Все, вперед.
Кар-кар-кар…
Нет-нет, не в таком темпе, желательно хотя бы через раз. К тому же за тополиным листком с надкушенным гусеницей краем начинает возноситься Брестской крепостью кирпичная кладка забора. Неужели дадут доползти? Или нажмут на курок на последнем сантиметре? Давным-давно, определяя Костю в группу захвата, командир подчеркнул:
– Эта должность, товарищ лейтенант, имеет дополнительное звание – небожитель. При любом раскладе ты уже в раю, потому что при освобождении людей тебе идти на пули первому.
Только бы она не в позвоночник…
Костя замер. Умер. Он не спезназовец, не небожитель. Он – истлевшая куча листьев. Бугор земли. Коряга. Боевикам ничего не угрожает. Как нелепо пошутили они с Глебкой по поводу заложников…
Додавив «броником» жука, вытянул освободившуюся шею к Брестской крепости. Гусеницей подтянул туда же тело. Колено обожгло резкой длинной болью. Стекло? Заживает долго… Еще… Еще… Легко, спокойно, размеренно. А запах пошел такой, будто попал в стадо баранов. И расстояния осталось на один рывок. Всего лишь подтянуть коленку, создать упор. Нет, лучше левую. В правой боль: стекло, скорее всего, бутылочное. У них со стрелком будет не более двух секунд на двоих. Кто кого? Нырнуть рыбкой или вильнуть ласточкой…
Лежать!!!
– Лежать, я сказал, – прошептал Костя, стараясь отвести нос от бараньего гороха, покрывшего землю до самого забора.
Надо, надо полежать. Задача не менялась – не вызвать паники и раздражения бандитов. Как ты там, красный шар? Держишься? Вот и мы держимся. И начинаем скольжение. Если упираться в землю носками, то можно продвинуться на целую горсть гороха. Как же ты далека, Брестская крепость. И путь к тебе устлан не розами.
Ну что же ты, гад, не стреляешь? Не может быть, чтобы не прикрыли самый дальний угол. И что вороны смолкли? Ждут развязки? Конечно, им сверху ситуация виднее. А жук оказался живучим, продолжает ползать под «броником». Тут бы себя вытащить, а некоторые хотят на чужом горбу, в прямом и переносном. Но потом умирать ему, проткнутому шомполом, на самом медленном огне. Или смилостивиться? Как бы то ни было, под одним прицелом ползут. А на месте стрелка он бы уже вскидывал автомат, если хочет успеть…
Успел!
Очередь прозвучала короткая, уверенная. Расстрельная, потому что в упор.
Единственное – не из здания, а внутри его. Плохо. Значит, боевики расстреляли еще кого-то. Могли это сделать назло командиру, который тянет с уступками, давая Косте время доползти до стены. Лишь бы не зря, лишь бы успеть к бомбе.
Но голова уже в тени забора. Неужели проскочит? Теперь аккуратненько занести себя к ограде. Боком, чтобы поглубже уложить тело вдоль кладки. Кирпич красный, в щербинах, сколах. Все! Стрелка не было. Но кто знал! Можно махнуть рукой: наверняка кто-то из своих наблюдал за ним в бинокль и докладывал командиру о перемещении. А теперь жука из-за шиворота на божий свет – и со всей пролетарской злостью и ненавистью размазать об этот самый спасительный кирпич! Или на волю, раз обещал?
Костя с удовольствием хлопнул себя по перегревшемуся загривку, растер его и обмяк в бессильной усмешке – под пальцами оказался хвостик оборванной петельки от вешалки. О-о! Лучше бы жук! Сколько крови попил.
И самому бы литра два-три-четыре холодной воды. Как дети без нее третьи сутки? Ангелы-ангелы, если не можете собраться в войско и облачиться в доспехи, пошлите хотя бы дождик со своих владений. Завтра будет поздно…
А на подкоп надеяться нечего. И стальные прутья ограды не разогнуть. Остается прыжок через верх.
В ближайшем окне стекла выбиты – это плюс. Рамы узкие – минус, придется выносить плечом. В глубине класса на одном гвозде нервно болтается плакат. Какой класс? Схему, нарисованную местными жителями, Костя держал в памяти, и пришлось вывернуть шею, чтобы прочитать схему: «Нормы оценки знаний, умений и навыков по русскому языку». Все правильно, класс русского языка и литературы. Выше контуженного плаката висели иконами портреты писателей, и здесь тоже не обошлось без потерь: Пушкин был убит выстрелом в голову, Толстого прошила автоматная очередь наискосок по груди, Гоголю оторвало плечо. А он, наивный, выставлял носок ботинка.
Но теперь ждать. Должны же договориться, должны же хоть куриные мозги остаться у этих нелюдей, чтобы не трогать детей.
Не остались.
Взрыв взметнул крышу спортзала, в ту же секунду Костя взлетел над оградой. Проломил плечом раму с торчавшими осколками стекла. Что-то пошло не так, как хотелось бы, его бросок не стал главным, и теперь ему приходилось нестись по коридорам, полным дыма и битого стекла, в стрельбу и крики.
Первой под ногами оказалась скрюченная фигурка девочки. Подхватив ее на руки и закрыв собой, Костя бросился к выходу, в котором среди детей мелькали инопланетянами-гулливерами бойцы их отряда. С крыши падали горящие доски, от одной Костя едва увернулся, став в пролет двери на кухню. То ли показалось, то ли это было на самом деле, но из-под приподнявшейся крышки поварского котла на него глянули детские глаза. Это могло почудиться, скорее всего, так и было, но на котел упали головешки, придавив крышку.
Девочка на руках застонала, и, больше не раздумывая, Костя побежал сквозь огонь дальше.
– Мам, больно! – вскрикнул Глебка, когда она надавила пальцами, закрывая ему глаза. Вырвался, сел смотреть телевизор на полу.
В кино тоже показывали горящую школу, из которой солдаты выносили раздетых, окровавленных детей. К ним бежали кричащие люди, вокруг шла стрельба, и Глебке стало страшновато: там все казалось взаправду. На всякий случай вытащил из игрушек все танки и бронетранспортеры, выставил полукругом перед телевизором – поддержать своих. Оглянулся на маму: я правильно сделал?
– Он там, наш папка там, – показывала та на экран, и Глеб с надеждой посмотрел на свою армию, готовую спасти любого, а уж папку – в первую очередь. Может, рубашку с дедушкиными наградами для боя одеть успеет?
Из кухни прибежала со свечками бабушка. За ней, взвизгивая от каких-то своих детских восторгов, прискакала с ложкой Маришка. Увидела соску на стене, припала к ней. Но стоять, уткнувшись в стену, показалось неинтересным, и она, заложив для разворота вираж, побежала обратно к оставленной еде.
– Он там, там. Он обязательно будет там, – обессиленно шептала мама, не отрываясь от экрана.
Бабушка виновато закивала, поставила около телевизора стакан с пшеном, воткнула в него свечу, подожгла. Огонек заслонил половину экрана, смешался с пламенем внутри школы. Глебка хотел бежать за своей пожарной машинкой, которой он запросто тушит Кошкин дом, но в этот момент увидел в кино папу, который нес на руках худую девочку.
– Папа! – закричал радостно Глебка. Его папа в телевизоре! – Маришка, быстрее – тут папа!
Мама тоже увидела его, бросилась к экрану. Пламя на свече от порыва воздуха пригнулось, сил обратно распрямиться ему не хватило, и оно свернулось в яркую точку на фитильке. Изображение размыла бело-синяя струйка дыма. И хотя они вдвоем принялись разгонять завесу, лицо папы оказалось закопчено. Он поминутно оглядывался, словно оставил кого-то в пожаре, и едва у него перехватили девочку, посмотрел из телевизора на Глебку и ринулся обратно в клубящееся месиво из черно-белого дыма и красного огня. Он не гас, как у свечи, а едва отец скрылся в школе, сверху рухнула балка, подняв от восторга миллион огненных брызг. Мама, только что державшая Глеба, вдруг обмякла и рухнула на пол, разметав боевой танковый порядок.
– Бабушка! – закричал Глебка, теперь уже сам закрывая глаза от страха.
Рухнувшая балка зацепила, сбила Костю с ног, заставив упасть грудью на битое стекло. В спортзале продолжались крики, но он, подхватившись, нырнул в столовую, к котлам. Обжигаясь, принялся сбрасывать с крышки горящие доски, и в этот момент раздалась наконец так долго ожидаемая очередь. В спину.
Бронежилет уподобился наковальне, по которой ударило сразу несколько молотов, левая рука словно оторвалась, хотя Костя видел ее при себе. Стены закачались, и, чтобы не потерять сознание до того, как удастся приподнять крышку, Костя застонал в голос. Для одной руки стальной поварской кругляш оказался слишком тяжелым, но он поддел его плечом. Поднял, как Геракл, на ней отражением зеркально горящую крышу, само небо с его ангелами. Как он просил у них дождя! А из темноты пышущей жаром преисподней, вместившейся в котле, на него смотрели угасающие, еле открывшиеся глаза пацаненка. Едва различая его в пелене несознания, Костя прошептал:
– Вылезай.
Мальчик не пошевелился. У него не осталось сил даже шевелиться, он уже сдался жаре, огню и стрельбе. Он устал бороться за жизнь, потому что, если маленькому выпадают такие страдания, что может ждать впереди? Глаза закрываются легче, чем открываются. Хорошо, что не в темноте…
Косте пришлось стать еще одним Гераклом, чтобы отбросить крышку. Она уперлась в горящую балку, но держалась самостоятельно, и Костя потянулся за мальчиком. Пальцам оказалось не за что ухватиться на голых плечах, и тогда он сам перевалился внутрь котла. Раненая рука не захотела остаться за бортом, потянулась за хозяином следом, при этом заполняя болью все малое пространство в жарком котле. Места в ней и для одного пацана было мало, и Костя вытолкал оставшимся в живых плечом Геракла мальчика наружу.
На себя сил осталось еле-еле. Тянула вниз стотонная оторванная рука, но даже ее удалось подтянуть к груди. Оставалось набрать воздуха для последнего рывка, но в этот момент сверху рухнула еще одна балка. Она легко, словно при игре в городки, сбила крышку, та всей своей мощью опустилась на приподнявшуюся спину спецназовца, замуровав на земле и Костю, и его душу, так и не ставших небожителями.
…К вечеру над школой пошел дождь. Не ситничком, не в крапинку – обрушился сплошным потоком, заливая не то что огонь, а даже искры, тараканами попрятавшиеся в расщелинах головешек. А заодно смывая и последние земные следы погибших ребятишек.