Анна Клещ родилась в 1986 году в Тамбове. С 2000 года посещала занятия литературно-творческого объединения «Тропинка» под руководством В. Т. Дорожкиной. В 2006–2011 годах участвовала в творческих вечерах и конкурсах во время учебы на факультете иностранных языков в ТГУ им. Г. Р. Державина. Летом 2012 года выступала со своими стихотворениями на музыкальном фестивале «Лесная акустика». В 2018 году приняла участие в творческом конкурсе онлайн-проекта «Поэзия в лицах» в Тамбове, по итогам которого стала финалисткой. Стихотворения публиковались в тамбовских газетах «Ровесник», «Тамбовская жизнь», коллективных сборниках «Люблю тебя, Тамбов!» (2007), «…И хочется в полет» (2008), «Увидеть мир по-новому…» (2009) и «Тамбовском альманахе» (№ 9, 2010).
В жизни громы заметнее радуг
«Все вы останетесь в вечности…»
Все вы останетесь в вечности
Пылью с истёртых страниц
И цифровой бесконечностью
Ноликов и единиц,
Старыми фото в альбомах,
Свежими селфи в сетях,
Лайками в телефонах,
Репостами в новостях.
Статусами оставите
Много чужих идей.
Все сохранитесь в памяти…
Гаджетов? Или людей?
«Тихо бродит Август, не жалея ног…»
Тихо бродит Август, не жалея ног,
по останкам римских каменных дорог.
С головой курчавой, но седой как лунь,
вспоминает Август праздничный июнь.
Смотрит Август тихо на морскую даль,
где роняет солнце в воду свой янтарь.
Снова нет покоя белым парусам –
Август уплывает к дальним берегам.
Музыка леса
Кто говорит, что лес наполнен тишиной,
Тот музыки его не слышал звук.
И струны сосен, что звенят в июльский зной,
И дятла барабанный перестук.
И колокольчиков задумчивые трели,
И ручейка поспешные рулады,
И ветра-шалопая свист свирельный
По нотам на изгибах ярких радуг.
И шелест хвои прелой под ногой,
И птичий хор на ветках старых сосен.
Кто говорит, что лес наполнен тишиной,
Тот музыки его не слышал вовсе.
«Я держу тебя за руку… даже если ты далеко…»
Я держу тебя за руку… даже если ты далеко.
Даже если не чувствуешь, как я сжимаю пальцы.
На дворе зима расплескала своё молоко
И решила опять до весны погостить остаться.
Я держу тебя, слышишь? За руки каждую ночь.
Даже если ты снова прячешь их под подушку.
Году старому мы, как всегда, не успеем помочь,
Его гонит новый ёлками в лютую стужу.
Я держу тебя. Я всё держу твою руку сердцем.
Даже если ты думаешь, что без руки легче.
Новый год придёт, а потом и весна наведается…
Убежит молоко. Я держу твою руку крепче.
Агния Барто
Мне кажется, слишком часто мы были брошены,
Поэтому и научились слезать со скамьи.
И больше не ждём от дождя ничего хорошего,
Хозяйку не ждём. Без неё мы свои, ничьи.
И можем мы сами скакать по июльским лужам
И мокнуть по прихоти нашей, а не хозяйки.
И, чтобы гулять, нам больше никто не нужен…
Быть может, поэтому мы уже больше не зайки.
«Дождь барабанит по листьям акаций…»
Дождь барабанит по листьям акаций,
Как пианист проворными пальцами,
Стройной мелодией льются на листья
Чистые ноты из солнечной выси.
Капают, бьются, звенят и искрятся
С крыш и карнизов на спящую пьяцца…
Великолепный и гордый, как дож,
Вновь по Венеции шествует дождь.
Прости нас, Юра…
Где-то сверхновая взорвётся,
где-то потухнет сверхстарая…
Мы сделали один шаг в космос
шестьдесят лет назад. Там и остались…
Ты нам писал, что Земля красива,
что нужно беречь её синие дали…
В двадцать первом веке Землю изнасиловав,
«прости нас, Юра, мы всё просрали».
Нам бы ещё один шаг… пару бы…
навстречу тем, кто дальше шагнул, чем ты…
Шестьдесят лет назад ты мечтал о космической палубе…
Мы не мечтаем…
Наши звёзды лишь открывают рты.
«Море волнуется раз…»
Море волнуется раз.
Наши с тобою сердца
тонут, как старый баркас,
не дотянув до причала…
Может, начнём с начала?
Или уже с конца?
Море волнуется два.
Мы уже попривыкли,
и не болит голова
в качке безумных дней.
Может, баркас на волне
лучше, чем новый флигель?
Море волнуется три.
Наши моря всё тише,
и только лёгкий бриз
в наших застрял мачтах.
Небо на нас плачет,
чайки летят всё ниже.
Море моё, замри!
«Мы с тобою братья…»
Мы с тобою братья,
Я твой щит и меч.
Спи в моих объятьях,
Не укрывши плеч,
Спи среди развалин
Старых мудрых гор…
Шепчет тихо Каин,
Занося топор.
«Разбей меня. Я выпита до дна…»
Разбей меня. Я выпита до дна.
Моих осколков праздничная россыпь
Пускай блестит, как солнечные росы,
Пускай звенит, как нежная домбра.
Пускай лучи в осколках заиграют,
Осветят радугой живой и гулкий зал.
И капелька последняя, слеза,
Пускай в земле зерно любви питает.
Пускай осколки в сапоги вонзятся
И крошкой бисерной рассыплются в пыли.
Нет смысла в этой преданной любви…
Разбей меня… с последним тактом вальса.
«Продолжай звучать…»
Продолжай звучать,
Даже если ты сильно расстроен,
Если каждый звук невпопад, и не в лад, и не в такт.
Продолжай звучать
Среди радости и среди войн,
Ты не знаешь, кого твоя музыка может спасать.
Продолжай звучать,
Даже если закончились силы,
И смычок так тяжёл, и на клавишах руки – как лёд.
Продолжай звучать!
Помни: ты не один в этом мире.
Мы единый оркестр. И важен в нём каждый аккорд.
«В жизни грозы заметнее радуг…»
В жизни грозы заметнее радуг
Блеском молний, раскатами грома,
Воем ветра и колотым градом.
Мир наш снова грозою изломан:
В жизни грозы заметнее радуг.
Блеском молний, раскатами грома
Издалече гроза наступает,
Всё ворчит на пороге у дома,
Будто ждёт, когда всех напугает
Блеском молний, раскатами грома.
Воем ветра и колотым градом
Гнёт деревья и портит посевы.
Буйствам этим лишь демоны рады,
Пляшут чёрные, вторят напеву
Воем ветра и колотым градом.
Мир наш снова грозою изломан,
Рвутся тонкие нити надежды.
Но с рассветом заутренним звоном
Солнце радугой тучи разрежет.
Мир наш снова грозою изломан.
В жизни грозы заметнее радуг –
Мы привыкли, что радости мало.
Нам самим умножать надо радость,
Чтобы не было в перечне правил:
В жизни грозы заметнее радуг.
Макс Неволошин
Макс Неволошин родился в Самаре. Работал учителем в средней школе. После защиты кандидатской диссертации по психологии занимался преподавательской и научно-исследовательской деятельностью в России, Новой Зеландии и Австралии. Автор двух сборников рассказов: «Шла шаша по соше» (2015) и «Срез» (2018). Первая книга вошла в лонг-лист премии «НОС». Финалист Open Eurasia and Central Asia Book Forum and Literature Festival (2015). В 2017 и 2020 годах занимал первое место в Германском международном литературном конкурсе «Лучшая книга года». Рассказы опубликованы в изданиях России, Австралии, Новой Зеландии, США, Канады, Украины, Германии и Бельгии.
ОфисРассказ
Тут мне опять говорят, мол, пятнадцать лет назад уехал, а рассказы всё про ту жизнь. Ностальгия заедает, э? Или как это прикажешь объяснить? А так объяснить. Родина наша – место экстремальное, что хорошо для сочинительства, но плохо для здоровья и вообще. Здесь скучно-благополучно: лейбористов выбрали – они повысили налоги. Меняем на консерваторов – снова повысили налоги. И пенсионный возраст заодно. Гениальное экономическое решение – человек загибается на работе, а пенсия остаётся у кого надо. Нет, отдельные герои доживают, но выглядят при этом удручающе – напоминают не растения даже, а гербарий. Настолько изумлены фактом доживания, что шевелятся только на ветру. Так мы и не надеемся. А больше ничего не происходит, слава богу.
Но ведь можно понять иначе. В смысле возраст другой, бессобытийный. Частота и качество стула – главная интрига дня. Несёшь себя осторожно, будто древнюю вазу. Шаг в сторону, оступился – и трындец. Раньше заболела, допустим, нога, или шея, или глаз. Ты плюнул на это дело и забыл. И оно само прошло. Раньше не лечил – проходило. Сейчас лечишь – не проходит. Таблетки, втирания, капли, ингаляция, массаж. Йога, медитация, диеты, будь они неладны… Не проходит, сволочь. И вряд ли уже пройдёт. То есть оно, конечно, пройдёт, но боюсь, что вместе с нами.
Грустно это, братцы, как же так?
Живём вроде бы. Годами куда-то ездим, суетимся, платим налоги. А вспомнить нечего. И люди какие-то мелькают рядом, намного ближе, чем хотелось бы. Может, к ним внимательнее присмотреться? Хотя куда ещё внимательнее? Если брать по совместно убитому времени, то они мне роднее жены. Кстати, она недавно рассказывает.
Одна тётка с её работы держит зайца и двух кошек. Семья у неё такая. Раньше были заяц и другая кошка, но кошка состарилась и умерла. Хозяйка от депрессии месяц бюллетенила, всё официально, диагноз. И заяц тоже поскучнел, невмоготу им сделалось без кошки. Присмотрели в магазине котёнка. Продавцы говорят: «Они с братом неразлучные, купите обоих, иначе может с тоски заболеть». А котятки-то породистые, недешёвые, триста баксов за хвост. Но сейчас рады, весело дома. Котята зайца уважают – он там босс. Это я к тому, что сослуживцы тоже люди, и «хумани нихил» им не «путо». И если, например, явиться в офис голым, то к обеду, может, кто-нибудь заметит.
Я хотел назвать этот текст «Сослуживцы». «Коллеги» звучит лучше, да использовано, увы. Но жена сказала: м-м-м… назови просто «Офис». Хорошо. Далее. Если кому надо сюжет, бросайте читать прямо здесь. Его не будет.
Помню, рассматривал я картину «Явление Христа народу». Грандиозное полотно. Однако едва ли не сильнее впечатлили десятки этюдов рядом. На них – головы, лица, фигуры, детали будущей композиции. Вот и здесь примерно то же за минусом суммарного шедевра. Итак.
Джеф, бывший начальник.
Академик, умница, вымирающий экземпляр. Километровый список регалий опостылел даже ему. Пару лет заслуженно отдыхает консультантом, то бишь свадебным генералом в ООН. Иногда заезжает в офис – порадоваться, как тут без него хреново. Людей больше, толку меньше, чему, разумеется, найден вагон причин. Невысок, пузат, седая борода лопатой, волосы красит в чёрный цвет. Похож на старого развязного хоббита: my boy, good girl, ноги на столе (я не шучу). Всем придумал кликухи. Стивена называет Стиви, Терри – Тесс, Айвана – Айв, Хелен – Хел. Руфь почему-то – Руфикус. Болтун высочайшей пробы. Я всегда таким завидовал. Чешет экспромтом на любую тему – складно, убедительно и весело. Иногда пускает лёгкий матерок. Стиви о Джефе: he can bullshit his way out of everything. Затрудняюсь перевести это с точными нюансами смысла. Приблизительно так: он может отболтаться от чего угодно. Лучшего начальника у меня по жизни не было.
Хелен, секретарша.
Удивительно, за какие грехи у этой безобидной профессии столько эвфемизмов? На моей памяти Хелен звалась личным ассистентом, исполнительным помощником, координатором проектов и офис-менеджером. Но делала всегда одно и то же – организовывала начальника. Забывчивость Джефа равна его активности. Мыслит и передвигается он стремительно. Читает бумаги даже в туалете, облегчаясь у писсуара. Однажды в таком состоянии зазвонил его мобильник. Каким образом Джеф ответил – не знаю, подсмотреть я не решился. Стив – опять-таки, за глаза – шутил, что в детстве начальник явно перенёс ADHD.
Такому, понятно, одной секретарши мало. На Джефа горбатились три. Хелен – самая интересная. Худая, востроносая Дюймовочка лет пятидесяти. В курсе всех офисных сплетен за минуту до их появления. Восхитительно дерзит любому руководству. Помню, на одном корпоративе говорит: «Указявки Джефа надо выполнять с третьего раза. С первого он точно забудет. И со второго может. Вот если в третий раз напомнил, значит, придётся делать». Джеф смеялся громче всех – умный, пёс. Однако, кроме Хелен, никто такого с ним не позволял.
Секрет этой отваги прост. У Хелен муж-банкир и пять домов на элитных окраинах Сиднея. Три сдаются, в двух они живут. Иногда я думаю: хорошо быть с начальством на равных. А главное, чтобы это равенство выглядело естественно. Хорошо не прогибаться даже внутри себя. Криво усмехаться и рискованно шутить, зная, что в любую секунду можешь послать их вдаль. И захлопнуть дверь ногой. С другой стороны, зачем она вообще работает? Вот. Чтобы демонстрировать наряды, которых много, только обуви сорок пар, где зрителей напасёшься? А в офисе ежедневное дефиле. И тут всё хитро. Если Хелен явилась в бирюзовом платье с оборками – туфли на ней абсолютно в цвет. И маникюр с педикюром, и тени. А если, допустим, в оранжевом с искоркой, то вся, натурально, апельсиновая и блестит.
Раз Хелен подвозила меня в центр, значит, ехала не домой. Я спросил:
– Ужин в ресторане?
– Лучше. В театральной студии.
– Ты ещё и актриса?
– Драматург.
– Ого. Много пьес написала?
– Одну.
– Богатые тоже плачут?
– Что?
– Шутка. Дашь почитать?
– Она, м-м-м, не совсем готова. Не могу закончить.
– Что так?
– Творческий поиск, кризис… Ты не поймёшь. Это тебе не цифирь гонять.
– А. Ну да.
После ухода Джефа Хелен перевели в другой кампус. Или она сама перевелась. При нечастых встречах мы обнимаемся. Зачем – объяснить не могу.
Пол, начальник.
Я помню, как его назначили вторым замом Джефа. Назначение было тихим, а должность – придуманной. Тогда Пола не особо замечали, на людях он появлялся редко. Когда Джеф, подобно старой актрисе, уходил в окончательный раз, всех изводила мысль: кто? Либо Стив (первый зам и редкостный гондон, пакуйте коробки, господа), либо кто-то извне. Тут наверху легонько щёлкнуло, повернулись скрытые механизмы… И директором стал Пол.
И мы его впервые как следует разглядели. Оказался похож на матёрого ловеласа с оттенком голубизны. Волосы цвета грязного сена – модно торчат. В ухе серьга. Приталенные сорочки расстёгнуты а-ля мафиози, тесные брюки и комично остроносые штиблеты.
Секретарша бывшего шефа – это проблемное наследство. Это как обувь из секонд-хенда – не старая и размер подходящий. Но… по чужой ноге разношено, не своим пахнет. Короче, Пол берёт в секретари юношу неясных лет. Юноша – его зовут Крейг – напоминает самого Пола, уменьшенного размера на два. Брючки в обтяжку, негромкий голос, ускользающий взгляд. Вроде смотрит в глаза, а получается мимо.
Может, они и правда гомики? Но у Пола жена, дочь и якобы любовница. Какой-нибудь дремучий гомофоб сказал бы, что это для маскировки. И оказался бы неправ. Здесь эти ребята в таком почёте, что маскироваться скоро будем мы. С воцарением Пола народу в офисе удвоилось. Причём для всех новеньких изобретены тёплые должности. А народец мутный, ясно только одно: все они знали Пола раньше. Вот, например…
Джанель, старший менеджер чего-то там.
У неё самая фальшивая улыбка в офисе. Настолько фальшивая, что в улыбку эту хочется плюнуть. Я долго сдерживался, затем привык. Тем более что улыбается Джанель постоянно. Кто её выучил этому гадству? Кто натаскал сочувственно заглядывать вам в лицо? И ласково кивать всякому слову? Так ведут себя чудики-психиатры в голливудских комедиях. Ещё она любит декадентские стрижки, костюмы покроя шестидесятых, всяческие заседания и коллективные обеды. И чтобы каждый рассказал о своих трудовых успехах и планах. Я давно заметил: чем туманнее у людей обязанности, тем больше им нравится говорить об успехах и планах.
Но за подножку Стиву я простил ей всё. А дело было так. Пиарщица Джанель объявилась в конторе вслед за Полом. Затем легко пересела в нагретое место второго зама. Слишком легко. Умные головы сделали выводы. И в отпуск ходят вместе, не иначе тинтель-минтель. Правда, он летит на Гавайи, а она – в Европу. Плюс малыш Крейг… хм, неувязка. Может, он их внебрачный сын? Или они всё-таки подруги?
Через два года Пола назначают и. о. проректора. За какие доблести – отдельный риторический вопрос. И. о. на шесть месяцев – а значит, в это время рулить здесь будет кто? Тоже и. о. В теноре Стива зазвучала победная гнусавость. Однако наверху снова повернулись колёсики, и мы узнаём, что и. о. шефа – упс! – назначена Джанель. Вот тебе и Джанель номер пять!
Такую деградацию командного состава выдержит не всякий коллектив. Мы дрогнули, но устояли, высокие профи, чего там. Одно приятно: Стива обломали дважды. Мало того, он у неё в подчинении – ха-ха. Столько лет – верой и правдой, от рассвета до заката, без единого отгула… Тсс, вон он идёт.
Стив, главный менеджер чего-то там ещё.
Вообразите сутулую единицу, кол – в мятых брюках, унылой рубашке и галстуке. Получатся Стив и его длинный нос. Если бы не редкая смена галстуков, могло бы показаться, что он в офисе живёт. Когда приходит и уходит – неизвестно. Ест, не отрывая глаз от монитора. Испытывать нежность к четырём арифметическим действиям – это перебор. Даже в таком фатальном случае, как Стиви. Вряд ли он мазохист – скорее, обычный придурок. Либо дома тошно человеку, кстати, версии не исключают одна другую.
И хрен бы с ним, его проблемы, так? А вот и нет. Кабинет его напротив входа. Дверь всегда открыта. Утром коллеги идут мимо, Стив здоровается и как бы ненароком бросает взгляд на часы. Вечером та же история.
Иногда говорит:
– Уже домой? Так рано?
– Так я раньше пришёл сегодня, – оправдывается пойманный, – а ты, Стив, как обычно, допоздна?
– Как обычно, – укоризненный вздох, – у меня всегда полно дел.
Меня эти вздохи и косяки, сознаюсь, раздражают. Но если б только они. На любой говорильне Стив подолгу отчитывается о своей титанической работе. За один тембр голоса удавил бы. Джанель радостно кивает, хотя мало что понимает, как и все остальные. Общая идея такая, что без него университету кранты. Что он тут самый нужный человек, а мы, выходит, груши околачиваем. Иногда говорит:
– У меня столько отгулов, что, если бы их разом взять, ушёл бы на год. Но я и одного не беру. Дела.
Или:
– В других университетах мои обязанности выполняют трое. А здесь – я один.
Ну и мудак, думают все. А Хелен однажды сказала:
– Ещё бы понять, чем ты, собственно, занимаешься.
Раз встречаю даму из соседнего отдела.
– Как вы, – говорит, – с ним общаетесь? По-моему, ваш Стив – идиот.
– Не исключено. А что случилось?
– Заходит вчера к нам в офис, спрашивает: «Ну как вы тут, заняты?» «Очень, – говорим, – заняты». Он сделал морду: «Вы – очень? Вы эти забавы называете работой? Да вы не представляете, что такое заняты». И всё на полном серьёзе. Нет, он больной.
Точно, есть у нашего вечного зама эта милая привычка: шататься по офису и заглядывать в кабинеты.
– Ну как, – усаживается напротив, – работа идёт?
Я теперь ему не подчиняюсь и могу быть кратким:
– Идёт.
– Над чем трудимся?
– Над разными задачами. А что?
Тут он вспоминает, что больше мне не супервайзер, и даёт задний ход:
– Да так, ничего. Просто спросил.
«Ну и вали отсюда», – телепатирую я.
Он слушается.
Голос Стива оживляет в моей памяти непечатные идиоматические конструкции, актуальные в школьные годы. А я-то думал, что совсем их забыл. Он даже «окей» не способен выговорить по-человечески. У него получается «акя-яй».
Терри, компьютерщик.
Слово «шестерить» я узнал в начальных классах. И впоследствии более-менее удачно избегал этого занятия. Один только случай меня беспокоит. Расскажу, а вдруг станет легче. В аспирантуре мною научно руководила Ольга Павловна, жёсткая, властолюбивая стерва. У неё бы табуретка защитилась, везде схвачено насмерть. Ольга Павловна дала мне работу на кафедре (это начало девяностых, время самое голодное). То есть от неё серьёзно зависело моё настоящее и будущее.
Зная это, начальница требовала от меня всяких безвозмездных услуг. Главным образом подмены себя на лекциях и выгула по Москве иностранных гостей. Шесть раз за казённый счёт я посетил Большой театр. Дважды ездил в Загорск. После визита в Звёздный городок нашу делегацию из трёх англичан, шофёра и меня обсчитал ресторанный халдей. Шельмец отлично понимал, что скандалить при иностранцах я не буду.
И всё бы ничего. Но в какой-то момент я осознал себя таким же примерно халдеем при Ольге Павловне и её заграничных гостях. Друзья и раньше шутили на эту тему, но я отмахивался. Помню, сижу в кабинете – один. Вдруг телефон – она, настроение злобное. Надо срочно ехать в издательство за макетом её книги. То есть это надо было вчера. Бегом, по исполнении доложить. Конечно, Ольга Павловна. Никаких проблем, уже еду. Вдруг я понимаю, что стою навытяжку в пустом кабинете и трубкой отдаю честь. Неприятное открытие. Всё-таки надо тщательней отслеживать себя. Постоянно контролировать хотя бы внешне. Здесь – особенно. Здесь жополизов мало, и они видней, хотя подходят к делу тоньше. Усердия, энтузиазма не замечал в самом процессе. Пока не встретил Терри.
Но вот занятный парадокс. Если в нашем офисе и есть незаменимый человек, так это он – Терри. Уволься он завтра – проблем возникнет больше, чем в случае пропажи всего начальства. А хорошо бы им пропасть куда-нибудь на месяцок. Терри изобрёл множество хитроумных компьютерных полезностей. Как они устроены, знает только он. Весной приобрели аналитические софты IBM. Дорогие, классные, только не работают. Приезжают консультанты, снобы мальчики в костюмах, вешают нам длинную лапшу. В переводе с их жаргона: мы тупые, а программы – супер. Вот, смотрите. И правда, с ними кое-как работают. Без них – только включаются, но редко. Терри уединился в кабинете с софтами, пыхтел несколько дней. И наладил лучше, чем в рекламе. «Ого… – сказали консультанты. – Научишь?» «Щас, – ответил Терри, – IBM научит». Все боялись, что ребята его переманят. А им такие умники без надобности. Тогда ведь, по сравнению, они-то сами кто?
Не понимаю, зачем Терри лебезит перед начальством так, что стыдно делается мне. Бегает советоваться о всякой мелочи, лепечет, розовеет. Мнётся на пороге, будто школьник. Ежедневно пишет доклад о сделанной работе. Использует такие обороты, как: «всего за два часа мне удалось…», «было трудно, но я сумел…», а также «итог моих усилий превзошёл ожидания».
Он любит нервно шутить об увольнениях и сокращениях. Я в этих шутках чувствую страх. Почему он боится? Ежу ясно, что при самом худшем раскладе Терри уволят последним.
Но чашка кофе в три пополудни меня добила. Приметил я это не сразу. Мало ли народа болтается с чашками по офису. В основном пьём растворимый, без суеты. А Терри приволок навороченную машину. Действуя, она испускает такой аромат, что пить кофе уже необязательно.
Однажды замечаю, как Терри с лакейским видом и чашечкой на блюдце заходит к Джефу. А выходит без неё. Потом увидел ещё раз. Присмотрелся, а это ежедневный ритуал! Помню, работали у Джефа в кабинете. Он диктовал мне что-то, взгромоздив ноги на стол. Аккуратный стук, вплывает Терри с чашечкой.
– Твой кофе, Джеф.
И ставит её рядом с руководящим ботинком.
– Спасибо, мой мальчик, – говорит начальник, не отрывая глаз от бумаг.
А на поверхности кофе – сердечко.
Недавно я окликнул Джефа в супермаркете. Бывший шеф обрадовался. Сели в баре, заказали вина, поболтали. Я что-то рассказал о Терри. Джеф усмехнулся, обронил: «Забавный малый». И сменил тему.
Пол и Джанель ходят за кофием в буфет, Стиви пьёт зелёный чай. Здоровье бережёт, надеется когда-нибудь побыть директором. Так что кофейные услуги оказывать некому. Что добавить о Терри? Упитанный, лысый, часто краснеет. Интересно, что лысина краснеет первой. Щёки – самая заметная часть лица.
Остальные.
И ещё мы. Человек двадцать невидимых тружеников мыши и экрана. Утром мы общаемся:
– Хай. Как дела?
– Хорошо. Как сам?
– Неплохо.
Вечером говорим:
– Бай.
– Бай. Увидимся завтра.
В офисе есть люди, которым я за шесть лет не сказал ничего, кроме «хая» и «бая». Думаю, это всех устраивает. Кое-какие имена вспоминаю не сразу, мягко говоря. Особенно – у лиц индийской национальности. Число их за последнее время явно увеличилось. От ноля до пяти-семи. Это Джанель заигралась в народную принцессу. Фамилии у ребят – вообще не подходи. Забор с колючей проволокой и током, например Suriyarachchi. А имена сократили до более пристойных: Читра, Шрини, Сафи… Ещё бы угадать, кто перед тобой – Читра, Шрини или Сафи.
Нет, лучше не гадать, всё равно ошибёшься. Лучше просто: «хай, бай, как дела». Иногда одному и тому же человеку по три раза в день. Потому что забываешь, когда ты его видел: сегодня или вчера. Или месяц назад. Дни и лица одинаковые, как пустые товарные вагоны. А ведь это моя жизнь уходит порожняком.
Была у нас такая Розмари, одна из секретарш Джефа. Тихая офисная мышка: старомодные очки, бесформенные платья. А потом как-то узнаю: собирают ей деньги… на венок.
– Это как понять? – спрашиваю.
– Чего тут непонятного? Умерла от рака. Завтра отпевание. Ты идёшь?
– Да как же так? Я её на прошлой неделе видел…
– Ты уверен, что не в прошлом месяце? Она давно болела вообще-то.
Вот тебе на. Зато дела всегда были «хорошо». Ну что, похоронили Розмари. Устроили поминки, людей собралось много. Она давно в нашем здании работала. А я на поминки чуток опоздал. Иду и сомневаюсь: удобно ли входить? Там сейчас прощальные речи, скорбные лица. На подходе слышу галдёж. Народ, собравшись кучками, активно жуёт и беседует. Не об усопшей, нет. О погоде и футболе, как раз чемпионат мира шёл.
Я задумался: а ведь со мной получится так же. Не появлюсь в офисе неделю, другую, месяц. Большинство сослуживцев не заметит. А потом будут собирать на меня деньги и лопать бутерброды. Не хочу я их денег. Надо оставить письмо, чтобы не собирали.