А писать и молиться одно и то же.
Я в церкви раз увидел, как молилась одна женщина, и вдруг понял: ведь я тоже молюсь, ей-Богу, ну совсем как эта женщина, когда пишу —
«отложив попечение».
Розанов это понял.
Да, когда он в Контроле служил, этого он забыть не мог —
И это понимание Розанова еще теснее связало нас.
Теплота в сердце, тревога за человека, а отсюда внимательность к людям — это редкий дар человеку.
И этот дар был у Розанова.
Достоуважаемые Зверюшки!
Приезжайте: чудный сад! Можете ночевать вдвоем. Гамак. Отличное масло и молоко. Ягоды. Приятное общество. Симпатичнейшие дети.
Ваши Варв. и Вас. Розановы.
Гатчина.
Александровская ул., д. 23.
1906.
Дорогой Алексей Михайлович! Что Вы мне пишете, как Архиерею в Консисторию: «Глубокоуважаемый!» Разве мы не социал-демократы и не «товарищи»!
Варя очень хочет Вас видеть. Каждый день вспоминает и ждет. Приезжайте —
Гатчина, Александровская ул., д. 23; 20 минут ходу от вокзала. Уху из налимов (живых) любите? Будет! И все будет — только приезжайте. Оба! Ночевать — сколько угодно. Свинье *** напишу. Правда, забылся. Получили ли мою брошюру? Верно — нет: на сей случай шлю следующий экземпляр. Не будьте суровы и мрачны. Пусть Серафима Павловна не мрачничает. У Вас еще жизнь долгая и, по дарам — счастливая. Я Пирожкову недавно говорю: «Его (Ремизова) только никто не понял: — это потерянный бриллиант, и всякий будет счастлив, кто его поднимет: ум, спокойствие, археология» Отвечает: «Вот расширится дело». Ах, дорогой, как хотелось бы Вам помочь: ведь и у меня, как у Варвары Дмитриевны болит по Вас сердце, но от бессилья я ругаюсь.
!! приезжайте!!
1906.
«Образцовая» гимназия, где учила С. П., оказалась просто мошеннической.
Путаная история, в которой принимал участие и В. В., кончилась, и как всегда в таких случаях:
тебя же обманут и тебя же обвинят.
«Просушив стены» у Пундика, перебрались мы в комнату на Загородный, а потом в М. Казачий переулок.
А Розановы переехали со Шпалерной в Б. Казачий по соседству.
Опять по письму Д. В. Философова я ходил в «Гос. Контроль» и на этот раз ничего не вышло.
Р. В. Иванов-Разумник, с которым познакомились о ту пору, достал нам работу: сверять Белинского. Но эта работа скоро кончилась.
Ходили по объявлениям.
И все неудачно.
Случилась в Петербурге перепись автомобилей и собак —
Дорогой Алексей Михайлович!
Я думал, что Вы виделись с Гриневич: бывши у нас, она сказала, что у неё есть работа по составлению образцового и руководственного каталога, с объяснениями и наставлениями, по детскому чтению. И что помощь ей в этом составлении может оплачиваться ежемесячным жалованием. Так как это интереснее и литературнее переписи собак, да и вообще дело привлекательное и полезное, то я уверен, Вы его возьмете. Покажите-ка Вы ей образец своего 1) почерка, 2) ума и 3) расторопности, сиречь запросите ее, когда можете ее застать дома — и я уверен (как и уверял уже ее), что она почувствует к Вам вкус. Сама же она — баба умная и летучая — не в смысле мази, а в смысле птицы.
Ваш В. Р.
Серафиме Павловне поклон.
Адрес Веры Степановны Гриневич:
Басков пер. д. 38 кв. 8.
А то и так можете прямо часов около 10 утра или 8 дня.
1906.
НУМИЗМАТИКА{*}
Новый год наступил.
Луна залила наше окно таким половодьем — в комнате так ясно, что не только деньги считать можно, а и делать.
Я так и сделал.
Я сделал обезьянью монету — львовую:
Lowen — 1 квадрил — lion
аз обезцарь асыка собственнохвостно
упказ А. Бах-рах.
И все это тончайшей комариной ножкой, как нарезано, от царя Асыки до Бахраха упказа.
Такой монеты, Василий Васильевич, и в вашей чудесной коллекции не было.
И скажу, нигде нет на этом свете.
Вот бы был вам подарок на именины!
Именины ваши, между прочим, теперь не на Василия, а на Геляриуса, я же на Луку угодил и вроде как из Алексея в Луку обратился.
И куда это вся ваша коллекция девалась — все ваши серебряные, бронзовые и золотые любимцы? Кто на них нынче смотрит, кто трогает?
А теперь я, пожалуй, навострясь на всякой усиной мелочи, я мог бы вам очень точно воспроизвести и самую завитушчатую кривопись и самый замысловатый образ.
А то все собирались, а так и не двинулось дело.
Как и с книгой «О любви».
Вы помните эту нашу затею: собрать и иллюстрировать всю мудрую науку, какую у нас на Руси в старые времена няньки да мамки хорошо знали, да невест перед венцом учили, ну и женихов тоже.
Как-то так с годами и забылось, и сами «старейшины» — ни Сомов, ни Бакст, ни Нувель не вспоминали уж за эти годы.
А одному куда мне было!
А главное, надо сурьёзно. Я понимаю, даже благоговейно.
Ей-Богу ж, Василий Васильевич, я не так уж озоровал, как вы думали и часто сердились, и чувствую, что такая книга могла бы быть существеннейшей и необходимой в каждой новобрачной семье.
Да, именины-то ваши на Геляриуса — 14-го!
Спасибо, добрый Алексей Михайлович, за внимание к моей дряхлости и слабоумию. Никогда не забывайте быть добрым: умирать легче будет!! Расположенность без вывертов «любви к ближнему» — самый дорогой товар на этом и том свете.
А знаете, как всякое семя требует vulv’ы, так всякий талант требует «сферы», которая приблизительно и подобно vulv’ы, «талантливое употребление себя» похоже и даже есть то же самое, что совокупление, каковое любит вся талантливая тварь Божия. Посему возлюбленный мой «охальник» (хотел написать «похабник» — да испугался) — не сделать ли нам кое-чего изумительного, кое-чего не вдруг, но помаленьку и полегоньку насчет в самом деле копирования монет? Некоторых, которые не допускают по темноте рисунка фотографирования? «Гм... гм...» Во всяком случае — можно подумать. Безе, безе, безе —
Розанов.
1906.
СЕАНСЫ{*}
А если подойти к окну, если заглянуть —
там — снег,
все в снегу, на крыше даже свисает —
«Самый холодный у нас месяц, самые сильные морозы. Все покрыто снегом. Глухарь и тетерев держатся в лесных чащах, там же рябчики и белая куропатка. Серая куропатка большими стаями, медведи в берлогах, у волка и кабана течка...»
Представляю, что испытывает М. М. Пришвин!
Нет, это луна, как снег, а снегу тут нет, снег там в России.
Я это из календаря о волках и снеге — у меня и есть и русский календарь с Герценом —
вставай проклятьем заклейменный...
Вторую зиму в Германии — второе Рождество.
Под Рождество в кирку ходили. Народу, как на Пасху. Две елки зажжены в церкви. Пение под орган слушали и проповедь — каждое слово, как вырублено, отчетливо. А в домах елки, видно в окнах, огоньки поблескивают. Такое, как у нас на Пасху, ну, все, конечно, по-немецки:
o, du frohliche,
o, du selige,
gnadenbringende
Weihnachtszeit!
И Пришвин, поди, не спит, и ему в окно ма́нит — от снега луна еще ярче и льется свет в окно беспокойный.
А он от луны еще звернее, зарос, как леший, — почетный косарь! — а в штанах два репья колючих еще с лета, как купался.
Вынул бережно свое старое охотничье ружье — поработало на веку! — подул, погладил.
Завтра еще не звонят к ранней у Большого Вознесенья, постучит сосед Лидин, берлинская трубка пыхнет в мороз и пошли —
«Все покрыто снегом. Глухарь и тетерев держатся в лесных чащах, там же рябчики и белая куропатка. Серая куропатка большими стаями, медведи в берлогах, у волка...»
Из всех, ведь, писателей современников — теперь уж можно говорить о нас, как об истории — у Пришвина необычайный глаз, ухо и нос на лес и зверя, и никто так живо — теперь уж можно говорить о нас и не для рекламы и не в обиду — никто так чувствительно не сказал слова о лесе, о поле, о звере: запах слышно, воздух —
вот он какой, ваш ученик Пришвин!
А знаете, Василий Васильевич, как нынче хорошо писать стали молодые, те, что за нами — вы их никого не встречали, они начали только в революцию — это какая-то Коляда в русской литературе, Weihnachtszeit —
За все мои литературные годы, а они как-то вихрем пронеслись между революциями 1905—1917, из встреч и разговоров я заметил сочлененность именную — парность имен: когда одно произносишь, другое уж на языке, как водород и кислород, как Анаксимен и Анаксимандр —
Горький — Леонид Андреев,
Блок — Андрей Белый,
Ленин — Троцкий,
Розанов — Шестов,
Гиппиус — Мережковский,
Мережковский — Минский,
Бунин — Куприн,
Эренбург — Вишняк,
Зайцев —Муратов,
Гоц — Зензинов,
Зензинов — Фондаминский,
Бальмонт — Брюсов,
Мартов — Дан,
Булгаков — Бердяев,
Бердяев — Франк,
Аверченко — Тэффи,
Шкловский — Якобсон,
Пуни — Богуславская,
Рафалович — Габрилович,
Барладеан — Тер-Погосьян,
Бахрах — Лурье,
Соломон — Каплун.
А когда я о Пришвине подумаю, лезет в голову Коноплянцев, тоже ученик ваш.
Оказывается, в Ельце в гимназии у вас учились — и Пришвин и Коноплянцев.