Да, он с сыном. Сын в игрушках. Жена с Маришкой в поликлинике, как раз собирают справки для санатория. Есть, конечно, теща, но она придет не раньше обеда. Ничего у сержанта с командиром не получится при всем их желании.
– Без вас сказали не возвращаться.
Вот кто может быть хуже тещи, так это посыльный в первый день отпуска. Толку, что отключил мобильный? Эх, Серега-Серега, что ж у тебя такие блудливые руки оказались? Автомата им мало?
– Тили-бом, тили-бом, загорелся Кошкин дом. Вж-ж-ж! – примчался на коленках, управляя пожарной машинкой, Глебка. Оглядел гостя. Не увидев его превосходства над отцом, спросил о взрослом, непостижимом: – Пап, а правда, что за вторником сразу идет сентябрь?
– Он как раз сегодня и пришел, Глебка. Играй.
– Вж-ж-ж! Тили-бом, тили-бом!
– Там как раз школа, – услышав про 1 сентября, приоткрыл тайну срочного вызова сержант. – В заложниках дети. Много.
Возведенный с таким старанием защитный бруствер оказался из песка: рассыпался, похоронив отпускные тапки и санаторий.
– Ясно. Иду.
Сержант кивнул, но от развалившегося окопа не отошел, остался охранять открытую дверь.
Сумку с амуницией, по старинке именуемой «тревожным чемоданчиком», Костя вечером наивно запихнул за швейную машинку. Назад ее, за шиворот! И как же долго включается мобильник! За это время можно сшить Глебке рубаху! В коробке для пуговиц барыней лежит шоколадная конфета. «Ласточка»… Теперь жена не берет трубку. На приеме? А теще по пробкам лучше на метле летать!
– Товарищ капитан!..
Костя помнил, что он не майор. Только что делать с сыном, который тушит «Кошкин дом»? Глебка для полноты эффекта может включить и газовую конфорку, и выскочить на балкон вызывать пожарные вертолеты…
– Глебка, мы мужики?
– Мы мужики, – замер тот солдатиком рядом. Скосил глаза на подглядывающего сержанта: вот так надо слушаться моего папу!
– А давай поиграем в войну? – предложил Костя сыну, торопливо перебирая на вешалке одежды. Куртка, вильнув оборвавшимся хвостиком петельки, сама соскользнула вниз…
– Давай. Я прячусь?
– Нет, сегодня ты будешь… заложником. Я сначала поеду вон с тем товарищем сержантом, уничтожу всех плохих дядек, вернусь и освобожу тебя. И вместе съедим эту конфету, – протянул Глебке «Ласточку».
Берцам просились щетки и крем, но обойдутся: судя по всему, им будет не до жиру и лоска.
– А ты мне подаришь потом скрытую камеру? – почувствовав личный интерес отца к игре, цыганом выставил условие Глебка.
– Зачем она тебе?
Ремень, кепка.
Готов.
– А я повешу ее на Новый год на елку и увижу, как приходит Дед Мороз!
Пришедшая после обеда теща, сглаживая вину за опоздание, засюсюкала, загукала от дверей. Тишина насторожила, и, торопливо сбросив с ноги сапожок, допрыгала на ней, босой, до двери в детскую комнату. И спустилась по косяку, освобождая грудь от сдавившей кофты: в комнате на полу спал прикованный наручниками к батарее внук, покрытый, словно серебристой чешуей, навешенными на рубашку орденами и медалями. Рядом с ним стояла миска с едой и кружка воды, из кулачка Глебки виднелась надкушенная конфета. Посреди комнаты лежала записка с ключиком от наручников, но сил хватило только дотянуться до телефона, нажать на ноль и двойку, а потом и тройку.
– Лишить родительских прав и посадить! – явившаяся сразу за милицией чиновница из управы взмахнула руками, фокусником выпуская из-под широких рукавов кардигана стайку журналистов. Те, словно клювиками, защелкали фотоаппаратами. Глебка, звеня медалями, молотил в воздухе ногами, отбиваясь от милиционера-ключника:
– Меня папа спасет. Уходите все.
– Вот оно, воспитание. Вот оно! – Теща призывала всех в свидетели, указывая и на прибитую к стене соску. – Это он так отучает от нее дочь. Еще вымерял расстояние до рта, чтобы не на вырост! Солдафон!
Старший милицейского наряда словно услышал слишком знакомое слово из уст собственной тещи. Набычился, и стоявший рядом лейтенант замахал руками – кыш-кыш, пошли-пошли все вон. Ни теща, ни чиновница в посторонних оказаться не желали, но лейтенант грудью и распахнутыми руками, как ковшом бульдозера, выгреб всех в узкий дверной проем.
Оставшийся в комнате старший лейтенант подмигнул заложнику, лег рядом на пол, голова к голове.
– Привет, боец.
– Привет.
– Мне нравятся твои награды.
– Это дедушкины, который жил еще за одним дедушкой.
– Прадедушка.
– А это от такой же бабушки, – выставил Глеб левое плечо, на котором выше боевых прадедовых красовалась медаль «Мать-героиня».
– У тебя достойное прошлое, брат, – постарался сдержать улыбку старший лейтенант. Протянул для знакомства руку. Глеб пожал ее своей свободной. Уловив доверительность, милиционер подтянулся к батарее, сел, прислонившись к ней спиной.
– У меня тоже будут награды! – заверил Глебка, усаживаясь рядом.
– Даже не сомневаюсь, – грустно согласился милиционер, предугадывая будущее парня: на чьих коленях сидим в детстве, те и становятся примером. Заглянувшему в комнату маленькому старичку в синей медицинской униформе махнул рукой – здесь не по вашей части. Попробовал вызвать «террориста» по телефону, чтобы прояснить ситуацию из первых уст, но бесполезно опустил руку: – Вот только где может быть твой папка, брат?
Костя лежал в какой-то вонючей канаве, упираясь затылком в рваный край трубы. Из нее сочилась, стекая за шиворот, вода. И хотя есть на войне железное правило: где укрылся от стрельбы, там и замри, пока живется, падающие за шиворот капли были столь неприятны, что Костя все же повел головой, осторожно огибая трубу. Оказавшаяся ржавой и тухлой вода стала кап-кап-капать на грудь, разбиваясь о бронежилет и брызгая на лицо, но это все равно показалось менее противным, чем стекающая струйка за шиворот.
Теперь можно отдышаться и сосредоточиться. Враг смотрит через прицел на то место, где ты упал, а ты любуешься небом. Нынче оно от жары белесое, словно вылинявшая десантная тельняшка. Себе тоже пора покупать новую…
Кап-кап… Вода, словно метроном, задает ритм на движение. Под школьную ограду. Там попытаться сделать подкоп или быть готовым перемахнуть через верх. Все это для худшего развития событий – штурма школы, когда каждая секунда будет стоить чьих-то жизней.
Кап-кап-кап…
Поджав, для их же спасения, пальцы в ботинке, Костя приподнял над канавкой его носок. Пошевелил ногой, привлекая внимание стрелка. Или со стороны боевиков это был просто беспокоящий огонь и никто тебя на мушке не держит? Террористов в школе человек тридцать, им, конечно, не закрыть периметр всего здания. Но вдруг здесь посажен снайпер? Когда продырявит голову, результат гадания объявлять, к сожалению, будет некому. Лучше потренироваться на ноге, их, в отличие от головы, хотя бы две…
Тишина. Если не слышать стоны людей, собравшихся вокруг школы. А на дереве, почти над головой, висит вырвавшийся из плена, но зацепившийся за ветку праздничный воздушный шарик. Ему, как и трагедии, третий день. На солнце никнет, воздух, словно жизнь, уходит и из него. Что же дети в такой жаре и тесноте спортзала? Представить страшно, что там могли бы оказаться Глебка и Маришка. Уже за один этот страх перегрызет глотку всем, кто окажется на его пути. Крошить, крошить в капусту зверье. Волки боятся только волкодавов. И он им станет.
Костя вывел голову из-под трубы, перевернулся на живот, невольно пеленуя себя болотной жижей. Хотел получить целебные грязи в санатории? Пожалуйста, бесплатно. До забора метров двадцать открытого пространства, всего несколько прыжков. Но путь этот потребуется именно проползти, и не кап-кап-кап-кап-кап-быстро, а как можно медленнее и незаметнее. Это в мирное время бегущий по улице офицер вызывает улыбку, но во время войны – уже панику. А ее нельзя допустить ни при каких обстоятельствах, при ней террористы начнут расправляться с теми, кто у них в руках. Поэтому – никто не собирается никого штурмовать. Всем сохранять спокойствие. Только переговоры, и ничего кроме них. А если кто и увидит ползущего бойца, пусть улыбнется, насаживая цель на крючок: медленный враг угрозы не представляет.
Так что Косте, даже обреченному, остается только ползти, выбирая расстояние до ограды. Правда, командир обещал отвлекать в это время террористов переговорной активностью…
Ну что ж, первый пошел!
Выполз.
Выстрела не прозвучало, зато какая-то тварь тут же села Косте на шею. Защекотала, но рукой не шевельнуть выше мизинца, не отогнать. Спина загорелась от жгучего солнца и ожидания выстрела. Самое паскудное, что он раздастся, ему некуда деться: пуля для того и льется, чтобы останавливать все, что движется. Хотя Костя не движется, он миллиметрами подтягивает себя к забору. Тот еще не виден, взгляд перекрывают сухие травинки и капли пота на ресницах. Но и головой не трясти, дозволено лишь отморгаться. Как там шар на дереве, держится? Держись, дорогой, не сдувайся. И не улетай. В небе и так сейчас тесно от собравшихся ангелов. Интересно, они хоть раз соберутся в небесное воинство, чтобы всей белой ратью налететь на врага? Почему сверху налетает только воронье?
– Кар!
Накаркал. Никуда стервятники не делись. А от земли идет, не переставая ни на мгновение, стон. Не случалось в истории большей подлости взрослых по отношению к детям. Ворваться во двор во время школьной линейки, расстрелять на глазах у ребятишек их отцов, запереть всех в спортзал при тридцатиградусной жаре без воды и света. Резать гадов на куски…
Так, замереть. Отморгаться. Успокоиться. Отвлечься. Иначе эмоции сорвут нервы. Какая же сволочь залезла под воротник? Прижать шеей, раздавить о «броник».
– Кар-кар.
Вместо «кап-кап» ритм задает воронье. Прекрасная смена декораций. Но вода, хоть и ржавая, – это жизнь. Что означает карканье, известно из детских сказок. Тем более и там, куда ползет Костя, его ждет не свадьба. Отряд рассредоточился напротив всех возможных участков прорыва, Косте, как небожителю, командир «нарезал» самый дальний угол здания. Задача известная: пока остальные нагнетают обстановку на главных направлениях, ему проскочить школьные коридоры и ворваться в спортзал. И уже там, вызывая огонь на себя, не дать боевикам подорвать бомбу, подвешенную к баскетбольному кольцу.