е устраивал ты мне, отец. Я даже был способен дополнять сведения «моего» туарега, что его так поразило, что он снова повторял, задумчиво глядя на меня:
– Марабу! Ну и марабу!
Я чувствовал, как растет мой авторитет…
Марабу
Наша дружба с Угзаном все крепла. Я возобновил просьбы об освобождении, хотел чтобы меня оставили где-нибудь в оазисе, мы немало их миновали по дороге. Мне, правда, не позволили побывать ни в одном из них, меня оставляли в разбитом неподалеку лагере и так строго охраняли, что я и не пробовал бежать. Я потребовал встречи с женщиной, возглавлявшей караван. Меня все еще не покидало чувство удивления, что именно она выполняла эту роль. Угзан объяснил, что она была женой вождя их клана, называемого аменокаи, вождь умер недалеко от оазиса Сива. Но почему главой стала она, а не кто-то из мужчин, я не понял до сих пор.
Наш разговор ни к чему не привел. Женщина внимательно меня выслушала и отказала, опять повторив это таинственное:
– Марабу!
Господи, как мне это надоело! Меня вели в какие-то неведомые мне дали, со дня на день я двигался все дальше на юг, вглубь Африки, и к тому же неизвестно, с какой целью. Я, не прекращая, задавал Угзану один и тот же вопрос:
– Марабу – говорил я, – это птица. Я – марабу, – показывал я на себя и добавлял, – почему?
Я вижу, Ян, твою усмешку. Ты уже догадался, в чем дело. Спасибо тебе, что ты, зная ответ, не прерывал меня. Теперь-то и мне известно, что когда-то такое имя в исламе получал погибший в священной войне воин. До сего дня мусульмане дают это имя аскетам, странствующим монахам и отшельникам. Нет, Тадек, не смейся! Мне сейчас это тоже кажется забавным, но тогда? Что было у меня общего с птицей или исламским монахом? Вот я все и пытал Угзана:
– Почему? Почему именно я?
Ответ оказался очень прост. Уже несколько лет в родных местах туарегов живет странный европеец, и они зовут его «марабу». Понятия не имею, кто он такой, знаю только, что делает он много добра. Слепил себе он мазанку, принимает в ней много людей, иногда их даже лечит. Делится всем, что имеет, очень набожный. Угзан подчеркнул, что «марабу» очень помогает в общении в «дикими язычниками», как туареги называют французов и других европейцев! Я заметил, что туареги говорят о нем прямо с каким-то суеверным восхищением, страхом и любопытством.
– Ну, ладно, – сказал я Угзану. – Так меня-то почему вы величаете «марабу»?
Так я спросил, а он мне и объяснил. Тот француз – «марабу» живет среди туарегов[190], но только другого племени. И «мои» мечтали иметь своего «марабу». Наткнувшись на меня в пустыне, они сочли это даром небес. Кроме того, я оказался похож на того «марабу».
Ладно, ладно, хорошо вам смеяться! Если уж я стал почетным членом племени апачей, почему бы, черт возьми, меня не могли принять туареги?
Схватка с разбойником
Вот так, против своей воли, я понемногу становился человеком пустыни, осваивал обычаи туарегов, стал закрывать лицо повязкой, она хорошо защищала от жары и пыли. Мы добрались, как я догадался, до окрестностей оазиса Селима, где-то на уровне между второй и третьей катарактой Нила. Проводник все чаще втягивал в себя воздух, а Угзан твердил, что чует запах воды. Даже животные задвигались быстрее. Я заметил, что туареги стали как-то осторожнее себя вести. Высылали кого-нибудь вперед на разведку, носили наготове оружие, чаще расставляли ночной дозор.
Стояло типичное пустынное утро. Над нашими головами пролетела стая каких-то птиц. Они, как голуби, промелькнули коричнево-черно-желтым оперением хвоста, а меня охватила тоска. Вспомнились мне варшавские голуби, голубятни, мои товарищи по школе. Птицы пролетели в сторону Нила, а я удивлялся, что никто в них не выстрелил. Их вкусное мясо очень бы разнообразило наше однообразное финико-молочное питание.
То, что произошло вслед за этим, заняло меньше времени, чем длится мой рассказ. Не взошло еще солнце, а уже все было кончено. Караван туарегов практически перестал существовать…
На высоком бархане впереди нас показался человек на одетом в красное одеяние дромадере. Как потом оказалось, это была женщина. Я услышал ее ужасный, вибрирующий многократно повторенный крик:
– Лилли-лилли-лу!
Не успел я еще как следует оглядеться, как впереди возникли тучи пыли, поднятые несущимися верхом воинами. Их дикий напор и скорость были страшны. Они что-то кричали. Сначала я думал, что это боевой клич, но затем с изумлением понял, что они издевательски нас приветствуют, визгливо вереща:
– Салам алейкум, – что ведь означает «мир вам». Речь могла идти только о мире в смерти.
Долго размышлять мне об этом не пришлось, потому что я подвергся нападению. Из тучи пыли показался всадник на могучем жеребце. Он мчался прямо на меня. Каким чудом я уклонился от копья, которое он с огромной силой метнул в меня! Видимо, я чисто инстинктивно отреагировал на движение его руки. Копье врезалось в песок сразу за мной. Я ухватился за него, чтобы хоть как-то вооружиться, и уголком глаза заметил, что противник метнул в меня еще одно копье. И от него я сумел уклониться. Вырванным из земли копьем я заслонился от удара палашом, он был нанесен с такой силой, что у меня онемели руки. Что было дальше? Не помню, как следует, не знаю… Очевидно, меняя спасло только хорошее физическое состояние, тот суровый образ жизни, который веду уже давно…
Но давайте я вас немного рассмешу. Я совершил какой-то чудной прыжок и в голове у меня застряла только одна деталь. Этакий проблеск, оставшийся в памяти. На какую-то долю секунды я увидел стремя. Что тут такого странного? В стремени находилась не вся стопа, а лишь один большой палец ноги всадника. Я вижу, это вам кое-что напоминает. А мне смешно, что я запомнил такую мелочь.
Каким образом я захватил противника в прыжке, неведомо. Во всяком случае, мы оба оказались на песке. Он свалился на спину, я, к счастью, на него. Я схватил его за горло, мой противник явно ослабел, и победа была близка, когда я внезапно почувствовал боль в виске и потерял сознание.
Через некоторое время я поднял голову и решил, что я в раю. Пустыня исчезла. Слышался шум реки, а в тех местах это мог быть только Нил. Вдоль берега простирались тучные поля и рощи. Оросительные устройства несли на поля живительную влагу. Над зелеными островами кричали птицы. Они стаями подлетали к реке, пикировали и ныряли. Бодро бегали по воде гонимые ветром фелюги. На берегу паслись лошади и верблюды.
Где-то я читал или слышал, что если встречаешь вместе всадников на конях и верблюдах, значит ты находишься неподалеку от среднего течения Нила, пятой катаракты и Бербера. Так оно и было!
С восторгом смотрел я на этот рай, но восторг мой длился недолго. Я почувствовал резкую боль, а когда решил выяснить, где у меня вскочила шишка, оказалось, что мои руки связаны. Вокруг меня сидели какие-то черные люди… Кто они были? Оказалось, что это суданское племя Аш Ша’икийя – разбойники пустыни.
В общем я был военнопленным, добычей, схваченной при нападении на караван туарегов. Что с ними сталось, куда девался друг мой Угзан, я не знаю… Новым своим хозяевам я попытался объяснить, что я довольно важная особа. Они меня прекрасно понимали, кое-кто из них неплохо говорил по-английски. Но не очень-то верили они моим словам. Наутро меня повезли вглубь Нубийской пустыни.
Предложение
Меня не очень заметно, но постоянно стерегли. Что старались сделать со мной ша’икийцы? Они сказали, что проверят – говорю ли я правду? Особо они мне не доверяли. Если я говорил правду, то мог свидетельствовать об их варварском нападении на туарегов. Если же лгал, то был просто человеком, сражавшимся с ними.
В ожидании очередного поворота своей судьбы я наблюдал их повседневную жизнь, делал записи. Дети собирали по пустыне всякий хворост, резали его, перемешивали с навозом и сушили на солнце. Это было топливо. Подростки чесали шерсть, смешивали ее с пальмовыми волокнами, шили одежду. Женщины производили разные молочные продукты, между прочим весьма вкусный сыр.
Как-то вечером, то ли перед праздником, то ли перед соревнованиями, объединенными с базарным днем, отовсюду стали съезжаться гости. У меня была надежда, что мне удастся с ними перемешаться и сбежать. Но ничего из этого не вышло. Почему? Сейчас расскажу.
Я вышел на пригорок, с которого открывался вид на окрестности. Стояла предвечерняя тишина. Вдруг из-за куста выскочил заяц. Его вспугнул шакал и бросился за ним в погоню, но быстро отказался от своего намерения. Неожиданно вдали показалось облако пыли, из него выскочили два всадника.
«Какие-то опоздавшие гости», – подумал я. Они постепенно приближались ко мне. Я наблюдал за ними, когда около меня началась какая-то возня. Всполошенный шакалом заяц-русак, описав круг, осторожно возвращался к своей норе. Только того и ждал затаившийся враг. Несколько быстрых прыжков, и свершилась еще одна драма пустыни.
А между тем всадники уже значительно приблизились. Один из них заметил меня и показал другому, после чего они начали взбираться на пригорок. Я стоял с открытой головой, ожидая их приближения. Лица их были прикрыты повязками, но глаза обоих показались мне знакомыми. Когда они рассмотрели меня поближе, то переглянулись.
– Здравствуйте, – сказал я по-английски и тут же добавил: «Салам алейкум».
Они не ответили, наоборот, повернули верблюдов и стремглав помчались вниз. Удивленный, я двинулся за ними следом.
В селении царил переполох. Оказалось, прибыл «человек с севера», считавшийся здесь важной персоной. Ночью я не мог заснуть, все вспоминал, откуда мне знакомы глаза тех людей, и не мог вспомнить.
Утром ко мне приставили охрану. Не отходя ни на шаг, за мной следовали два молодых вооруженных человека.
Не знаю, слышали ли вы, как в здешних местах говорят об осле, что у него «полдень сидит в горле». Он ревет ровно в двенадцать! А поскольку двенадцать часов – время полуденной молитвы у мусульман, осла называют «господином муэдзином». В тот день сразу после молитвы начались развлечения. Площадь в центре селения окружили люди. Появились музыканты с дудками и барабанами. В середину выехали празднично одетые всадники. Общий говор на время умолк, когда на площади появились старейшины и самые почетные гости. Среди них я увидел двух прекрасно известных мне людей: первым был Гарри – виртуоз по части корбача, насчет второго я сперва сомневался, соединил его глаза с лицом, которое так врезалось мне в память там, в пустыне. Это был человек, именовавший себя «властителем Долины». Здесь его звали «человеком с севера». Он приблизился ко мне, посмотрел сверху вниз.