[68]. Любопытно, что личная судьба Гуссейн Хана своеобразно иллюстрирует идеалы «интеграторов». Будучи сам мусульманином, Гуссейн Хан женился на вдове лютеранского вероисповедания, при этом их дети были крещены по православному обряду. Имена его детей – Хан Николай, Хан Георгий, Татьяна-ханум, звучат непривычно, но именно таковы были реалии самого конца XIX века. Как видим, отсутствие общего решения проблемы инкорпорации азербайджанской элиты в российское дворянство отнюдь не мешало успешной карьере наиболее выдающихся представителей закавказской аристократии.
С другой стороны, было бы в корне неверно сводить вопрос российско-азербайджанских социальных и культурных контактов исключительно к проблематике военно-дипломатических взаимоотношений или инкорпорации азербайджанской феодальной элиты в российскую сословную систему. Действительно, в социально-экономическом плане азербайджанские ханства (как, собственно, и Иран) существенно отставали от достаточно вестернизированной к этому моменту России. Однако было бы в корне неверно рассматривать культурные контакты России и Азербайджана тех лет в формате «культурная метрополия и дикая варварская провинция». Дело в том, что, действительно серьёзно уступая своим соседям в плане государственной централизации, Азербайджан, не представляя общности политической, несомненно представлял собой значительную величину в плане культурном. Достаточно отметить, что именно азербайджанский язык являлся в те годы лингва-франка всего Закавказья. М. Ю. Лермонтов в 1837 г. (т. е. спустя многие годы после присоединения Азербайджана к России) писал: «Начал учиться по-татарски, язык, который здесь, и вообще в Азии, необходим, как французский в Европе»[69]. Уже в начале XIX века российские чиновники и интеллектуалы достаточно плотно и часто общались с азербайджанскими учёными, поэтами, литераторами и просто образованными людьми. Как это не удивительно, но в феодальных азербайджанских ханствах, «только вчера» (по историческим меркам) вошедших в состав Российской империи, уже в первой четверти XIX века сформировался значительный слой национальной интеллигенции. Позволим себе привести лишь один маленький, но весьма наглядный пример. Направленный с дипломатической миссией в Иран А. С. Грибоедов изучал персидский язык в Тифлисе – под руководством литератора и переводчика А. Бакиханова[70], а в Петербурге – под руководством азербайджанского учёного и поэта, адъюнкт-профессора Петербургского университета М. Д. Топчибашиева[71]; в доме своего тестя, князя И. А. Чавчавадзе, Грибоедов ознакомился со стихами азербайджанского поэта и политического деятеля XVIII века М. П. Вагифа[72], в одном из писем 1825 г. Грибоедов писал о дружеской беседе с азербайджанским поэтом Мирза-Джан, упоминал певца Алияра и поэта Фазиль-хана[73]. При этом надо учитывать, что Грибоедов прибыл на Кавказ не в качестве досужего туриста, целенаправленно искавшего достопримечательности и коллекционировавшего знакомства с местным культурным бомондом, а дипломата, выполнявшего важную и сложную миссию. То есть все эти знакомства и контакты были подчинены либо логике подготовки к переговорам с иранскими представителями, либо носили случайный характер. Как видим, «совершенно случайно» только один (пусть и выдающийся) российский дипломат позволил нам упомянуть в числе своих контактов целую группу азербайджанских интеллектуалов, из чего можно сделать вывод о достаточно многочисленной азербайджанской интеллигенции даже в первой половине XIX в. Постепенно проникновение в Азербайджан российской культуры привело к своеобразной конвергенции традиционной азербайджанской культуры и новых веяний. Надо отметить, что подобная конвергенция вообще не была чем-то особым и исключительным для азербайджанского общества. Закавказье вообще и Азербайджан в частности издавна находились на перекрёстке исторических дорог и в силу этого являлись зоной межэтнических и межкультурных контактов. Такое «пограничное» положение придало азербайджанской культуре известную пластичность и навык быстрого и эффективного усвоения передовых и наилучших черт иных культурных традиций. Если изначально для восточного Закавказья были характерны зороастризм и различные языческие верования, то с I–II веков нашей эры в этот регион постепенно проникает христианство, а с III–IV веков в Закавказье начинают оседать различные тюркские племена, привнесшие свою, особую культуру, обогатившую культурную традицию Азербайджана ещё одним компонентом – «туранством»[74]. В VII в. в Азербайджан пришёл ислам, вновь поменяв привычный культурный код. В этом свете неудивительно, что восприятие культурных паттернов вестернизированной России не вызвало в среде азербайджанских интеллектуалов особых проблем. Характерно, что уже в 1830–1840-х годах (то есть по историческим меркам едва ли не «на следующий день после присоединения к России») в Шуше и Шемахе уже устраивались театральные представления и торжественные балы в европейском стиле, а европейская музыка не только пользовалась успехом у слушателей, но и осваивалась местными исполнителями[75]. В 1837 г. – то есть менее чем через год после смерти поэта – азербайджанский поэт М. Ф. Ахундов написал на персидском языке поэму «На смерть Пушкина»[76], которая в том же году была переведена на русский язык и опубликована в газете «Московский телеграф»[77]. Этот эпизод хорошо иллюстрирует меру вовлечения азербайджанских интеллектуалов в общероссийскую культурную жизнь уже в первой половине XIX века. Да простится автору этих строк некоторая публицистичность сравнения, но весьма трудно представить, скажем, индийского поэта 1830-х годов, сочиняющего на хинди трогательную поэму, предположим, на смерть Байрона. Очевидно, что отношение азербайджанских интеллектуалов к России, «российскому владычеству», российскому обществу, коренным образом отличалось от отношения подавляющего большинства колонизированных обществ к державам-метрополиям. Разумеется, Российская империя не была сусально-благостной «матушкой-Русью», о которой любят порассуждать ныне различные околоисторические демагоги, взращенные на известном кинофильме времён Перестройки «Россия, которую мы потеряли». Однако приведённые выше факты говорят о том, что концепция «тюрьмы народов», о которой так долго говорила советская историография первой половины XX века и которую и ныне нет-нет да и помянут отдельные любители потребовать от России очередных покаяний «за вековечное угнетение маленьких, но гордых народов», тоже весьма далека от истины. Мы не будем делать широких обобщений о политике царского правительства по отношению к «инородцам» вообще, но отметим, что реакция азербайджанского социума (по крайней мере его образованной части) позволяет судить о том, что проникновение новых культурных кодов в Азербайджан и культурная вестернизация этого региона не вызывала у местной интеллигенции существенного отторжения. Более того, очевидно, что внутренне азербайджанские элиты в культурном плане уже были вполне готовы к вхождению в вестернизированный мир и соответствующей модернизации. Характерно, что еще в конце XVIII в. Ибрагим хан Карабахский состоял в регулярной переписке с Екатериной II (хотя надо отметить, что его письма составлялись и редактировались Вагифом Карабахским, который был не только визирем Карабахского ханства, но и видным азербайджанским поэтом), причём российская императрица отмечала, «что письма Ибрагим Хана выделяются галантностью из всех писем, приходящих из Персии и Турции»[78]. Уже в 1875 г. в Азербайджане под руководством Гасан бек Зардаби стала выходить первая в мире газета на азербайджанском языке «Экинчи»[79]. Как видим, курс на вестернизацию был един на протяжении всего этого периода и начался задолго до административного включения Азербайджана в состав Российской империи. Очевидно, что в данном случае речь шла не о некоем «привнесении света культуры в дикие горы Кавказа», а скорее о взаимообогащении двух культур.
В свою очередь, нельзя отрицать, что и имперская администрация сделала немало для форсированного продвижения в образованные круги азербайджанского социума российских культурных традиций и веяний. Одной из первых проблем, которую должны были решить царские чиновники для обеспечения эффективного контроля и управления новоприсоединённых провинций – это подготовить из местного населения служебные кадры, говорящие по-русски и знакомые с российской системой администрирования. Специально для решения этой задачи в уездных городах создавались начальные школы – уездные училища. Уже к середине XIX века в Азербайджане функционировало 9 подобных учебных заведений[80]. Разумеется, российские чиновники при этом решали свои служебные задачи, но фактически именно эти уездные училища стали первыми очагами европейского светского образования в регионе. По сути, именно эти учебные заведения стали кузницей профессиональных бюрократов, умеющих работать в административном механизме Российской империи, но при этом неразрывно связанных с местным социумом[81]. Обращает на себя внимание набор дисциплин, преподававшихся в этих училищах: русский, азербайджанский и персидский языки, арифметика, чистописание, история, география и исламское законоведение (шариат). То есть обучение в уездных училищах было направлено не на то, чтобы любой ценой вырвать учащегося из привычных ему культурных кодов, а напротив – на конвергенцию и взаимослияние новых и старых традиций. Характерно, что если русский язык, а также точные и естественные науки в этих учебных заведениях преподавали русские учителя, то азербайджанский и персидский языки и шариатское правоведение – педагоги из числа местной интеллигенции. То, что с поиском учителей на эти должности, как правило, не возникало затруднений, ещё раз подчёркивает то обстоятельство, что к XIX веку в Азербайджане уже сложился достаточно значимый слой людей интеллектуального труда, функционально способный к взаимодействию с представителями вестернизированной культуры и морально готовый к такому взаимодействию. С течением времени эта тенденция ещё более углубилась – теперь дети так называемых «почтенных мусульман» стали получать образование в начальных и средних учебных заведениях Москвы и Петербурга, что приобщало азербайджанскую дворянскую молодёжь к российской культуре уже непосредственно в культурной среде крупнейших городов империи. В 1900 г. в Баку было заложено здание городской Думы (ныне там находится бакинская мэрия). Характерно, что на фасаде этого здания были изображены глобус, открытая книга, шестерёнка и измерительный инструмент – это может рассматриваться как изображения своеобразных государственных и общественных приоритетов, декларируемых подданным Империи.