Петер наблюдал, как парень ходит по магазину, дотрагиваясь до автоматов. Наконец он прервал молчание:
— Мистер Эдж.
— Да?
— Мистер Эдж, наверное, это не мое дело, но вы действительно считаете, что здесь подходящее место для игрального зала? — Петер мысленно обругал себя за то, что сует нос не в свои дела. Прежде всего он всего лишь владелец здания и его должна интересовать в первую очередь арендная плата…
Глаза Джонни посуровели. В девятнадцать нелегко признавать свои ошибки.
— Почему вас это интересует, мистер Кесслер? — холодно поинтересовался юноша.
— Ну, двое последних ребят… у них ничего не получилось, — слегка заикаясь, объяснил Петер.
— Наверное, они не очень разбирались в этих вещах, — сказал Джонни. — К тому же вы правы — это, по-моему, не ваше дело.
По лицу Кесслера пробежала обида. Он относился к чувствительным людям, хотя и старался скрыть это. Петер извинился деловым тоном:
— Простите, мистер Эдж. Я не хотел вас обидеть.
Джонни кивнул.
— Тем не менее, принимая во внимание мой прошлый опыт с бывшими арендаторами этого зала, я считаю себя вправе настаивать на плате за три месяца вперед, — продолжил Петер тем же тоном. Он надеялся, что это суровое требование остановит мальчишку.
Джонни Эдж быстро считал в уме. Трехсот восьмидесяти долларов, которые останутся, вполне хватит для задуманного. Он достал деньги и отсчитал сто двадцать долларов.
Петер Кесслер написал расписку, передал Джонни и протянул руку.
— Извините за бестактность, но я желаю вам добра, — робко улыбнулся он.
Джонни Эдж пристально посмотрел на Петера. Не увидев иронии, пожал протянутую руку.
— Если вам что-нибудь понадобится, заходите, не раздумывая, мистер Эдж, — предложил владелец скобяной лавки, подойдя к двери. — Я живу наверху.
— Спасибо, мистер Кесслер.
— Успехов вам, — попрощался Петер.
Когда он с задумчивым видом поднялся к себе, к нему подошла жена Эстер.
— Ну как, он взял? — поинтересовалась она.
— Да, — медленно кивнул Петер. — Взял, бедняга. Надеюсь, ему повезет.
Джонни закурил вторую сигарету и вернулся к письму.
«Поверь, мне не жалко потерянных бабок. Я только жалею о тех деньгах, которые ты мне дал. Мой прежний босс, Ал Сантос, готов взять меня обратно в цирк. Как только он начнет мне платить, я отдам тебе долг».
Джонни не хотел возвращаться в цирк не потому, что не любил эту работу, а потому, что знал — будет скучать по Кесслерам. Он плохо помнил своих родителей. Они погибли девять лет назад в результате несчастного случая, происшедшего в цирке. Тогда Джонни взял Ал Сантос под свое крылышко, но Алу приходилось много работать. Почти все время Джонни проводил один, потому что в цирке оказалось мало детей его возраста. Так что Кесслеры заполнили вакуум в его жизни.
Джонни вспомнил ужины по пятницам у Кесслеров — как аппетитно дымился куриный бульон с мацой или кнедликами. Вспомнилось последнее воскресенье, когда он водил детей в парк. Как весело они смеялись! Как он гордился, когда ребятишки называли его «дядей Джонни»! У Петера замечательные дети — Дорис около девяти, а Марку три годика.
Джонни не хотел возвращаться в цирк, но он не мог всю жизнь сидеть на шее у Петера. Он и так задолжал арендную плату за три месяца. Если бы не Эстер, ему бы частенько приходилось ложиться спать голодным.
Карандаш опять забегал по бумаге.
«Не хочется уходить ночью, но завтра явятся кредиторы. Так что это лучший выход».
Джонни подписался и перечитал написанное. Что-то в письме казалось пустым и формальным. Так не прощаются с друзьями. Он импульсивно принялся вновь писать.
«Р. S. Скажи Дорис и Марку, что если цирк когда-нибудь приедет в Рочестер, они будут ходить туда бесплатно. Спасибо за все. Дядя Джонни».
Настроение Джонни немного поднялось. Он встал и прислонил письмо к пустому бокалу, стоящему на столе. Внимательно огляделся по сторонам. Он не мог позволить себе что-нибудь забыть здесь — денег осталось очень мало. Нет, все в порядке, ничего не забыл.
Джонни бросил последний взгляд на письмо, выключил свет и вышел из комнаты. Он не заметил, как от сквозняка письмо слетело на пол. Глядя по сторонам, Джонни медленно прошел по залу.
Справа стояли «однорукие бандиты», рядом с ними — мультипликационные машины. Чуть дальше находились автоматы, в которых исход поединка решали мастерство и реакция игроков — бейсбольная машина с бэтсменом и девятью игроками и ринг с боксерами, у которых на щеках виднелись продолговатые металлические пуговицы. Слева располагались ряды скамей для зрителей кинопроектора, которого он так и не дождался. У самой двери стоял автомат «Бабушка-гадалка», предсказывающий судьбу.
Джонни посмотрел через стекло на куклу. Ее голову покрывала белая шаль, на которой звенели монеты необычной формы и различные амулеты. В темноте она казалась живой и смотрела на Джонни ярко накрашенными глазами.
Джонни нашел в кармане монету, протолкнул в щель и нажал на рычаг.
— Ну-на поведай мне судьбу, старушка, — попросил он.
Зажужжал механизм, рука куклы поднялась и тонкие металлические пальцы прошлись по рядам аккуратно расставленных перед ней белых карточек. Шум усилился. Гадалка выбрала карточку, с трудом повернулась и бросила ее в лоток. Жужжание прекратилось, и карточка вылетела по лотку к Джонни. В этот момент с улицы донесся свисток поезда.
— Черт! — пробормотал Джонни. — Надо бежать.
Он сунул карточку в карман, схватил чемодан и быстро вышел на улицу. Несколько секунд смотрел на темные окна второго этажа. Кесслеры спали. Ночь оказалась прохладной. Джонни надел пальто, поднял воротник и поспешил на станцию.
Дорис внезапно проснулась и уставилась в темноту. Затем повернулась на бок, лицом к окну. Уличный фонарь осветил идущего человека с чемоданом в руке.
— Дядя Джонни, — сонно прошептала девочка и опять заснула.
Утром Дорис ничего не помнила, но подушка оказалась почему-то влажной, словно она плакала во сне.
Джонни стоял на перроне. Показался поезд. Парень полез в карман за сигаретой и наткнулся на карточку.
«Вам предстоит путешествие, из которого, вам кажется, вы не вернетесь. Но вы вернетесь, причем очень скоро. Бабушка-гадалка все знает».
Джонни громко рассмеялся и поднялся в вагон.
— На этот раз ты почти угадала, старушка. Но ты ошибаешься насчет возвращения. — И он выбросил карточку в темноту.
Однако ошибалась не «Бабушка-гадалка», а Джонни Эдж.
2
Петер Кесслер открыл глаза. Он лежал на большой двуспальной кровати, и голова медленно прояснялась ото сна. Петер потянулся, задев правой рукой впадину на еще теплой подушке, на которой спала Эстер. Из кухни донесся голос жены, которая велела Дорис поторопиться с завтраком, если девочка не хочет опоздать в школу. Окончательно проснувшись, Кесслер встал и направился к стулу, на котором лежала одежда. Полы длинной ночной сорочки волочились по полу.
Он снял рубашку, надел нижнее белье, брюки. Сидя, натянул носки, обулся и вышел в ванную. Открыл воду, достал набор для бритья и принялся взбивать пену, напевая старинную немецкую песню, которую помнил еще с детства.
В ванную заглянул Марк.
— Папа, я хочу пи-пи, — заявил мальчуган.
— Давай сам, ты уже большой мальчик.
Марк закончил пи-пи, взглянул снизу вверх на отца, который правил бритву, и поинтересовался:
— Можно мне сегодня побриться?
— Когда ты брился в последний раз? — Отец серьезно посмотрел на сынишку.
Марк потер пальцами щеку, как всегда делал Петер.
— Позавчера, но у меня быстро растет борода.
— Ладно, — сказал Петер, заканчивая править бритву. Он протянул мальчугану стаканчик с кисточкой. — Намылься, пока я буду бриться.
Марк покрыл лицо пеной и принялся терпеливо ждать, когда отец закончит бриться. Мальчик ждал молча. Он знал, что бритье очень важное и тонкое дело и, если мешать, можно порезаться.
Наконец отец закончил бриться и повернулся к сыну.
— Готов?
Марк кивнул. Он побоялся проглотить пену, если откроет рот.
— Повернись-на, — велел Петер, опускаясь на колени.
Мальчик повернул голову, закрыл глаза и попросил:
— Только не порежь меня.
— Я осторожно, — пообещал Петер, прижал бритву обратной стороной к лицу сынишки и начал снимать пену. Через несколько секунд он встал и объявил: — Все.
Марк открыл глаза и потер щеки.
— Гладкие, — счастливо объявил малыш.
Петер улыбнулся. Он ополоснул бритву, вытер и аккуратно спрятал в коробку. Затем помыл стаканчик и кисточку. Смыв с лица остатки пены и вытеревшись, он взял Марка на руки.
— А теперь идем завтракать.
На кухне он усадил сынишку и сел на свое место.
— Доброе утро, папа, — чистым и ясным голосом поздоровалась Дорис, целуя отца.
— Gut morgen, liebe kind,[1] — ответил Петер, обнимая дочь. После рождения Марка он всегда так отвечал Дорис. Марк стал у него любимцем, и Петер испытывал чувство вины перед дочерью. Поэтому он старался уделять Дорис больше внимания, быть с ней помягче.
Дорис вернулась на свое место. Петер с удовольствием смотрел на дочь, красивую девочку с золотыми косами, уложенными короной, и нежными синими глазами. На щечках играл румянец. Кесслер вспомнил, что семья переехала в Рочестер из перенаселенного нью-йоркского Ист-Сайда из-за слабого здоровья Дорис в раннем детстве.
Эстер принесла тарелку с вареными яйцами, копченой лососиной и зажаренным в масле луком. С тарелки поднимались ароматные запахи.
— Лососина с яйцами! — радостно воскликнул Петер, шумно принюхиваясь. — Как тебе удается достать ее, Эстер?
Эстер гордо улыбнулась. В Рочестере копченую лососину не продавали, но ей присылали из Нью-Йорка.
— Это кузина Рашель прислала из Нью-Йорка, — ответила она мужу.