Въ домѣ Смурова по 9-й Рождественской улицѣ жили городскіе метельщики. Они помѣщались почти такъ же тѣсно, какъ жильцы угловъ. Въ одной комнатѣ съ 4 окнами было 17 жильцовъ, въ другой съ 3 окнами 9 жильцовъ.
Стѣны были въ трещинахъ, косяки погнулись.
— Упадутъ они намъ когда-нибудь на голову, — сказалъ одинъ суровый мужикъ съ длинной бородой.
Метельщики были настроены иначе, чѣмъ обитатели угловъ. Они роптали и даже отпускать насъ не хотѣли и все показывали намъ новые изъяны своего жилища.
— Зимою холодъ, — жаловались они, — стѣны тонкія, вѣнцы прогнившіе. По угламъ снѣгъ ложится… Другой квартиры для насъ не нашлось у города…
— Вы сходите на чердакъ, — предлагали они. — Всѣ балки выгнулись. Какъ оно еще держится…
Мы не пошли на чердакъ и вышли на улицу. Но мой октябристъ даже руками всплеснулъ.
— Все надо сжечь — повторялъ онъ, — уничтожить и перестроить заново.
Я ничего не отвѣтилъ.
Но когда я шелъ домой, мнѣ казалось, что это не городъ, а яма, и наши жилища — это гнѣзда скорпіоновъ. Кольцо нечистотъ, о которомъ говорилъ мой домовладѣлецъ, было для меня, какъ кольцо огненное. Оттуда вставала холера и дышала на насъ. Мы задыхались и жалили другъ друга, какъ жалятъ скорпіоны. Жалили и умирали…
1909.
6. М. и Ж.
Уже второй мѣсяцъ въ разныхъ аудиторіяхъ Петербурга, для взрослыхъ и для юношей, читаются лекціи на одну и ту же тему, съ преніями и безъ преній. М и Ж, мужское и женское начало, мужчина и женщина. Тема эта старая. Еще со временъ сотворенія міра и Троянской войны она занимала человѣчество. Но для нашего текущаго безвременья эта тема прошлогодняя. Съ прошлаго года она ставится выпукло, въ разныхъ формахъ и съ разныхъ точекъ зрѣнія. Въ прошломъ году это была беллетристика, въ нынѣшнемъ году это философія. И вмѣсто живого и бойкаго Санина, общимъ героемъ сдѣлался Отто Вейнингеръ, трагическій самоубійца.
Мужчина и женщина… Точнѣе говоря, одна только женщина.
Мужчина судитъ женщину, вопреки старому правилу: «Не судите, да не судимы будете!» Судъ строгій и немилостивый. Какихъ только обвиненій не падаетъ на склоненную женскую голову:
— У женщины нѣтъ души и даже нѣтъ сущности. Женщина не геніальна, безъинтеллектуальна, аморальна. Она не знаетъ даже эротики, своей спеціальной области.
Женщины и дѣвушки валомъ валятъ на эти лекціи и молча слушаютъ. Удивляться этому нечего. Еще въ древнія времена отцы церкви и монахи-проповѣдники осыпали женщинъ словами, не менѣе крѣпкими и болѣе понятными. И женщины слушали…
Когда Свифтъ говорилъ, что все человѣчество — это порода безстыдныхъ обезьянъ, мужчины тоже слушали.
Люди легко выносятъ брань и дерзость, особенно въ такомъ настроеніи, какъ наше современное. Обжегшись на молокѣ общественномъ, мы дуемъ на воду индивидуальности.
Первая изъ этихъ лекцій была прочитана въ литературномъ обществѣ. Народу было много. Молодой лекторъ мягкимъ голосомъ излагалъ идеи погибшаго философа, и несмотря на мягкость тона, выводы были жесткіе, какъ удары кнута: — Женщина естественная сводница, природная проститутка. Она не знаетъ безсмертія и не имѣетъ связи съ будущимъ.
Что такое философія Отто Вейнингера? Онъ залилъ собственной кровью послѣднюю страницу своей книги. Но книга его — это не завѣщаніе. Больше всего это горькій, строптивый вопросъ. Міръ сотканъ изъ противорѣчій, слѣпыхъ, неразрѣшимыхъ. Каждый актъ сознанія и фактъ бытія, любовь, ненависть, рожденіе, смерть, преступленіе, казнь, — все это существуетъ внѣ всякой цѣлесообразности, въ вѣчныхъ конфликтахъ неизвѣстныхъ намъ законовъ.
«Зачѣмъ?» — спрашиваетъ Вейнингеръ и не получаетъ отвѣта. Онъ избавился отъ этихъ противорѣчій однимъ ударомъ, выстрѣломъ… Но ударъ не разрѣшеніе.
Послѣ книги Вейнингера нѣсколько дѣвушекъ въ Австріи и въ Россіи лишили себя жизни. Мертвымъ, конечно, не нужно отвѣта. Но мы, живые, даже въ загробныхъ рѣчахъ погибшаго должны искать указаній для жизни, а не для смерти. Собственнымъ своимъ сознаніемъ, фактами общественности мы должны провѣрить горькіе и злые парадоксы Вейнингера.
— Женщина не имѣетъ связи съ будущимъ, — говорилъ лекторъ.
А я смотрѣлъ на сосѣдей, на эти русыя, черныя, свѣтлыя и сѣдыя головы и думалъ: «Вотъ мы стоимъ здѣсь и слушаемъ. О жизни и о смерти. И за немногими исключеніями всѣ мы любимъ жизнь и ужасаемся смерти. Но лѣтъ черезъ сорокъ за немногими исключеніями всѣ мы утонемъ въ смерти, исчезнемъ, какъ призраки. Міръ останется и эта зала останется и книга Вейнингера тоже останется. Но мы, толпа этого дня, живое поколѣніе, мы не останемся. Будетъ другая толпа, другое поколѣніе, та же самая вода, но капли новыя. Въ чемъ наша связь съ будущимъ, гдѣ наша доля безсмертія? Это связь поколѣній, нарастающихъ и отмирающихъ. Мы получаемъ ее черезъ женщину. Связь эта тѣлесная, и вмѣстѣ духовная. И если спросить, зачѣмъ существуетъ нашъ человѣческій міръ, можно отвѣтить только одно: онъ существуетъ для дѣтей, для новыхъ поколѣній.
Мы сотворяемъ ихъ вмѣстѣ съ женщиной и передаемъ имъ все то, что получили отъ предшественниковъ, и то, что сами открыли и создали. Надежда наша въ томъ, что каждое новое поколѣніе будетъ хоть на одну іоту лучше предшествующаго».
Я зналъ многихъ скопцовъ въ Россіи и въ Сибири. Всѣ они были жалкіе, злые, полные скорби и ненависти. Ибо они сознавали себя вѣтвями, отсѣченными отъ общаго зеленаго дерева цвѣтущей человѣчности. Зачѣмъ же налагать на себя добровольныя узы духовнаго скопчества? Женоненавистники были всегда также человѣконенавистники.
— Женщина природная проститутка, — сказалъ докладчикъ вслѣдъ за юнымъ погибшимъ философомъ. 23 года было Отто Вейнингеру.
А я спросилъ себя: что знаютъ такіе молодые люди о проституціи? Безъ всякой улыбки спросилъ, безъ лукаваго умысла. Молодые философы живутъ съ книгами и не ходятъ на улицу. Проституція — это чудовище, она не приходитъ въ свѣтлыя залы на интересныя лекціи. Она ходитъ по улицѣ, волочитъ хвостъ по грязной слякоти.
Рядомъ съ литературнымъ обществомъ, стѣна въ стѣну, помѣщается шато-кабакъ послѣдняго разбора.
Входъ стоитъ двугривенный, вмѣстѣ со сборомъ на благотворительность, ибо устроено изстари, что порокъ, даже нищій, долженъ платить на благотворительность. Здѣсь собираются дешевыя проститутки, гулящія горничныя, коты, шуллера и всякій сбродъ.
И когда послѣ доклада я вышелъ на улицу, меня потянуло на красный фонарь сосѣдней двери, и я поднялся по лѣстницѣ, чтобы посмотрѣть на проституцію. Темно было въ залѣ и грязно, и даже немного жутко. Лица мужчинъ были странныя и пьяныя. Одинъ былъ въ бѣломъ воротничкѣ, но безъ галстуха. А у другого былъ галстухъ безъ воротничка на грязной шеѣ, надъ вырѣзомъ фуфайки.
Женщины по своему обычаю ходили парами, блондинка съ брюнеткой, какъ это заведено еще аѳинскими гетерами. И когда я вошелъ въ буфетъ, одна пара загородила мнѣ дорогу.
— Застава, — говорили онѣ, — заплатите что-нибудь.
Я хотѣлъ пройти, но онѣ удержали меня съ ласковой и злобной настойчивостью, какая свойственна голоднымъ проституткамъ.
— Помѣщикъ, — сказала одна, — угостите по рюмочкѣ.
— Хоть чаемъ, — сказала другая. — Мы съ вечера не пивши.
— Мы безработныя, — сказала первая съ серьезнымъ лицомъ.
Я угостилъ ихъ «по рюмочкѣ» и чаемъ, и черезъ четверть часа онѣ сидѣли за столомъ и ѣли горячее мясо. Голодныя онѣ были до крайности, какъ волки или вороны. Ѣли и захлебывались. Пальцы ихъ скрючивались и сами тянулись къ хлѣбу и остаткамъ соуса. И пока онѣ ѣли, я разсматривалъ ихъ лица. Блондинка была молодая, худая и страшная. Ея сѣрое лицо было покрыто мучнистымъ налетомъ, и время отъ времени она хваталась за грудь и кашляла.
— По участкамъ водятъ насъ, — сказала она въ объясненіе, — сажаютъ до утра. Платьишко одно — поневолѣ бережешь. Поднимешь подолъ и сядешь голымъ тѣломъ на голый камень. Отъ того и кашляемъ…
Брюнетка была высокая и стройная и, должно быть, прежде красивая. У ней была открытая шея и блѣдное лицо, до странности знакомое.
«Гдѣ я видѣлъ это лицо?» — вспоминалъ я и не могъ вспомнить.
— Что, наѣлись? — спросилъ я, когда мясо исчезло.
Брюнетка кивнула головой.
— Озябла я… Угостите еще по рюмочкѣ.
Она тяжело вздохнула.
— О чемъ вы вздыхаете? — спросилъ я.
— Вы думаете не о чемъ, — отозвалась она. — Съ людями смѣешься, домой придешь, слезами плачешь.
— На что плакать, — сказала задорно блондинка.
— Ну, не надо, — согласилась брюнетка.
Она выпила еще рюмку, и развеселилась, и ударила блондинку по плечу.
Блондинка охнула и болѣзненно сморщилась.
— Что съ вами? — спросилъ я съ удивленіемъ.
— Рана у меня на плечѣ, — сказала блондинка. Она разстегнула платье и обнажила откровенно плечо.
На плечѣ былъ глубокій кровавый порѣзъ, полуприкрытый чернымъ пластыремъ.
— Отчего это? — спросилъ я.
— Ванька Сухой на углу ударилъ ножомъ, — объяснила она, какъ ни въ чемъ не бывало, — хочетъ заставить, чтобъ я ходила съ нимъ… Да не на таковскую напалъ, — прибавила она, сверкнувъ глазами.
Въ этихъ женщинахъ не было ничего чувственнаго, ничего завлекательнаго. Жалкія онѣ были, и страшныя, и глубоко несчастныя. Въ ямѣ онѣ были, глубокой и черной, такъ низко, что, глядя на нихъ, кружилась голова и казалось, что тоже падаешь.
— Тяжелая наша служба, — сказала блондинка. — Дѣвица, что извозчикъ. Пока три рубля не выработаешь, хозяйка ночевать не пуститъ.
И странно прозвучало казенное слово: служба въ этомъ шумномъ, безпутномъ притонѣ.
Брюнетка молчала и сидѣла недвижно, какъ статуя.
«Гдѣ же я видѣлъ это знакомое лицо»…
Я вспомнилъ. Я видѣлъ его въ старой книгѣ, на заглавной страницѣ.
И то было лицо героини и мученицы.
Тѣ же пышные волосы и большіе глаза. Но тѣ глаза даже на бездушной бумагѣ горѣли суровымъ вдохновеніемъ. И лобъ былъ глаже, и щеки моложе. А это лицо покрыто странными тонкими морщинками. То лицо было, какъ будто изъ мрамора, а это изъ воска. И его подержали надъ огнемъ, и оно оплавилось.