За столом сидели три девушки, все примерно моих лет, темноволосые, с густыми бровями, совсем как у меня самой. Они даже одеты были одинаково: строгие белые блузки с высокими кружевными воротничками и простые темные юбки. Скромный наряд — никаких вычурных, причудливо разукрашенных платьев, лимонно-желтых или пенисто-розовых, которые предпочитают многие молодые женщины, вроде тех, которых я видела на фешенебельных улицах у вокзала.
Оторвавшись от игры, девушки сейчас же отложили карты и встали, чтобы представиться.
— Фройляйн Ружица Дражич, Милана Бота и Элен Кауфлер, познакомьтесь с нашей новой постоялицей. Это фройляйн Милева Марич.
Мы поприветствовали друг друга книксенами, и фрау Энгельбрехт продолжала:
— Фройляйн Марич приехала изучать математику и физику в Швейцарском федеральном политехническом институте. Вы будете в хорошей компании, фройляйн Марич.
Фрау Энгельбрехт жестом указала на скуластую улыбчивую девушку с глазами цвета бронзы.
— Фройляйн Дражич приехала из Шабаца изучать политику в Цюрихском университете.
Затем фрау Энгельбрехт повернулась к девушке с самыми темными волосами и самыми густыми бровями.
— Это фройляйн Бота. Она приехала из Крушеваца изучать психологию — в Политехническом институте, как и вы.
Положив руку на плечо последней девушки, с ореолом мягких каштановых волос и добрыми серо-голубыми глазами, обрамленными полукруглыми бровями, фрау Энгельбрехт сказала:
— А это наша фройляйн Кауфлер — она приехала из самой Вены, чтобы получить диплом историка, тоже в Политехническом институте.
Я не знала, что и сказать. Студентки из восточных провинций Австро-Венгрии, таких же, как моя? Мне и в голову не приходило, что я не буду уникумом. В Загребе почти любая девушка годам к двадцати уже была замужем или готовилась к замужеству: встречалась с подходящими молодыми людьми и училась вести хозяйство в родительском доме. Их учеба прекращалось за много лет до этого, если они вообще получали какое-то формальное школьное образование. Я думала, что всегда буду единственной студенткой из Восточной Европы в мире мужчин с Запада. Может быть, вообще единственной девушкой.
Фрау Энгельбрехт обвела взглядом всех девушек по очереди и сказала:
— Мы оставим вас, дамы, играть в вист, а сами пока закончим нашу беседу. Надеюсь, завтра вы покажете фройляйн Марич окрестности Цюриха?
— Конечно, фрау Энгельбрехт, — с теплой улыбкой ответила за всех фройляйн Кауфлер. — Может быть, фройляйн Марич даже сыграет с нами в вист завтра вечером. Четвертая нам никак не будет лишней.
Улыбка фройляйн Кауфлер показалась мне искренней, и я почувствовала, что мне по душе эта уютная обстановка. Я непроизвольно заулыбалась в ответ, но тут же остановилась. «Осторожно, — напомнила я себе. — Вспомни, как издевались над тобой другие девочки: дразнили, обзывали, пинали ногами на игровой площадке в парке. Программа Политехнического института привела тебя сюда, чтобы ты могла осуществить свою мечту — стать одной из немногих женщин — профессоров физики в Европе. Ты проделала этот путь не ради того, чтобы заводить подруг, даже если эти девушки и правда такие, какими кажутся».
Когда мы возвращались в парадную гостиную, папа взял меня под руку и прошептал:
— Кажется, это очень милые девушки, Мица. И наверное, умные, если приехали учиться в университет. Возможно, сейчас самое время завести парочку подруг, раз уж мы наконец-то нашли таких, которые могут оказаться тебе ровней по уму. Пусть кому-то посчастливится смеяться над твоими шуточками, которые ты обычно приберегаешь для меня.
В папином голосе звучала странная надежда — как будто он действительно хотел, чтобы я сблизилась с этими девушками, с которыми мы только что познакомились. Что такое он говорит? Я была в замешательстве. Столько лет он твердил, что подруги мне ни к чему, муж ни к чему, что имеет значение только наша семья и образование, а теперь что же — может, проверку мне устраивает? Мне хотелось дать ему понять, что обычные девичьи мечты — подруги, муж, дети — для меня, как и прежде, не существуют. Хотелось сдать этот странный экзамен на высший балл, как я сдала все остальные.
— Честное слово, папа, я приехала сюда учиться, а не дружить, — сказала я, подкрепив свои слова решительным кивком. Я надеялась этим убедить отца, что та судьба, которую он мне прочил — и даже желал — все эти годы, действительно стала моей судьбой.
Однако папа не пришел в восторг от моего ответа. Напротив, лицо у него потемнело — я поначалу не могла понять, от грусти или от гнева. Неужели я высказалась недостаточно категорично? Или его мнение и правда изменилось? Ведь эти девушки и впрямь не похожи на всех прочих, которых я знала до сих пор.
С минуту он был непривычно молчалив. Наконец проговорил с нотками отчаяния в голосе:
— Я надеялся, что у тебя будет и то и другое.
В первые недели после папиного отъезда я избегала этих девушек и все сидела за учебниками у себя в комнате. Но по заведенному Энгельбрехтами распорядку я должна была ежедневно встречаться с ними за завтраком и ужином, и вежливость требовала поддерживать любезный разговор. Они до и дело приглашали меня на прогулку, на лекции, в кафе, в театр, на концерты. Добродушно укоряли за излишнюю серьезность, молчаливость и усердие в учебе и приглашали снова, раз за разом, сколько бы я ни отказывалась. Такой настойчивости я до сих пор не встречала ни в одной девушке, кроме себя самой.
В один из дней того лета, ближе к вечеру, я занималась у себя в комнате: готовилась к курсам, которые должны были начаться в октябре. Это уже вошло у меня в привычку. На плечах у меня была моя любимая шаль: в спальнях всегда было зябко, даже в самую теплую погоду. Я старалась вникнуть в текст, когда услышала, что девушки внизу играют «Арлезианку» Бизе — слабенько, но с чувством. Я хорошо знала эту сюиту: когда-то я сама исполняла ее в кругу семьи. Знакомая музыка навевала меланхолию, уединение начинало ощущаться как одиночество. Мой взгляд упал на запылившуюся тамбурицу — маленькую мандолину — в углу. Я взяла ее и спустилась на первый этаж. Стоя у входа в парадную гостиную, я смотрела, как девушки пытаются совладать с пьесой.
Прислонившись к стене с тамбурицей в руках, я вдруг почувствовала себя глупо. С чего я решила, что они примут меня — ведь я уже столько раз отвечала отказом на их приглашения? Я хотела было убежать обратно наверх, но Элен заметила меня и перестала играть.
— Хотите составить нам компанию, фройляйн Марич? — спросила она со своей обычной теплотой, поглядывая на Ружицу и Милану с шутливым недовольством. — Как видите, ваша помощь будет вовсе не лишней.
Я согласилась, и за каких-то несколько дней девушки стремительно втянули меня в ту жизнь, которой я никогда не знала. Жизнь, в которой у меня появились подруги со схожими взглядами. Папа был не прав, и я тоже. Подруги — это важно. Во всяком случае, такие подруги — невероятные умницы, с такими же честолюбивыми планами, как у меня, успевшие пройти через такие же насмешки и осуждение и вынесшие все с улыбкой.
Эти подруги не подорвали мою решимость добиться успеха, как я опасалась.
Они сделали меня сильнее.
И вот теперь, через несколько месяцев после того вечера, я опустилась на свободный стул, и Ружица налила мне чашку чая. На меня повеяло запахом лимона, а Милана с довольной лукавой улыбкой пододвинула ко мне тарелку с моим любимым пирогом с мелиссой — девушки, видимо, специально для меня попросили фрау Энгельбрехт его приготовить. Особый сюрприз в честь особого дня.
— Спасибо.
Мы попили чаю и съели немного пирога. Девушки были непривычно молчаливы, хотя по их лицам и взглядам, которые они бросали друг на друга, я понимала, что такая сдержанность дается им нелегко. Они ждали, когда я заговорю первой, и скажу что-нибудь поинтереснее простого спасибо за угощение.
Но Ружица, самая горячая из всех, не выдержала. Она всегда отличалась настойчивостью и нетерпением и наконец выпалила прямо.
— Как тебе пресловутый профессор Вебер? — спросила она и вскинула брови, комически изображая профессора, известного своей пугающей манерой преподавания и не менее пугающей гениальностью.
— Как и следовало ожидать, — ответила я, вздохнула и откусила еще кусочек торта, в котором так замечательно сочетались сладкое и соленое. Смахнула крошку с губ и пояснила: — Он нарочно просмотрел весь список и только потом позволил мне сесть на место. Как будто не знал, что я записана на его программу. А ведь он сам меня принял!
Девушки понимающе захихикали.
— А потом подпустил шпильку по поводу того, что я из Сербии.
Девушки перестали смеяться. Ружица с Миланой сами пережили подобные издевательства: они тоже приехали с удаленных окраин Австро-Венгрии. Даже Элен, которая была родом из более респектабельной Австрии, приходилось терпеть пренебрежительное отношение преподавателей Политехнического института — из-за того, что она еврейка.
— Похоже на мой первый день в классе профессора Херцога, — сказала Элен, и мы все кивнули. Мы уже слышали рассказ Элен о ее унижении во всех чудовищных деталях. Отметив вслух, что фамилия Элен звучит по-еврейски, профессор Херцог значительную часть своей первой лекции по истории Италии посвятил венецианским гетто, где евреи вынуждены были жить с XVI по XVIII век. Мы все сошлись на том, что такой выбор профессора не был случайностью.
— Как будто мало того, что нас, женщин, всего несколько человек в целом море мужчин. Профессорам непременно нужно придумывать нам еще какие-то изъяны и подчеркивать, как мы отличаемся от остальных, — сказала Ружица.
— А другие студенты что? — спросила Милана, явно желая сменить тему.
— Как обычно, — ответила я.
Девушки сочувственно заохали.
— Важные? — спросила Милана.
— В точку, — ответила я.
— С пышными усами? — хихикнув, предположила Ружица.
— В точку.
— Самоуверенные? — добавила Элен.
— Дважды в точку.