труда и достигнуть того блаженства, когда все человеческие фабрики и заводы будут действовать сами по себе, <и> это маленькое действие будет образцом той большой фабрики — вселенной, в которой все производство вырабатывается без спеца-инженера и рабочего и которая, согласно человеческому представлению, была построена Богом, который был всесильным, всезнающим.
Конечно, всесилие и всезнание можно разоблачить и доказать <, что они обладают> многими несовершенствами, которые <лишь> идут все еще к совершенству. А может быть, весь механизм вселенной вчерне, как главная основа, абсолютен в своем совершенстве, и только несовершенны его разумные детали. <такие,> как одна из совершенных на вид форм — человек. Но в общем этот человек <также> представляет собою небольшой сколок миростроения вселенной, стремится все на земле построить по закону вселенной. Достигая в знании и труде единой цели полного всезнания и самопроизводства, человек достигает Бога совершенства, иначе сказать, включает себя в него или его в себя, и наступает момент полного бездействия, или действия как созерцания самомирапроизводства, наступает момент полной «лени», ибо даже я уже не могу участвовать в совершенстве: оно достигнуто.
Человек, народ или все человечество, всегда ставит перед собой цель, и мель эта всегда в будущем; таковой целью является совершенство, которое есть Бог. Человеческое воображение нарисовало его и даже распределило дни его творчества, из чего видно, что Бог через шесть дней построил весь мир, и видно, что седьмой день был отдыхом. Сколько этот день должен продолжаться, мам неизвестно, во всяком случае, седьмой день — это день отдыха.
Допустим, что первый день был физическим отдыхом, хотя в действительности такового не было — если бы ему пришлось выстраивать вселенную физическим трудом, то ему пришлось <бы> столько же трудиться, как <и> человеку; очевидно, у него не было физического труда, следовательно, ему не нужно было и отдыхать. У него было творчество через слово «да будет» — через шесть раз «да будет» была построена вселенная в полном своем множестве разнообразия. С той поры Бог больше не творит, почиет на троне лени и созерцает свою мудрость.
Но тут еще возникает вопрос — неужели при созерцании Бог не нашел еще большего совершенства Очевидно нет, такова мудрость его, виденная нами во вселенной. Бог настолько совершенен, что даже не может быть в состоянии мысли, ибо вся вселенная исчерпывает совершенство Божеской мысли.
Я уже говорил о том, что человек просто маленькая копия того божества, которое создалось в нас же, и в действительности человек стремится к нему, и много уже есть таких людей, которые дошли до совершенства действия одной мыслью, приводя ею в движение целый народ и материалы заставляя принять другой вид. Такие люди пока существуют в виде вождей-правителей и идеедателей, совершенстводелателей. На самом деле, каждый идеедатель через мысль свою нашел известную идею, которая рано или поздно подымет весь народи перестроит его в новые ряды жизни. Совершенстводелатель, открывший новое тело, машину или аппарат, подымет множество трудовых рук к умножению последнего, и мир принимает другой вид при дальнейшем совершенстве; его же мысль и создает таковые машины, которые умножают его дело, освобождая человека от труда. А так как совершенство человека будет продолжаться дальше, то, конечно, в будущем оно придет в состояние Бога, который через «да будет» творил мир.
Каждый царь-правитель движет жизнь только через «быть по сему» или «да будет». Мы уже имеем небольшие примеры в нашей жизни, но все совершившееся в прошлом было сделано только человеком, в настоящем уже человек не один, а с машиною. В будущем останется одна машина или какое-либо соответствие ей, <и> тогда будет одно человечество, сидящее на троне предначертанной мудрости своей без вождей, правителей и совершенстводелателей — все это будет в нем; таким образом, оно освободится от труда и обретет покой вечный отдых как лень, и войдет в образ Божества. Так оправдается легенда о Боге как совершенстве «Лени».
Уновис («Два года назад зародилось небольшое ядро…»)*
Два года назад зародилось небольшое ядро, взявшее на себя пропаганду и проведение в жизнь Нового Искусства. Под Новым Искусством разумелось Кубизм, Футуризм, Супрематизм; почему на этих трех разных по себе системах остановилась группа живописцев?
Признание этих трех было основано на том, что в них наступает новая эра мирового сдвига в область совершенно новых открытий форм человеческого движения; вступая в Кубизм, мы вступили на ту дорогу, на которой заканчивается живописная культура, достиг<ш>ая своего высокого развития, и в тот же момент наступает время дальнейшего движения, которое выражалось в чистом опыте конструктивных размещений разных единиц. Отсюда мы заметили, что живописное содержание мало-помалу ускользает, поскольку кубистическая конструктивность приближается к цвету плоскости. Производя анализ этого необыкновенного живописного движения, мы пришли к тому, что живопись на протяжении многих веков дошла до своего предела, расцвела и угасла навсегда, ибо угас весь технический и духовный мир прошлого. Так, кубизм является завершением целой многовековой эпохи движения художника, в котором он теряет сознание и больше не видит мира. Мир распылился и исчез как дым, это последнее облако сгоревшего мира вещей и всей живописи, кисти и палитры там же исчезли в огне и дыме, рассеялись в небытие. От кубизма осталась одна голая конструктивность идеи живописной, и эта конструктивность была только лесами к новому, освобождением от мира вещей и введением в конструктивный путь.
Два года назад мы выяснили, что последние Искусства есть конструктивные и что этот путь ведет неуклонно к тому существу, о чем мечтало бессознательное чувство в прошлых эпохах художника, именно к техническому новому миростроению, в котором уже не художник, а строитель будет строить мир в невиданных еще формах идеи живописной. Мы ясно осознали смерть художника живописца14 и всей живоп<исной> культуры, за исключением идеи; больше того через анализ философско-практического мышления <мы> проникли и обнаружили, что он <художник> признак эстетического гниения признак того, что в государстве происходит разложение, эстетизируя форму некогда бурного движения человека. Мы обнаружили, что Художник через Искусство свое делает ризу как заплату прогнивающих мест тела, художник — слуга событий, но не сам событие, художник — результат причин, но не сам причина. Итак, мы отвергаем Художника и его живопись и <в>стали начисто конструктивный путь ее идеи как экономический единственно живо-строительный.
Кубизм и футуризм есть новая конструктивность сил распределения веса в статике и скорости, и мы их признаем как путь тем, кот<орые> не могут сразу отринуть <живопись>, сами же движемся на Супрематической конструктивности, обеспечивающей Новую форму; и мы присутствуем при редком зрелище кристаллизации новой технической формы человека, <это —> величайшее событие, кот<орое> может быть видно только на расстояниях времени. И мы сейчас проникаем в будущее и чувствуем Новый физический вид мира, в нас происходит кристаллизация, и она видна на наших проектах. Мало-помалу буря динамических волн кристаллизиру<ет> формы, и в самой кристаллизации и происходит установление нового. Это новое — супрематическое содержание, кот<орое> мы находим соответствием современности сегодня, и <мы> всячески, с великим возмущением протестуем против того, что сегодня под напором представителей спецов прошлого вновь втаскиваются останки разрушенной временем красоты, мы видим революцию не только экономическую (чисто харчевую), но видим в ней освобождение от всех корней прошлой преемственности; новое экономическое построение жизни служит всем новым возможностям создания и архитектуры строительных форм. Революция очень молода, она богата агитацией, но в ней нет тех спецов, кот<орые> могли бы выстроить ту жизнь, кот<орую> она принесла в себе; все приглашенные спецы старого мировоззрения и культуры знают старое: хочешь — учись этому, другого нет, поэтому так трудно наладить жизнь, так трудно вызвать на первый план новое сознание. Как рабочий, так <и> крестьянин находятся в сознании плана прошлого экономического плана15.
Искусство новое 10 л<ет> назад было в таком же полож<ении>, но сегодня у него есть спецы, есть программа, есть мастера.
Необходимо только осуществить мастерские, в которых началось бы производство строительное в новых формах. Огромная буря негодования и насмешек стоит как копоть над нами, все из-за того, что мы предлагаем неосуществимые планы, но ведь ничего нет неосуществимого, стоит только желать и действовать. Кто бы поверил тому, что воздух есть та тяжесть пространства, <за> которую человек может держаться как за веревочную сеть — <но> разве пропеллер не внедряет концы своих лопат <лопастей> в крепость воздушной или пространственной массы, и <аэроплан> пробирается все выше и выше. Так всегда заоблачная идея уже существует в целом и ждет своего оживления.
Да здравствует Новый Техникум Сооружений Супрематизма
Записка о границах реальности*
В прошлой своей записке, прочитанной в прошлое воскресенье я рассматривал вопрос о<б> изобразительном Искусстве как о<б> явлении научного познавательного порядка вне эстетических художественных задач, чем сводил изобразительное Искусство к одному научному познавательному началу или единству, а также говорил, что причиною потребностей изображать явления была познавательная причина, познание реального мира. Человек пытался подлинность реальную окружающих его обстоятельств познать и сделать их существующими для себя, ибо только при таком условии мы выявляем мир и делаем его реально существующим. В противном случае, хотя и будем видеть явления, но они не будут для нас реальными, т. е. <останутся> непонятными. И только при познании той или иной реальности, создавш<ей> форму, мы сможем узнать причину, и следовательно, она будет для нас реальна.
Эту надежду я относил к оптимизму, или оптимистической философии умозрительного заключения, а также научного физического опыта. Указал на философию Супрематизма, на скептическое ее отношение к мастерам-техникам умозрительной оптимистической философии и физически<х> опыт<ов>, которые убеждены в <возможности> изобретени<я> научных физических и философских отмычек или ключей для раскрытия природного ларца и похищения причинных ценностей.
Говорил еще о границе реальных пределов, о том, существуют ли те границы и пределы, где мы смогли бы сказать — вот это реально, а это нереально; говорил о примере двух обстоятельств сна и яви, <то есть о том,> возможно ли считать все события во сне реальным или нереальным <фактом>, естественным или неестественным, и утверждал, что всякий факт, совершающийся в моем представлении, — факт физический, состоящий в разных обстоятельствах, следовательно, он реален для меня, будь во сне или яви. Отсюда был сделан вывод, что предмет, как и человек, его физическая оболочка, не составляют границы и предметность реального, а что всякий предмет, как и физическая человеческая оболочка, имеет скважность по ту и эту сторону реальных обстоятельств. подобно воротам, через которые проходит человеческое вещество туда и обратно.
Следовательно, все обстоятельства, окружающие мое человеческое вещество, буд<у>т реальн<ы> как в ту, так и другую сторону.
Было говорено о перспективе как особом обстоятельстве современного изобразительного Искусства и понимании ее первобытным человеком и детьми, которые, в отличие от современных <людей>, понимали ее, с моей точки зрения, правильнее, они ее понимали по существу, или по обстоятельствам, в которые попадала та или иная вещь или человек. Измерение было ее по обстоятельствам, от которых зависела ее величина. Последним указывалась уже большая научная проблема, которая разрешается и Эйнштейном. Здесь в детских и первобытных изображениях вам <представлено> указание, что границ вещь не имеет, не имеет своей предельности, а следовательно, и реальности, так как она видоизменяется в каждом обстоятельстве. Был указан пример на мальчике, который изображал своего отца то большим, то малым и объяснял свою правоту тем, что реальность отца изменялась от того, что отец попадал в новое обстоятельство, когда играл с мальчиком, когда же он находился с большими, то становился большим.
То же случается и у взрослых художников, которые в своих изображениях исторической картины распределяют фигуры по тем обстоятельствам, которые они занимают. То же и в жизни — как будто кажется, что человеки все одинаковы, реальны и величину имеют одинаковую, как люди, но и здесь говорят: «Он человек маленький». Почему же маленький, когда он большой, взрослый Да потому, что он занимает место в маленьком обстоятельстве. Вот это измерение по существу.
Еще говорилось о границе реального в смысле того, что люди во сне видят себя разными лицами, как бы перевоплощаются. Аналогия наяву: дети играют и в паровоз, и в аэроплан, и <в> разных чиновников. Они перевоплощаются в те новые формы, в которые играют.
Взрослые тоже мечтают о вечном перевоплощении. Каждый чиновник думает перевоплотиться в новую форму чина, каждый художник думает из маленько<го> быть большим.
Таким образом, все живет в протяженности по ту и по эту сторону.
Указал на то, что, возможно, истина мира заключается в едином или целом, и что моя точка зрения на достижение единого или целого имеет в себе целую проблему очень большую, и что вкратце я сказал, что целое или единое есть результат, выведенный из всех обстоятельств, т. е. из тех обстоятельств которые породили множество для того, чтобы создать целое единое; чтобы последние осуществить, нужно все различия лишить различий, а это уже будет фактом уничтожения во мне целого, которое должно состоять из ничего, т. е. в нем не должно быть никаких элементов, которые смогли бы разделиться, распасться, ибо при таких обстоятельствах целое единое будет разбито.
Моя точка зрения на «Мир» <состоит в том>, что в нем нет элементов, или, вернее, нет той вещи, которая могла <бы> разбиться, — нет ни тарелок, ни дворцов, ни стульев. Это все есть у человека, и потому оно разбивается, поэтому его жизнь представляет собою груду черепков, лом.
Поэтому еще Мир своей жизни как бы познаем, <поскольку> у нас есть лица, а в мире природы нет лиц. Поэтому Мир природы — Ничто, перед которым стоит вечное человеческое «что?» и «кто?» и ждет ответа. То же самое и человек друг другу неизвестен, если бы у него не было трудовой книжки, так бы никто и не мог знать, кто он, Иван или Петр. Но все убеждены, как и священник, что, окунув младенца в купель, вытащил не младенца, а Ивана, и убеждены и мать и отец, что у них — «се Иван».
Все это указало мне изучение молчаливой живописной структуры. И потому считаю <нужным> все свои записки и размышления назвать одним заглавием — «Живопись».
В конце своей первой записки я коснулся и научного выяснения реального Мира; <наука,> чтобы его выявить, начала делать выводы и предположения, а также <создавать> физические основы опытов, на основании которых выстраивала мир Вселенной.
О<б> обвинениях современной науки прошлой <в> невежестве ее, которое реализовало мир <таким образом:> земл<я> на воде, а вода на китах, а киты на столбах — тогда когда воду держит атмосфера, атмосферу Солнце, а Солнце Геркулес. Иначе <говоря>, киты заменены новыми именами,
О Мировом и человеческом разуме, о<б> их различиях и практичности и целесообразности; о неудаче Мирового разума выстроить Вселенную в одном шаре, который рассыпался по предсказаниям <показаниями науки и образовал множество планет; о том, что все произошли планеты от одной туманности, подобно тому, что человек произошел от обезьяны.
О том, как Мировый разум как радикальное средство дал распыляющемуся целостному миру принципы тяготения, отрицания и относительности, чтобы они<, распыленные частицы мира,> не исчезли совсем из видимости друг друга.
А принцип относительности дал специально для людей, чтобы они могли различать одно от другого, под чем надо разуметь, что Мировому разуму не удалось построить Мир как подлинность. Последнее <положение, принцип относительности> было выдвинуто критическим разумом как средство <, чтобы> Люди все же видели какой ни есть мир приблизительный.
Что, действительно, <может произойти —> если будет уничтожен принцип относительности, то мир исчезнет, он будет вне различий.
В предыдущей записке было видно и то, что Мировый разум, как и критический, в мире фактически не существует, как только в человеке, который и строит мир Вселенной по своим домашним обстоятельствам. Например, конец мира, т. е. жизни, зависит от Солнца, как жизнь комнаты от света, и что если Солнце потухнет, то и жизнь потухнет. Но для Вселенной нет различия, где темно, где светло; как в темном, так и в светлом происходит ее вечная жизнь, ибо для нее нет ни Луны, ни Солнца, так <как> все это только различия одного итого <же> вещества.
Смысл первой записки была <также> мысль о немыслимости выявления ничего в мире, и потому Мир — Ничто, т. е. нет [в нем] тех вещей, и если мы говорим и строим вещи, то их реальность подоб<на> реальности сна.
И в конце записки было сказано о всей надежде на свет, через который возможно познать мир. Такой свет имеет два различия — солнечный свет, выявляющий вещи, и самый яркий свет <— свет> знаний.
Супрематизм как уновисское доказательство*
Через многие века движение Государств разных экономическо харчевых культур все духовные состояния человека были приложимыми к Государству. Всегда все усилия Государства направлялись к духовным силам, чтобы их использовать для своих надобностей. Так Государства приспособляли Религию, так же приспособляли Искусство Художник и священник были подсобными силами в движениях Государств. Также оба обслуживали потребы Государства и Гражданства (общества). Они были средствами, окутывающими вуалью истину. Ни священник, ни художник не были свободны в своем духе, дух свой не могли использовать в самостоятельную форму явления, никто из них не дал явления кроме того, что было заложено в существе известного Государства. Но никто из них даже и не думал, что существует в духе Религии и духе Искусства нечто самостоятельное — художник был уверен, что без Государства, без его идеи, без его существа ничего больше не существует, не замечая того, что он сам находится в рабстве Государственной идеи, что он воспитан не иначе, как в идее последнего, что весь трепет духовной силы есть трепет духа Государства и что перед воспроизведением образа трепещет не его дух существа самого Искусства, а трепещет Государство, видя образ свой в изображении; так же трепещет и общество перед своим образом. До сих пор еще не было такового Государства, которое бы отказалось от услуг Художника, которое бы сказало: «Мне больше не нужно ни портретов, ни памятников, мне не нужно идолов новых святых, мне не нужны ризы Искусства, которые облачали мое Государственное тело, мне не нужна галерея моей идеологии в изображениях. Мне не нужно изобразительных плакатов, возносящих мое достоинство, правду, справедливость и т. д. Истина прекрасна сама по себе».
Художник был Государственным мастером, а так же и мастером в Государствах Религий, он — главный портной-ризоделатель и изображатель всей идеологии как религии, так и Государства и общества, он был воспитанником всех трех и в духе их был крещен. Он один вечный путешественник, таскающийся за телегою экономических харчевых переворотов, он один изобразитель идолов разных эпох, он ставит на площадях новых Богов и пишет, и воспевает <им> славу. И его за это каждое Государство рано или поздно возведет на пьедестал.
Таким образом Художник создавал художественную культуру тому или иному двору, той или иной идее. Итак, никогда художник не был свободен, не был самоидейным, не выявил никогда сущности самого Искусства, ибо он и Искусство были изобразительными.
Художник изобразительного Искусства — мастер по обработке Божеств, и как только Религия освободится от Бога, которого нужно явить через кисть художника народу, а Государство убедится тоже в этом, что его изображать во славе народу не нужно, то изобразительному Искусству ничего не оста<н>ется выявлять, <и> тогда будет видно, что Изобразительное Искусство просто средство пропаганды для темных масс, а, конечно, всякая идея, пропагандировавшая себя, хочет показать товар лицом. Богослужение будет торжественнее в ризах, нежели в рогожах.
Вот почему нужны художники и художественное образование, вот почему нужна Художественная Культура. Художественная Культура не надстройка, а венец Государственного здания, без чего оно никогда не рискнет показать себя в своей голой истине.
Целый обоз поэтов, художников, музыкантов окружали всегда харчевой двор Государства, и в слове, струнах и изображениях славили харчевой его живот; живот Государства под их Искусством переваривал пищу, а лицо, заплывшее жиром, еле улыбалось и фамильярно хлопало по плечу голодную ораву художников.
Но вот настало время — Искусство освободилось от зависимости <от> идей и стремится стать самоидеей. Новые Искусства уже больше не воспевают Государство, Религию и общество; и не потому ли Государства с ненавистью относятся к последнему <первым>, не потому ли каждый представитель Государства со злобою угрожает Новому Искусству, что в нем нет никаких признаков его прославления. Оно непонятно, неясно народу. Но не так оно непонятно народу, как непонятно самому Государству. В чем же его непонятность Да в том, что в нем нет ни сияния святых, ни гербов Государства. В какую же форму Искусство перешло, если оно не воспевает ни Бога, ни Государство, ни общество, <если> оно не служит им Неужели оно перешло в форму самовоспевания Какой позор и паразитство «Я, Государство, в целом своем величии служу народу, и за это он воспевает меня, я веду его к культуре, правде и справедливости. И потому все должно воспеть меня, все же, воспевающее само себя, позорно есть».
Наступил 1909 год, год революции в предметном живописном Искусстве; в стране-кладбище, в Италии, поднялось знамя живописцев и поэтов. Манифест футуристов всколыхнул вечный покой, и проснулась молодежь по всей земле, и поднял<а> восстание против всей предметной культуры, против художеств и всех ценностей Искусства того времени. Кубизм и футуризм впервые внесли новые различия конструктивных начал, чем были поколеблены предметы, портреты, памятники. Последние были окрещены Новым Искусством, дальше конструктивным, — последняя формулировка принадлежит Гану Алексею16. Таким образом наступил новый момент движения Искусства. Почему я называю <все это> Искусством — да потому, что все движение рождалось в среде Искусства, которое и движется под разными знаменами дальше. Российской земле выпало то, что он<а> сумела продвинуть сущность освобожденную Искусства в новый Завет, похоронив навсегда старый Завет Искусства. В ней впервые произошло ясное разделение предметного и беспредметного Искусства, в ней впервые происходит борьба за самостоятельность проявления Миростроения, исходящего из живописной сущности как самоидеи.
Самоидея Нового Искусства или самоидея Конструктивного Искусства — действительно ли будет самоидеей или же она незаметно будет подчинена Государству <и> вышедшее из среды живописной конструктивное начало в беспредметное состояние будет подчинено практическому харчевому Государству; будет ли направлено конструктивное <Искусство> в область предметную или же останется беспредметным — вот самое главное. От последнего уклона будет многое зависеть, и конструктивное начало должно будет разделиться, т. е. совершить предыдущую ошибку художников Искусства.