Купец молчал. Было у него такое ощущение, будто он пошел по ровному месту и вдруг ударился лбом обо что-то невидимое им, но кремнево-твердое…
А время не останавливалось. Волгу уже давно сковало льдом; казалось, что по этой огромной белой равнине никогда не ездили на лодках и не было никакого перевоза, и сама пристань была теперь похожа на сказочный ледяной дом.
За несколько дней до Нового года помощнику присяжного поверенного Ульянову Владимиру Ильичу доставили повестку от земского начальника. Домашним было известно о его тяжбе с купцом. Глядя на сына, который играл сейчас в шахматы со своим гостем, мать с тревогой думала, что ему опять предстоит бессонная ночь, опять надо тащиться невесть куда в поезде, на лошадях и пешком. Она знала, что никаким уговорам он не поддастся, но все же не могла смолчать:
— Бросил бы ты этого купца, Володя! Напрасно проездишь, только измучаешься.
— Придется ехать, мама, — мягко ответил сын, поднимая голову от шахматной доски, — надо довести дело до конца! Такого случая нельзя упустить! Сколько они ни откладывают, а приговор вынести придется! О нем узнают сотни людей, весь город. Очень полезный урок! Тактика земского ясна — затягивать, откладывать, потому что другого хода нет… Вот как у вас, — улыбнулся он своему партнеру и громко возгласил:
— Мат!.. Но меня они этой тактикой не собьют… Вот только поезд идет ни свет ни заря… Придется вставать ночью.
Была весна. Ослабевшие, истаявшие льдины медленно плыли по вздувшейся воде, с тихим шуршанием задевая Одна другую, все шире становились разводья. Мокрые поля слегка дымились, в каждой лужице валялись червонные слитки золота. Навигация еще не началась, пароходы еще только прочищали глотки, перекликаясь простуженными гудками, на затонах и пристанях скалывали лед, а перевоз уже работал.
Целая флотилия перевозила людей на тот берег. Были тут и грузные рыбачьи посудины, и солидные ялики, и юркие лодчонки. И как только затевался где-нибудь разговор — сразу поминали купца, владельца пристани, сидевшего ныне в арестном доме.
Лодочник в обтрепанном картузе чувствовал себя героем. Он уже в сотый раз, наверное, рассказывал, как вез пассажира, который «засудил этакого купчину», и понемногу добавлял все новые краски.
— Наш, волжский! Сразу видать с обличья! Богатырь, голос зычный. Как отрезал мне: «Греби вперед!» — так у меня сами заходили весла!
— Вот обожди, купцу-то сидеть недолго! Выйдет, покажет вам! Свет станет в копеечку!
Лодочник торжествующе засмеялся:
— Нет, подавился купец чаем! Больше в тюрьму не захочет! А если что-нибудь удумает, то мы ему… — Лодочник втянул в себя побольше воздуха и прохрипел — За-а-а-дний х-х-од! Стоп-п!
ДАЙТЕ НАМ ОРГАНИЗАЦИЮ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ — И МЫ ПЕРЕВЕРНЕМ РОССИЮ!
* * *
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье.
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора.
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы.
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут.
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
* * *
Струн вещих пламенные звуки
До слуха нашего дошли,
К мечам рванулись наши руки,
Но лишь оковы обрели.
Но будь покоен, бард: цепями,
Своей судьбой гордимся мы
И за затворами тюрьмы
В душе смеемся над царями.
Наш скорбный труд не пропадет:
Из искры возгорится пламя, —
И православный наш народ
Сберегся под святое знамя.
Мечи скуем мы из цепей
И вновь зажжем огонь свободы,
И с нею грянем на царей —
И радостно вздохнут народы.
О ТОМ, КАК ЛЕНИНПЕРЕХИТРИЛ ЖАНДАРМОВ
Когда Ленину было двадцать шесть лет, он уже был всем известный революционер и царское правительство боялось его как огня.
Царь велел посадить Ленина в тюрьму.
И Владимир Ильич просидел в тюрьме четырнадцать месяцев.
А после этого жандармы выслали его в Сибирь. И там, в Сибири, Ленин прожил в деревне целых три года.
А это была глухая деревушка. Она стояла в тайге. И ничего хорошего там не было.
Но Владимир Ильич не огорчался, что его сослали в такую глушь. Он там много работал, писал революционные книги, беседовал с крестьянами и помогал им советами.
А в свободное время Ленин ходил на охоту со своей охотничьей собакой Женькой, купался, играл в шахматы. Причем шахматы он сам вырезал из коры дерева. И вырезал очень хорошо, даже великолепно.
И вот время проходило незаметно. Протекло почти три года. Приближался конец ссылки.
Уже Владимир Ильич начинал обдумывать, куда ему поехать, чтобы снова продолжать революционную работу.
Но незадолго до конца ссылки в избу, где жил Ленин, пришли царские жандармы.
Они сказали:
— Вот что. Сейчас мы сделаем у вас обыск. И если найдем что-нибудь запрещенное царским правительством, то берегитесь. Тогда вместо освобождения мы оставим вас в этой глухой деревне еще по крайней мере три года.
А у Ленина были запрещенные книжки и разные революционные документы. И все эти книги и документы лежали в книжном шкафу на нижней полке.
Вот один толстый усатый жандарм встает у двери, чтоб никто не пришел и не вышел. А другой жандарм, маленького роста, но тоже усатый и свирепый, ходит по комнате и во все нос сует.
Он осмотрел стол, комод, заглянул в печку и даже не поленился залезть под кровать, чтоб увидеть, что там такое.
Потом он подходит к книжному шкафу и говорит:
— А это что у вас там, в шкафу?
Ленин говорит;
— Это мои книги в шкафу.
Жандарм говорит:
— А вот я сейчас посмотрю эти ваши книги и увижу, что это такое.
И вот жандарм стоит около этого шкафа и думает, с чего ему начать осмотр: с верхней полки или с нижней?
Жена Ленина, Надежда Константиновна Крупская, смотрит на этого жандарма и думает:
«Только бы он начал обыск с верхней полки. Если он начнет с верхней полки, тогда хорошо, тогда под конец обыска он устанет и последнюю полку не будет внимательно осматривать. Но если он начнет обыск с нижней полки, тогда плохо: как раз на этой полке среди других книг имеются запрещенные».
Ленин тоже смотрит на жандарма и тоже об этом думает.
Вдруг Ленин, чуть улыбнувшись своим мыслям, берет стул и ставит этот стул к шкафу. И говорит жандарму:
— Чем при вашем маленьком росте тянуться, встаньте на этот стул и начинайте проверять мои книги.
Маленький усатый жандарм, увидев такую любезность со стороны революционера, поблагодарил и влез на стул. Но поскольку он влез на стул, то он, ясно, и начал осматривать с верхней полки. То есть то, что и надо было Ленину.
И, глядя на жандарма, Владимир Ильич улыбался.
И Крупская тоже улыбалась, видя, что Ленин заставил жандарма сделать так, как ему было надо.
Вот жандарм роется на верхних полках, читает заглавия и перетряхивает каждую книжку. А время идет. Книг много. И за три часа жандарм едва успел просмотреть четыре полки.
Пятую полку жандарм стал осматривать уже не так внимательно. Тем более что толстый жандарм, стоявший у двери, начал вздыхать и хандрить. И даже сказал своему приятелю:
— Ох, как долго идет обыск! Я устал и кушать хочу.
Маленький жандарм говорит:
— Скоро пойдем обедать. Вот осталась последняя полка. Ну, да, наверно, и на этой полке у них ничего нет, раз во всем шкафу ничего не обнаружено.
Толстый жандарм говорит:
— Ясно, у них ничего нет. Пойдемте кушать.
Почти не осматривая нижнюю полку, маленький жандарм сказал Ленину:
— Выходит, что ничего запрещенного мы у вас не нашли. Честь имею кланяться.
И с этими словами жандармы уходят.
И когда закрылась за ними дверь, Владимир Ильич и Крупская начали весело смеяться над тем, как были одурачены жандармы.
Опять погода завернула круто.
Над Шушенским ни месяца, ни звезд.
Из края в край метелями продута,
лежит Сибирь на много тысяч верст.
Еще не в светлых комнатах Истпарта,
где даты в памяти перебирай,
а только обозначенным на картах
найдешь далекий Минусинский край.
Еще пройдут десятилетья горя
до мокрого рассвета в октябре,
и пушки те, что будут на «Авроре»,
еще железною рудой лежат в горе.
Горит свеча, чуть-чуть колеблет тени.
Село до ставней вьюги замели.
Но здесь, где трудится, где мыслит Ленин,
здесь, в Шушенском, проходит ось Земли.
Уж за полночь, окно бело от снега,
а он все пишет, строчки торопя.
Сквозь вьюги девятнадцатого века,
двадцатый век, он разглядел тебя.
…Невзрачный домик затерялся в мире.
Но на стекло морозный лег узор,
и тут вся география Сибири —
от океана до Уральских гор:
Вот серебро равнин ее широких,
вот, в иглах весь, тайгу засыпал снег,
и различимы горные отроги
и, как рога оленьи, русла рек.