Омара, и ошеломившее меня погружение в новый мир чувств, который эта поэма могла дать мне. Это было похоже на неожиданное обращение в новую веру; мир показался обновленным, раскрашенным в яркие, вызывающие восхищение и причиняющие боль тона. Вслед за тем я вернулся к школьному курсу, состоявшему из Байрона, Китса, Россетти, Суинберна…»[38]
В вольном переводе Э. Фицджеральда «Рубайят» представляет собой единую поэму, аллегорию жезненного пути человека, от рассвета и до прихода ночи:
Вставай! Свой камень в чашу тьмы Рассвет
Уже метнул – и звезд на небе нет,
Гляди! Восходный Ловчий полонил
В силок лучей дворцовый минарет[39].
К слову, у Фицджеральда вообще нет упоминаний красавиц, к которым мы привыкли по русским переводам Хайяма.
Школьная программа содержала немало первоклассных литературных произведений. Включение произведения в школьную программу иногда отталкивает ребенка, но с Томом было не так – впечатление от «античного цикла» и пьес Шекспира осталось на всю жизнь. Возможно, сказалось желание противостоять однообразному унитарианскому морализаторству, которого ему хватало дома.
Читали античную классику: Гомера и Ксенофонта – по-гречески; Виргилия, Овидия, Цицерона – по-латыни. На занятиях по английскому языку и литературе – Шекспира, Мильтона, Маколея, Аддисона. На французском – Расина, Мольера, Лафонтена, Гюго. В дальнешем Элиот охотно использовал цитаты этих и других авторов, чувствуя себя абсолютно свободно в этом книжном мире.
В 1901 году Том был отмечен четырьмя пурпурными и одной золотой звездой за особые успехи в латыни. Но возникает естественный вопрос: а где же были девочки? Smith Academy – школа для мальчиков. Конечно, в семье с Томом были старшие сестры. Рядом – Mary Institute. Во время различных визитов и домашних праздников Том виделся с девочками своего круга. Курьезный момент – два номера «У камелька» десятилетний Том выпустил с посвящением «Моей жене». Кто имелся в виду, ни один из биографов так и не выяснил.
Местом, позволявшим регулярно встречаться с девочками, была школа танцев. Том посещал такую школу, носившую по-американски пышное название «Танцевальная академия профессора Джекоба Малера». Сюда ходили крупная, атлетического вида, дочь миллионера Маргарет Лайонбергер, Джейн Джонс, которую сам Элиот иногда вспоминал позже, красавица Эдвина Торнбург, Эффи Багнелл (Багнеллов считали «нуворишами»), сестра одноклассника Тома Маргарет Шапли.
В школу танцев Тома записали родители, несмотря на его сопротивление – он отличался стеснительностью. Та же Маргарет Шапли вспоминала, что Тома девочки про себя звали лопоухим[40]. Тем не менее он научился хорошо танцевать.
Вернемся, однако, к литературе.
Оглядываясь назад, Элиот писал, что в юности «стихотворение или поэзия какого-то поэта иногда вторгаются в молодое сознание и полностью им овладевают на некоторое время… Зачастую результатом является взрыв сочинительства, которое мы можем назвать подражанием… Это не намеренный выбор поэта для имитации, но писательство в состоянии своего рода демонической одержимости одним поэтом»[41].
К концу школы он научился сознательно выбирать поэтов для подражания.
Последний год в Smith Academy ознаменовался несколькими публикациями, подписанными «Т. С. Элиот», в «Smith Academy Record», журнале, выпускавшемся школой, а не самим Томом. От школьных товарищей автора отличала большая способность к имитации и умение организовать разнообразный материал.
«A Fable for Feasters» («Басня для Празднующих» о призраке в средневековом монастыре) была написана в стиле «Дон Жуана» Байрона. Чувствовалось в ней и влияние викторианского юмора, высмеивающего «мрачное средневековье». Генрих VIII с его восемью женами упоминался как «король-мормон». Для ободрения сонных монахов использовался Knout – это русское слово было зыбким мостиком, связывавшим Тома с Россией, о которой он, как и подавляющее большинство его сограждан, ничего не знал.
Стихотворение «A Lyric» («Лирика») – в стиле Бена Джонсона.
Опубликовал «Record» и прозу Тома. Мрачный рассказ о стервятниках на поле битвы («Birds of Prey») и «сказки» – о двух моряках, потерпевших кораблекрушение и живущих на спине кита («Tale of the Whale»), и о другом моряке, капитане, оказавшемся хозяином необитаемого острова («The Man Who Was King»). Тут чувствовалось влияние Киплинга.
В том же году Том получил золотую школьную медаль за успехи в латыни. Отец подарил ему по такому случаю 25 долларов. Часть из них Том тайком от родителей потратил на то, чтобы купить томик Перси Биши Шелли, считавшегося атеистом и не допущенного в домашнюю библиотеку. Маленький бунт? Шелли был очередным его увлечением, правда недолго.
Скиталица небес, печальная луна,
Как скорбно с высоты на землю ты глядишь!
<…>
Всегда, везде – одна,
Не зная, на кого лучистый взор склонить,
Не зная ничего, что́ можно полюбить![42]
Еще одна составляющая той волшебной смеси, которую называют детством, – летние каникулы.
Каникулы в Новой Англии стали семейной традицией еще до рождения Тома, по инициативе его деда, сохранившего связь с местами, где он родился и вырос.
После кончины Уильяма Гринлифа традицию продолжил Генри Уэйр. На лето Элиоты ездили сначала в Хэмптон-Бич в штате Нью-Гемпшир, затем, с 1893 года, в Глостер – океанский рыболовный порт в штате Массачусетс. Теперь поездки занимали не больше двух суток по железной дороге, а вагоны стали намного комфортабельнее, чем пятьдесят лет тому назад.
В Новой Англии они оставались с июня по октябрь. В первые годы они жили в гостинице с «литературным» названием «Готорн инн». Потом Генри Уэйр купил участок и построил дом на мысу под названием Истерн-Пойнт. С одной стороны открывался вид на океан, а с другой – на гавань Глостера. Взрослые шутили, что Атлантический океан – это огромное озеро, на восточном берегу которого находится Англия. Но пересечь его никто из них не стремился. К бывшей метрополии большинство американцев относилось с подозрением, и старшие Элиоты не были исключением. Для Тома, однако, с этих выездов началось обратное движение, возвращение к «исторической родине».
Искореженные океанскими ветрами сосны, можжевельник, обточенные волнами гранитные скалы. С конца каменистого мыса виднеются гранитные островки, почти скрытые волнами, а во время прилива совсем незаметные. У островков есть свои имена – например, группа из трех маленьких островков зовется Драй Сэлведжес. Считается, что это искаженное французское trois sauvages – «три дикаря». Они особенно опасны для моряков в бурю.
На каникулах Том много читал – сохранилось немало фотографий, где он сидит с книжкой на веранде. Но вдали от школы складывались иные отношения с природным, не городским миром. Недаром он возил с собой книгу о наблюдении за птицами.
Менялось и отношение к собственному телу. В школе для Тома исключалось участие в занятиях спортом и соревнованиях. Здесь – другое дело. Он учился плавать и брал уроки хождения под парусом у старого моряка по прозвищу Шкипер, а позже сам выходил в море на лодке или на яхте.
Река внутри нас, море вокруг нас,
Море к тому же граница земли, гранита,
В который бьется; заливов, в которых
Разбрасывает намеки на дни творенья —
Медузу, краба, китовый хребет…[43]
Позже, с другого берега океана, в письмах родным, он часто вспоминал Глостер: «Гавань в Бошэме не такая хорошая, как в Глостере, потому что здесь узкий канал и сильный прилив, но хождение под парусом везде одинаково…»[44]
Глава вторая. Гарвардец
Предполагалось, что после Smith Academy Том сразу поступит в Гарвард, самый престижный университет Новой Англии. К слову, Элиоты из Сент-Луиса находились в родстве с тогдашним президентом Гарварда, тоже Элиотом. Вступительные экзамены Том сдавал заранее, частью в 1904-м, а частью в 1905 году. Правда, к концу школы его оценки резко снизились. На экзаменах они тоже оказались неблестящими.
На семейном совете решено было, что ему лучше провести год в Milton Academy под Бостоном, специализировавшейся на подготовке к Гарварду. В связи с этим мать Тома отправила ряд писем директору Milton Academy[45]. В первом письме (27 марта 1905 г.) она писала: «Моему сыну шестнадцать лет… Его достижения в школе высоки, но в последнее время он быстро рос, и с учетом его здоровья у нас сложилось впечатление, что ему лучше было бы подождать, прежде чем поступать в колледж…»
В ее словах о высоких достижениях есть некоторое лукавство, но быстрый рост – чистая правда. На фотографиях можно видеть тонкого, тянущегося ввысь ушастого подростка. Вскоре ему предстояло достичь своих пяти футов одиннадцати дюймов – 187,5 см. И крючковатый нос хищной птицы, такой заметный в будущем, уже вполне узнаваем… Так и не назвав оценок сына, Шарлотта сообщала, что он заранее сдал вступительные экзамены в Гарвард, а в прошлом году получил приз по латыни.
В ответ директор поинтересовался, каковы же оценки. Но в следующем письме (от 4 апреля) содержался только список предметов, сделанный рукой Тома, с указанием числа «кредитов» (а не оценок) за каждый. Шарлотта уклонилась от прямого ответа – вместо него вновь следовали похвалы сыновним талантам: