– Тоже убитый.
– И мой убитый, – сказал Климович и пошел к своему танку.
Уже стоя на броне, он спросил у Терентьева, все ли экипажи пополнили комплекты, и, получив утвердительный ответ, приказал, чтобы остальные четыре танка двигались за ним. Влезая в башню, он вымазал руки в крови и еще раз подумал о Смолякове и Зыбине. Через минуту все пять танков двинулись к полю боя.
В пятом часу пополудни Полынин, ходивший к Баин-Цагану на прикрытие бомбардировщиков, перед уходом из зоны резко пошел на снижение. После семи вылетов у него от усталости молотком стучало в висках, но он не израсходовал запаса патронов, и ему хотелось пониже пройтись над японцами, полив их из пулеметов.
Снижаясь, он наконец вблизи увидел то поле боя, над которым висел сегодня весь день.
Все пространство плоскогорья было иссечено окопами. Повсюду были видны опрокинутые орудия, разбросанные снарядные ящики, разбитые грузовики и раздавленные двуколки, сгоревшие и еще горящие танки, разбросанное оружие и бесчисленные мертвые тела.
Но жизнь еще продолжалась на этом поле смерти. На нем еще крутились бившие из пушек и пулеметов танки, еще стреляли орудия, рвались гранаты, выскакивали из окопов и бросались к танкам люди и метались обезумевшие лошади.
Снизившись до ста метров, Полынин дал длинную очередь вдоль японского окопа и, снова набирая высоту, с тревогой подумал о том, что с наступлением темноты танки должны будут или покинуть поле боя, или остаться на нем, среди успевших засесть в окопы японских солдат.
Он взял курс на аэродром и, выйдя на дорогу, соединявшую Хамардабу с Тамцак-Булаком, увидел, как, сворачивая с нее к Баин-Цагану, по степи движется колонна полуторок, до отказа набитых нашей пехотой.
«Наконец-то!» – с облегчением подумал он и, пройдя над колонной, несколько раз покачал крыльями.
Глава девятая
Батальон 117-го стрелкового полка, вечером подброшенный на машинах в район южнее Баин-Цагана, в наступавшей темноте почти на ощупь занял назначенные ему позиции и, порядочно растянувшись, правым флангом вышел на берег Халхин-Гола.
Шел двенадцатый час ночи. Впереди, на Баин-Цагане, потрескивали пулеметные очереди и одиночные винтовочные выстрелы. Иногда там вспыхивал разрыв и раздавался короткий грохот. Иногда же видна была только вспышка, а грохот оставался неслышным за гулом последних танков.
Батальон еще не был в бою, и звуки затихавшего сражения взвинчивали нервы людей.
Сейчас, ночью, после выхода танков из боя, казалась вполне вероятной попытка японцев прорваться на юг. Батальону было приказано как следует окопаться; над позициями стоял негромкий шумок падавшей с лопат земли и покряхтывание молчаливо и поспешно работавших люден.
Только в крайнем правофланговом взводе, окапывавшемся на берегу, у самой воды, царило оживление и слышались громкие голоса.
Час назад командир отделения Кольцов попросился у командира роты сходить с двумя бойцами в разведку. Их долго не было, потом совсем близко раздалось несколько выстрелов, и Кольцов вернулся, неся на плечах одного из ходивших в разведку бойцов – Шутикова. Второй боец, Гаранин, подталкивал перед собой пленного японца. Командир роты, поглядев на его погоны, сказал, что это подпоручик.
Посланный с донесением к командиру батальона связной, запыхавшись, вернулся с полдороги и сказал, что командир батальона с комиссаром полка и еще с каким-то капитаном обходят позиции и вот-вот сами придут сюда посмотреть на пленного. Бойцы, продолжая работать, обсуждали происшествие в присутствии командира роты. В другое время он, наверное, крикнул бы им: «Прекратить разговорчики!» – но все, что сейчас случилось, случилось в роте впервые: первые выстрелы, первый убитый японец, документы которого принес Кольцов, первый пленный, да еще офицер, и первый свой раненый – Шутиков. Поэтому командир роты не только не крикнул: «Прекратить разговорчики!» – но сам, сидя на песке рядом с Кольцовым, уже во второй раз расспрашивал его, как все было.
Раненный в живот Шутиков лежал тут же, рядом, на подложенных под него двух шинелях, его и Кольцова, и, не приходя в сознание, то поскрипывал зубами, то тихонько постанывал. Шутикова оставили здесь, пока не найдутся носилки. Вечером, когда посреди марша стали грузиться на машины, все носилки куда-то запропастились, и санинструктор побежал разыскивать их.
Взявший пленного младший командир Кольцов сидел рядом с командиром роты и во второй раз рассказывал ему о только что происшедшем событии, но не все, а лишь то немногое, что считал заслуживающим внимания командира роты.
Кольцов был разбитной рабочий парень с московского номерного завода, по своей охоте, добровольно ушедший в прошлом году в армию, не пожелав воспользоваться законной бронею. Им что он на месте перевязал Шутикова, когда того ранило, и донес его на плечах, и он же перед этим догнал и поймал стрелявшего в Шутикова японца. Второй боец, Гаранин, только помог связать японцы, когда Кольцов уже сидел на нем верхом и крутил ему руки.
– А может, его развязать, товарищ старший лейтенант? – Кольцов кивнул на сидевшего поодаль японца.
– Ничего, пусть так посидит.
Кольцов недовольно провел рукой по гимнастерке – его ремнем были скручены руки японца, и ему было непривычно, что он сидит без ремня рядом с командиром роты.
– Не доходя до этого холмика, товарищ старший лейтенант, они открыли по нас огонь, – стараясь выражаться по-уставному, говорил Кольцов. – Шутиков получил ранение, а я и Гаранин открыли ответный огонь. Японцев было до трех человек. Одного мы уничтожили огнем, а двое начали отступление. Просто говоря, побежали, – усмехнувшись в темноте собственной официальности, добавил Кольцов. – Ну, я и догнал этого, – кивнул он в сторону японца. – А третий ушел. Я думаю, они, как и мы, в разведку ходили, товарищ старший лейтенант.
Старший лейтенант молча кивнул. Он страстно завидовал Кольцову, взявшему в плен японского офицера, и ругал себя за то, что удержался и сам не пошел в разведку.
– Товарищ старший лейтенант, идут! – крикнул чей-то голос.
Старший лейтенант вскочил и убежал в темноту, а Кольцов остался один, рядом с продолжавшим стонать Шутиковым.
Кольцов знал, что ему уже, в сущности, пора вставать и продолжать вместе со всеми рытье окопов. Но в то же время он после удачной разведки чувствовал за собой неписаное право еще несколько минут, ничего не делая, посидеть возле Шутикова, пока того не унесут на медпункт.
Японец был здоровый, и Кольцову не сразу удалось скрутить его. Прежде чем он завернул японцу руки за спину, тот наотмашь ударил его ребром ладони по шее так, словно хотел перерубить ее. Кольцов пощупал шею. Она до сих пор горела.
«Наверное, это и есть ихнее джиу-джитсу», – подумал он.
– Сильно болит, – сказал пришедший в сознание Шутиков.
– Ты тише говори, а то, может, тебе вредно, – сказал Кольцов и, пододвинувшись, прилег рядом с Шутиковым, чтобы лучше его слышать.
– Вот те и повоевал, – шепотом сказал Шутиков, – даже выстрела не дал. В спине болит, – добавил он, застонав. – Может, пуля в хребет прошла.
Он помолчал.
– А пули у них разрывные?
– Нет, не разрывные, – сказал Кольцов и стал говорить о том, что теперь не старое время – раны в живот лечат запросто. – Разрежут кишку, где пуля дырку пробила, зашьют – и дело с концом.
Говоря так, он на самом деле боятся за жизнь Шутикова и настойчиво вспоминал, в какой же книжке он читал про войну с горцами на Кавказе и про то, как умирал солдат от пули в живот.
Из темноты выросли две фигуры с носилками.
– Давай помогу, – сказал Кольцов, поднимаясь с земли. Носилки опустили рядом с Шутиковым, потом все втроем осторожно приподняли его и положили на носилки.
Услышав, что Шутиков очнулся и его уносят на медпункт, к нему подошли прощаться несколько бойцов.
– Ничего, Шутиков, не горюй, выпишешься – вернешься, обратно вместе в разведку пойдем, – дрогнувшим посреди фразы голосом сказал из темноты Гаранин.
– Навести, – слабо пожимая руку Кольцова, сказал Ш у тиков.
– Отомстим, будь спокоен, – ответил Кольцов, которому послышалось, что Шутиков сказал «отомсти».
– Постой-ка, твоя шинель… – перебирая пальцами по краю носилок, прошептал Шутиков.
И в самом деле, его положили на носилки вместе с обеими шинелями – его и кольцовской.
– Дай-ка я приподымусь.
Он схватился за края носилок. Ему казалось, что он приподнимается, но на самом деле его приподнял Кольцов. Он одной рукой приподнял Шутикова, а другой вытянул из-под него шинель.
Шинель упала наземь. Кольцов пожал вялую руку Шутикова, и санитары с носилками двинулись в темноту. Почти тотчас же с другой стороны послышались шаги и голос командира роты:
– Сюда, товарищ комиссар!
Два часа назад Артемьев, находившийся весь день в составе маленькой оперативной группы при командующем, по ею приказанию выехал в батальон, окапывавшийся южнее Баин-Цагана. С рассветом предстояло, заслонившись этим батальоном от возможной попытки противника вырваться из кольца на юг, всеми остальными силами танков и пехоты раздавить японцев на Баин-Цагане.
Первые сведения о том, что батальон вышел в район берега и занял оборону, уже поступили к тому времени, когда командующий вызвал Артемьева.
– Поезжайте, посмотрите, как они там окапываются. И заодно уточните на местности обстановку, – сказал командующий, сердито сведя к переносице сильные, густые брови. – Район берега – еще не берег. А японцы на рассвете могут предпринять попытку прорваться именно по самому берегу. Не являйтесь с донесением, пока сами не потрогаете воду рукой, – заключил он, отпуская Артемьева.
Сделав пять километров на связном броневичке, Артемьев наткнулся на песчаные барханы, чуть не завяз и, не желая терять времени, вылез из машины и пошел пешком.