Прямо противъ меня сидѣла дѣвица не первой свѣжести, но довольно представительнаго вида. Изъ разговора, который она вела съ женой «сорокъ девятаго», я, къ удивленію своему, узналъ, что она тоже невѣста изъ Новой Англіи, которая ѣдетъ теперь къ жениху послѣ десятилѣтняго ожиданія. Въ Калифорніи теперь нѣтъ недостатка въ доморощенныхъ дѣвицахъ, но по старой памяти многіе изъ переселенцевъ выписываютъ себѣ подругъ изъ восточныхъ штатовъ. Даже въ газетахъ иногда можно встрѣтить объявленіе: «Человѣкъ въ цвѣтѣ жизни (читай — 45 лѣтъ), съ независимымъ состояніемъ, живущій въ Аннавилѣ или Донъ-Хозе, ищетъ въ невѣсты молодую дѣвицу, уроженку восточныхъ штатовъ».
Врачъ или аптекарь изъ Нью-Іорка ѣхалъ на западъ искать счастья. Еще одна дѣвица, красивая, хорошо упитанная, но весьма загадочнаго вида, переѣзжала изъ одного американскаго Вавилона въ другой. Она держала себя весьма неприступно, но мужчины сразу проникли ея тайну и когда разговаривали съ ней, глаза ихъ покрывались масляной влагой. Она обращала очень мало вниманія на своего сосѣда, молодого человѣка довольно плюгаваго вида, который отрекомендовался мнѣ газетнымъ человѣкомъ, но почему-то попросилъ меня держать въ тайнѣ его профессію. Изъ дальнѣйшаго разговора съ нимъ я узналъ, что его спеціальность состояла въ постановкѣ различнаго рода рекламъ, хотя и въ этомъ дѣлѣ онъ игралъ только второстепенную роль и занимался розничнымъ пріобрѣтеніемъ заказовъ для одного бюро въ Санъ-Франциско.
Ахъ, эти рекламы!.. Онѣ отравляютъ вамъ въ Америкѣ каждый шагъ пути, въ какой бы глухой уголъ вы ни забрались. Въ городахъ онѣ затмеваютъ своимъ яркимъ блескомъ электрическіе фонари и загораживаютъ своими широкими боками десятиэтажные дома и даже самое небо. Вдоль желѣзнодорожнаго полотна отъ нихъ положительно нѣтъ житья. Въ свѣтлыя весеннія ночи, когда мы забирались въ свои койки-каюты, устроенныя съ чисто американскимъ удобствомъ, я любилъ, отдернувъ занавѣску, смотрѣть изъ широкаго, удобно поставленнаго окна на пробѣгающіе мимо меня поля и лѣса; но на каждой живой изгороди было выплетено кудрявыми готическими буквами: «Перуна! покупайте Перуну!»… Та же самая надпись была написана на крышахъ одинокихъ домовъ и на дверяхъ амбаровъ, бѣлѣла гипсовыми полосами на травѣ среди зеленаго луга и краснѣла сурикомъ на черномъ склонѣ скалы надъ ручьемъ, бѣгущимъ внизу. Подъ конецъ и въ мерцающей струѣ ручья мнѣ чудилась та же кабалистическая надпись: «Перуна! покупайте Перуну!»
Когда я просыпался утромъ и высовывалъ голову изъ-подъ занавѣски, первое, что мнѣ бросалось въ глаза, были исполинскія буквы, на противоположной стѣнѣ: «Да! Мы продаемъ Перуну! Это здорово, полезно и дешево! Покупайте Перуну!»… А когда я покупалъ газету, двѣ первыя страницы были наполнены похвалами «Перунѣ» въ прозѣ и стихахъ и свидѣтельствами въ ея пользу отъ всѣхъ американскихъ и европейскихъ великихъ людей, живыхъ и мертвыхъ, начиная отъ Юлія Цезаря и кончая адмираломъ Дьюи. Хуже всего то, что я до сихъ поръ не знаю, что такое Перуна — напитокъ, печенье или мазь для волосъ.
Прислуга въ вагонахъ и столовой состояла почти исключительно изъ негровъ. Это профессія, которую американецъ охотно предоставитъ кому угодно: негру, китайцу или зеленому новичку изъ европейцевъ, который настолько наивенъ, что не можетъ отыскать себѣ другого источника къ пропитанію. Коренной американецъ, «рожденный въ Америкѣ», лучше пойдетъ бродяжить, а его дочь и сестра выйдутъ вечеромъ на улицу, чѣмъ убирать чужія постели и подавать тарелки къ столу. Впрочемъ, бѣлые американцы увѣряютъ, что они и не годятся въ лакеи, и что негры и китайцы гораздо исполнительнѣе. Дѣйствительно, наши негры летали взадъ и впередъ съ совершенно неподражаемой живостью. Ихъ курчавыя головы выдѣлялись изъ бѣлоснѣжной ливреи, какъ будто высѣченныя изъ чернаго мрамора. Крупныя подвижныя черты лица ни минуты не знали покоя. Южная экспансивность ихъ темперамента представляла яркій контрастъ съ обычной сдержанностью англо-саксовъ. Получивъ какое-нибудь отрывистое приказаніе, они непремѣнно повторяли его вслухъ, потомъ бросались впередъ, сломя голову и жуя губами, очевидно, все еще повторяя тѣ же слова.
Мнѣ захотѣлось завести разговоръ съ однимъ изъ этихъ оригинальныхъ потомковъ африканской дикости, которыхъ англо-саксонская культура приспособила къ себѣ въ качествѣ домашнихъ и полевыхъ рабовъ.
— Когда мы пріѣдемъ въ Санъ-Франциско? — обратился я къ одному изъ лакеевъ, приземистому молодому человѣку съ толстыми оттопыреными губами и большими желтоватыми бѣлками глазъ, постоянно вращающимися вокругъ.
— Въ Фриско, сударь? — обрадовался онъ вопросу. — Въ полдень, сударь!.. Да, сударь, въ полдень!.. — Онъ замоталъ головою и еще разъ повторилъ отвѣтъ. Онъ, конечно, понималъ, что я хочу завести съ нимъ разговоръ, и что мой вопросъ не имѣетъ особаго значенія, ибо всѣ американскіе вагоны и вокзалы усѣяны путеводителями-рекламами, и расписанія всевозможныхъ поѣздовъ назойливо лѣзутъ въ глаза со всѣхъ сторонъ.
— Виски и сода! — раздалось въ это время съ другого конца вагона, и мой собесѣдникъ стремительно сорвался съ мѣста. Онъ успѣлъ только бросить мнѣ на ходу еще разъ:
— Да, сударь! Въ полдень, сударь!
Послѣобѣденное время, скучное для пассажировъ, требуетъ отъ прислуги самой усиленной дѣятельности, и мой новый знакомецъ до поздней ночи никакъ не могъ улучить минуту, чтобы поговорить со мною. Но пробѣгая мимо, онъ каждый разъ пріятельски улыбался и шевелилъ губами.
— Въ полдень, сударь! — ясно разбиралъ я. — Да, сударь, въ полдень!..
Наконецъ, пружины коекъ были спущены, и вагонъ превратился въ обширную спальню. Пассажиры залѣзли въ свои норы, но прежде чѣмъ я успѣлъ раздѣться, черный лакей подошелъ ко мнѣ съ чрезвычайно учтивымъ видомъ.
— Сударь! — сказалъ онъ вкрадчиво, — хотя и жаль разстаться, но я долженъ сказать, что сегодня въ четыре часа утра я смѣняюсь…
— Ну, такъ что же? — спросилъ я.
— О, не извольте безпокоиться, сударь! Я и сапоги вычищу и платье приведу въ порядокъ!.. Вы только вывѣсьте!..
— Я не безпокоюсь… — отвѣтилъ я.
— Но съ утра будетъ другой, сударь, — настаивалъ негръ.
— Ага! — догадался я. — Вы развѣ не дѣлитесь между собою?..
— Нѣтъ, нѣтъ! — энергично замоталъ головою негръ. — Какой дѣлежъ?.. Онъ что возьметъ, то ужъ мнѣ не дастъ. А я все время старался услужить вамъ!.. — прибавилъ онъ жалобно.
Я далъ ему полдоллара, и онъ отправился къ моему сосѣду.
Постепенно человѣческій говоръ совершенно утихъ; только вагонъ продолжалъ торопливо стучать по рельсамъ. Луна назойливо заглядывала въ окно сквозь прорѣхи занавѣски. Я чувствовалъ, что не могу уснуть, и, накинувъ на себя платье, вышелъ на площадку по боковому коридору, чтобы подышать свѣжимъ, холоднымъ воздухомъ.
Изъ полуотворенной двери выходилъ яркій свѣтъ. Мой негръ сидѣлъ въ боковушкѣ, отведенной для прислуги, и внимательно читалъ какую-то толстую книгу, лежавшую передъ нимъ на столѣ. Онъ, впрочемъ, тотчасъ же улыбнулся и дружески оскалилъ свои бѣлые зубы и коричневыя десны.
— Въ полдень, сударь! — повторилъ онъ въ десятый разъ свой неизмѣнный отвѣтъ и утвердительно кивнулъ головой.
Я вошелъ въ боковушку. Съ обѣихъ сторонъ возлѣ негра на скамьѣ и на полу стояли сапоги, которые должны были быть вычищенными, и лежали сапожныя щетки. Одинъ сапогъ, съ колодкой внутри, былъ недочищенъ. Повидимому, негръ отложилъ его въ сторону, чтобы заняться книгой.
— Садитесь, сударь! — пригласилъ меня негръ. — Тутъ, сударь!
Частое повтореніе слова «сударь» составляетъ характерное свойство негритянскаго языка въ Америкѣ, оставшееся отъ эпохи рабства.
— Что вы читаете? — спросилъ я не безъ любопытства, указывая на книгу.
— А какъ вы думаете, кто я такой? — отвѣтилъ негръ вопросомъ на вопросъ.
Я затруднился отвѣтомъ. Мнѣ не пришло въ голову ничего, кромѣ маленькаго дагомейскаго принца изъ извѣстнаго романа Додэ «Жакъ». Маленькій Кри-кри тоже былъ лакеемъ. Быть можетъ, передо мной былъ переодѣтый негритянскій принцъ.
— Я студентъ! — сказалъ негръ съ самодовольнымъ видомъ. — Вы что думаете?.. Студентъ-медикъ. Четыре семестра прошелъ, еще два осталось.
Я вспомнилъ, что въ Америкѣ студенты часто зарабатываютъ себѣ хлѣбъ лакейской службой, но негръ — студентъ и лакей, это было совершенно новое явленіе.
— Вотъ и книги, сударь! — продолжалъ мой знакомецъ. — Гинекологія — это моя спеціальность… Моего профессора Уокера! — прибавилъ онъ, указывая на книгу. — Тоже изъ цвѣтныхъ. Бойкій человѣкъ… Еще есть — терапія, анатомія. А вотъ и кости! — и онъ досталъ изъ ящика подъ лавкой пару длинныхъ и крѣпкихъ берцовыхъ костей, при взглядѣ на которыя у меня почему-то возникло убѣжденіе, что онѣ тоже въ свое время принадлежали какому-нибудь бойкому джентльмену изъ цвѣтныхъ.
— Днемъ бѣгаю, верчусь, — разсказывалъ негръ, — а вечеромъ урву свободную минутку, сейчасъ за ученье!.. Осенью экзаменъ, готовиться надо.
— Какъ же вы здѣсь служите? — не удержался я.
— Что жъ! — сказалъ негръ просто. — Насъ здѣсь трое, цѣлый факультетъ!.. Тотъ высокій человѣкъ въ обѣденномъ салонѣ, да еще тутъ одинъ, Гарри… Мы всѣ съ одного семестра и поступили вмѣстѣ сюда. Что жъ дѣлать?.. Надо зарабатывать деньги!..
— А трудная ваша служба!.. — замѣтилъ я.
— Да! — вздохнулъ негръ. — Въ два часа заснешь, а въ шесть часовъ вставать надо. Да цѣлый день не присядешь!.. Вотъ сегодня смѣниться надо, поѣзда скрещиваются въ Джексонѣ. Совсѣмъ спать не буду. Другой разъ до самаго Фриско не сплю. Потомъ только и отоспишься на мѣстѣ… Ну, да мое дѣло привычное!.. Смолоду въ трудѣ!..
— А какъ же вы попали въ университетъ? — спросилъ я.
— Отчего же мнѣ не попасть? — немного обидѣлся негръ. — Теперь всѣ цвѣтные люди ищутъ образованія!
Онъ, какъ это принято у негровъ, осторожно называлъ свою расу цвѣтной.
— Я еще семьѣ помогаю! — прибавилъ негръ. — У меня вся семья учится. Братъ въ колледжѣ, одна сестра въ юридической школѣ, другая тоже въ медицинской. Только молодые всѣ. Я самый старшій.