– Так и сделаю. А зачем я зашел-то? – Михаил задумался. – Ах, да. Хотел поблагодарить и извиниться – зря грешил на твоих ребят. Нас всех переиграли. Пусть еще ночку подежурят – мало ли что. Утром найди нормального сварщика, пусть заварит колодец. Твои опера при этом должны присутствовать и составить протокол. Будет кто-то возникать – посылай ко мне. Ничего, настанет время регламентных работ – разварят обратно. Пусть патрульные чаще проезжают мимо колодца. Справишься?
– Усвоил, – кивнул Литвин. – Утром сделаем. То есть от чая вы отказываетесь?
– Наотрез, – вздохнул Кольцов.
Мрачные предчувствия выбирались из темных закоулков. Это было некстати. Его уже дважды били. Заговаривая внутренний голос, майор добрался до гостиницы.
Хмуро посмотрел на него пожилой портье, говоря советским языком, – дежурный администратор. Машина «Волга», на которой прибыл постоялец, немного насторожила, особенно номерные знаки.
Мысли о еде вызывали протест организма. Игнорируя ресторан и его обитателей (в том числе обитательниц), Михаил поднялся наверх. В номере Швеца было тихо – товарищ спал. У Москвина приглушенно бормотал телевизор. Строить поредевшую команду уже не хотелось – за день надоели. За здоровье Вишневского стоило выпить, но мысли об алкоголе тоже вызывали протест. Частично разделся, упал на кровать, не стаскивая с нее покрывало. Мгновенно навалились образы: грустная Настя, которую он когда-нибудь доведет; Гриша Вишневский со своими ребрами и голенью, мертвый Гульков, живой Хорст с пылающим взглядом – квинтэссенцией вечной ненависти «цивилизованного» мира к восточному соседу…
Усилием воли майор отбился от образов, воздвиг воображаемый забор и уснул. Проснулся через пару часов, недоуменно уставился на моргающий ночник. Ничего мистического, в местной сети случались перепады напряжения. Сонливость пропала – как раз перед отходом ко сну! Предчувствия остались – возможно, недостойные внимания.
Он выглянул в коридор. Из комнат, где жили подчиненные, разносился дружный храп. Безопасность государства находилась под надежной защитой.
Михаил вернулся в номер, стал шататься из угла в угол. Принял душ, вскипятил воду. Голова уже не раскалывалась, но состояние средней паршивости сохранялось. По телевизору показывали «Мертвый сезон» – о работе советского разведчика в западной стране.
Прототипом героя Баниониса послужил небезызвестный Конон Молодый – удачливый резидент с талантом бизнесмена, сколотивший состояние на продаже игровых автоматов. Заработанные деньги шли на поддержание резидентуры. Молодого провалили, арестовали, но и тогда удача не отвернулась – он был обменен на английского шпиона и прожил в СССР долгую жизнь.
Создатели фильма явно перемудрили, хотя их консультировал сам Молодый. Но смотрелось неплохо. Особенно финальная сцена, когда советского разведчика меняли на британца – роль последнего исполнял литовский актер. Ходил анекдот: ну и зачем обменяли одного литовца на другого?
За окном давно стемнело, выл ветер в водосточной трубе. Кольцов тянул заваренный в стакане чай, думал. Опасение, что придется шерстить «Оникс», становилось все отчетливее. Сделать это тихо уже не выходило, пойдет волна. Кипа папок с личными делами возникла перед глазами, вспомнились постные лица, отдельные фамилии светил отечественной микробиологии: Баклицкий, Белоусов, Денисова – обладательница недюжинного ума и некрасивого лица… Кто там еще? Мокрицкий, Крохаль… Дело, в принципе, выполнимое, если дать Комитету карт-бланш и закрыть глаза на отдельные методы работы. Не так уж много в лаборатории людей, имеющих допуск ко всей информации…
Но что-то было не так. Михаил не мог понять, в чем причина нахлынувшего беспокойства. Он накинул на плечи куртку, вышел на балкон, закурил. К городу подкрадывалась ночь. На западе, у самого горизонта, еще сохранялась серая полоска – туда упало солнце; все прочее пространство заволокла ночная муть. Ветер стих, осадков не было. В воздухе царила необычайная свежесть. Городок разлегся под ногами, кое-где горели фонари, окна в домах граждан, работало дежурное освещение в учреждениях. Этим видом он любовался каждый вечер – уже привык, даже раздражало. Слева от гостиницы матово освещалась автомобильная стоянка. Вышли двое, покурили. Доносились голоса, приглушенный смех. Справа за кустами, в окружении камышей, дремало небольшое озеро. Ничего примечательного, обычный водоем. Подойти к воде было проблематично ввиду обилия ивняка. Михаил забредал туда лишь однажды, прогулялся по скрипучим мосткам и тут же поспешил уйти. Место для отдыха было так себе, и запах от воды поднимался гнилостный – возможно, это было связано с илом и отсутствием проточной воды.
Голова возвращалась на место. Курение, возможно, и вредило его здоровью, но очищало голову. В номере на первом этаже еще не спали. Народ веселился – хорошо, что не на полную громкость. Завели магнитофон с «Чингисханом». «Москау, Москау…» – под дискотечный ритм пели суровые немецкие парни. Группа из далекой ФРГ третий год пользовалась успехом у советских граждан. Ее слушали везде – даже в ужасном качестве, записи тиражировали, песни мгновенно становились «народными». Сложилось мнение, что партия и правительство эту группу не одобряют, а Комитет бдительно следит и отбирает у народа записи. Непослушных – бросает за решетку, заводя уголовные дела. Все это было из мифов и сказаний. Группу не запрещали (разве что особо рьяные на местах). В этой стране попробуй что-то запретить – будут слушать, даже если не нравится. В текстах не звучало ничего антисоветского, напротив, звучала симпатия к русским. Пусть своеобразная, но все же симпатия. Песни были мелодичные, костюмы исполнителей – безумные. Смущал лишь немецкий язык, на котором пели музыканты, – грубый, гортанный, совершенно непригодный для песенного творчества. К этому языку у советского народа имелся особый счет – многие до сих пор ежились, слыша немецкую речь. Музыканты успешно ломали стереотипы – что и хорошо.
Комитетчики сами слушали эти песни. Как и того же Высоцкого – пошучивая, что «врага надо знать в лицо»; коллекционировали его записи, втайне восхищаясь творчеством певца. Кольцов собрал практически полную коллекцию – без малого семьсот песен, чем гордился, хотя и не афишировал свое хобби. Он искренне расстроился, когда в разгар московской Олимпиады этого парня окончательно сгубили алкоголь и наркотики…
Музыка заглохла. Через минуту утих и людской гомон. Очевидно, персонал гостиницы прошел с облавой. Стало тихо. Усилился ветер, побежали тучи, сделавшие временную остановку. Поблек фонарь, освещавший стоянку. Вроде что-то шевельнулось под балконом. Нет, показалось.
Михаил вмял окурок в консервную банку, собрался уходить. Что-то перелетело через перила, стукнуло по плитке. Он инстинктивно отпрянул, екнуло сердце. Первая мысль – граната или «коктейль Молотова». Но с чего бы? Нет, не граната – та бы уже взорвалась.
Он прижался к стене, стал слушать. Убыстрились шаги – человек свернул за угол. Михаил перегнулся через перила, всмотрелся в темноту. Под балконом никого не было. На углу – тоже. Он присел на корточки, нащупал прилетевший предмет. Забрал его, выдавил из створа скрипящую дверь.
В комнате изучил «посылку». К камню размером с сигаретную пачку крепился резинкой сложенный пополам лист бумаги. Камешек был серьезный, такой в голову прилетит – не поздоровится. Не нашлось под рукой ничего другого?
Он развернул записку, поднес к светильнику на прикроватной тумбочке. Писал грамотный человек, но делал это в спешке, как бы даже не на коленке. Буквы плясали: «Я хочу сдаться. Но у меня есть условия. Подходите к озеру через пятнадцать минут. Приходите один. Простите, что действую таким образом, за мной следят».
Писал записку, безусловно, интеллигентный человек. Это «простите» смотрелось в тексте просто вопиющим.
В горле пересохло. Что это было? Завуалированное приглашение на казнь? Довольно сложно. Избавиться от майора можно и более простым способом, он не скрывается, часто работает один. Это и есть агент в «Ониксе»? Тогда кого он боится? Значит, не один – их как минимум двое. И то, что в городе работает Комитет, для него не тайна…
Он одолел сомнения, оделся, переложил пистолет в боковой карман куртки, чтобы долго не тянуться. Выйдя в коридор, занес руку, чтобы постучать Москвину, но передумал. Автор записки просил, чтобы он прибыл один. А если и впрямь «крот» решил сдаться, выторговать себе поблажку? Обнаружив Комитет по встрече, передумает и просто не выйдет. Будет глупо утратить доверие шпиона. Ищи его тогда в огромном коллективе…
Ситуация складывалась пикантная. Не сказать что он боялся неизвестности, но… как-то побаивался. Свет в номере остался включенным. Михаил добрался до лестницы, прошел на цыпочках часть марша, прислушался. Любители дискотек как-то быстро угомонились, в гостинице стояла тишина. Под лестницей что-то шуршало и скреблось – очевидно, домашние любимцы гостиничного персонала.
Он спустился вниз, держась за перила. В узком холле горела настольная лампа за стойкой. Вздрогнул пожилой мужчина, поднял голову, всмотрелся.
– Пройдусь, – лаконично объяснил Кольцов. – Погодка сегодня – на загляденье.
Портье пожал плечами, опустил глаза и перевернул страницу.
Кольцов вышел на улицу, спустился с крыльца. Вокруг гостиницы было тихо. Слева, со стороны стоянки, просачивался скудный свет. Окрестности озера справа погружались в темноту. У шпиона явно паранойя. Да вы маньяк, батенька…
Сворачивать направо не хотелось по вполне очевидным причинам. Михаил быстро пересек открытое пространство, подошел к кустам. Вечер выдался без осадков, но в воздухе висела плотная изморось. Легкий ветерок теребил листву. Смутно выделялась дорожка, убегающая в глубь ивняка. Поколебавшись, он ступил на тропу, сунул руку в карман. Рукоятка грела, затвор на всякий случай был взведен. Округа загадочно помалкивала. Дорожка петляла, огибала скопления тальника. Слева осталось что-то вроде беседки – постройкой почти не пользовались.