Юрий Татаренко родился в 1973 году в Новосибирске. Автор нескольких книг стихов. Публиковался в журналах и газетах «Сибирские огни», «День и ночь», «Огни Кузбасса», «Литературная учеба», «Байкал», «Литературная Россия». Работает журналистом. Живет в Новосибирске.
44+
Ранен март: водой – по нержавейке,
Солнце в небе – рыбой без хвоста…
Я сегодня – резко и навеки –
Распрощался с возрастом Христа.
Угловато и не нагловато
Выглядит четвертый палиндром.
В жизни все случается когда-то –
И пустеет наш аэродром.
Мы взлетаем в прозу ежедневно,
Снегу и дождю наперекор.
Розыгрышем кажутся Женева,
Рио-де-Жанейро и Мисхор.
В пелене ответов и вопросов,
В сумраке журналов и газет
Обнаружить лишнее непросто
С высоты одиннадцати лет…
На набережной
Очень мало чудес…
Да и нас – не сказать, что с избытком.
И не тянет туда,
Где луна ни жива ни мертва.
День в плену суеты,
Где волшебник не выдаст под пыткой,
Что такое любовь
И откуда берутся слова.
Морщит брови река.
Безмятежна осенняя слякоть –
Кашель, насморк и чих
Беспрестанно стучатся в друзья…
И взойдет белый снег.
И уснет листопадная мякоть.
И с мальчишкой слепым
Поменяться местами нельзя.
21 марта
Кате
Остывшая яичница с беконом.
Пожар в отдельно взятой голове.
Свиданье – нарушение закона
О пятничном просмотре «Матч-ТВ».
Весенняя вечерняя кофейня –
Как летняя кибитка молдаван…
И папе Карло было все до фени,
Когда он над поленом колдовал!
Объятья – кража личного пространства,
Убийство страха вымолвить не то…
Какое, право, сладостное рабство
Раскованно подать тебе пальто!
В рай прокуроров, судей, адвокатов
Не попадут Мальвина и Пьеро…
Поэты ездят на обнимокатах.
Поэты игнорируют метро.
«Останавливаться запрещено»
Снова пальцы
Снова пахнут
Снова милою.
Каплям пота счет на тысячи пошел.
Ни одну из них с тобой мы не помилуем:
Крик о помощи – и жалок, и смешон…
Снова стоны,
Снова шепот неразборчивый.
За окном…
Совсем один…
Надцатый час…
И шокирует дорожного рабочего
Женских ног горизонтальный перепляс.
Юрга-Тайга
Когда любимая уснет,
Верну стакан проводнику,
А тот вдруг, подмигнув, плеснет
Из плоской фляжки коньяку.
Едва любимая уснет,
Рассвет забрезжит за окном,
И затерявшийся блокнот
Подсунет мне купейный гном…
Когда любимая уснет,
Закутавшись в казенный плед,
Торговка шали понесет –
Я у нее куплю… конфет.
Едва любимая уснет,
За стенкой пьяный замычит –
И поезд резко сбавит ход,
А сердце громче застучит.
Екатерина Ткачёва
Екатерина Ткачева родилась в Калининграде. В 2002 году окончила Санкт-Петербургский государственный университет (факультет журналистики). Первые рассказы были напечатаны в приложении к областной газете «Калининградская правда» в 1999 году. В 2003 году вышел сборник «Лекарство от сновидений», тогда же попала в длинный список премии «Дебют» в номинации «Малая проза». Проза и рецензии публиковались в журналах «Октябрь», «Континент». Живет в Калининграде.
Уходящая натура
Однажды я встретила Игоря в трамвае. Я смотрела на него и не узнавала, это был он и не он одновременно. Задумчивый, отстраненный до абсолютной нездешности и как будто сам для себя случайный, он стоял и молча смотрел на меня. Он словно прорвался из обыденности, сбежал сам от себя.
Он вышел вместе со мной, будто катался без цели, и мы пошли по черному, голодному декабрьскому городу. В этих последних днях года совсем нет энергии, они пустые, дырявые, как карманы попрошайки. Люди суетятся, бегают, сталкиваясь друг с дружкой. Они все пытаются успеть, хотя каждый понимает, что это невозможно.
Мне очень трудно удержаться в эти дни, меня тянет вниз. Мне очень страшно. Я чувствую надвигающуюся катастрофу, и хочется, чтобы все скорее закончилось.
Мимо нас прошелестел деловой мужчина. Из тех, кто в этой жизни привык ни на кого не рассчитывать. Этакое олицетворение среднего класса в России – умеренная седина в темных волосах, небольшой животик над ремнем джинсов, в глазах – смесь недоверия и высокомерия. Такой ни за что не признается в любви: а вдруг она обнаглеет и начнет требовать? Нет, он будет молчать. Молчать и вовремя уходить. Так ему удобнее.
Мужчина нес в руке розу. По-другому никак: декабрь обязывает делать это. Особенно в свои последние дни.
Я обернулась. Надо срочно что-то сделать. Так больше не может продолжаться. Меня раздавит этот город, сотрет в серый порошок, размешает в стакане с дождевой водой и выльет в лужу. Это конец. Я. Больше. Не могу.
– Дядя, куда же вы? – крикнула я ему в спину, хулиганка. – Разве не мне вы несете этот цветок?
Игорь остановился и медленно повернулся в мою сторону.
– А ты хочешь, чтобы – тебе?
– Хочу, – ответила я через букву «а». Сочно, будто во рту таяла арбузная мякоть. – Да, хочу. Игорь тут же подошел к цветочному ларьку.
– Посоветуйте, что делать, я дилетант в этом вопросе, – и кивнул в мою сторону.
Продавщица молча протянула ему белую розу. Он тут же передал цветок мне. Потом расплатился и откланялся. Ушел со сцены.
А я осталась. На мерзлом теле города белая роза выглядела вызовом, звучала выстрелом. Я медленно шла через рынок, торговый люд глядел на меня с изумлением. Еще бы: девица в длинном сером пальто с бледным, измученным лицом; в замерзшей руке – колючая надежда. Любовь еще быть может. Ну-ну…
У японцев белые цветы символизируют смерть. Игорь потом дарил мне только такие. Дарил и исчезал. Я отрывала лепестки и посыпала ими землю. Так сорят, когда идут за гробом.
Когда он ушел, я долго смотрела ему вслед. И мне виделся крест на его согнутых плечах. Большой, неудобный, уже вросший в плоть. Такой не скинешь, чтобы поскакать налегке.
Игорь всегда возвращался к жене.
Сердце хорошо бьётся
Мы с дочкой сидим дома и ждем мужчину. Каждая – своего. Она ждет, когда во двор выйдет Андрей и позовет ее гулять, он обещал.
– Не жди его! – говорю я дочери. – Иди сама. Послушай мать раз в жизни.
Но дочь непреклонна.
И я тоже жду. Пробую прыгать на скакалке, но не получается: ощущаю, будто внутри меня кто-то прочно обосновался и уже диктует свою волю.
Я сажусь на диван рядом с Аней.
Наконец раздается звонок.
– Аня, открой, это он…
Дочь молча открывает дверь и с гордым видом удаляется в комнату.
– Привет, – говорит он мне.
Красивый. Голубая рубашечка аккуратно в джинсы заправлена. Глазки голубые, волосы черные. Секси. Зацеловала бы до смерти, но сейчас не тот момент.
– Пошли, – говорит он, и мы выходим на улицу.
Погода прекрасна. Солнце прокралось на небо и одаривает каждого, но я не рада, я хмуро смотрю в асфальт. Я знаю, куда иду и зачем. И непонятно одно – почему в такой день?
А он – наоборот, улыбается, волосы мои от лица отодвигает и спрашивает:
– Ты о чем думаешь?
А о чем еще я могу думать?! Тупой вопрос. Я ничего не отвечаю. Потом говорю:
– Пить хочу, – и заворачиваю к магазину.
Подходим к кассе, он оплачивает мне бутылочку. Добрый. И красивый (еще раз). Улыбается. А я в пол гляжу.
Идем дальше. Режем путь дворами. И вдруг оказываемся на краю отвесной стены. Он легко спрыгивает на землю и раскрывает щедрые объятия: падай в мои руки! Но я осторожно спускаюсь сама.
На мне сегодня отличный наряд – длинная красная юбка с воланами и бордовая кофточка. Когда я в таком виде иду по улице, на меня многие оборачиваются. Как-то мужчина спросил, в каком театре я играю. Знаете ли, уважаемый, не играю я в театре. А сегодня я убийство замыслила.
А вот и оно, то здание. Внутри очередь. Мы садимся ждать во дворе. Я – на скамейку, он – на бортик детской песочницы.
– Мне так лучше тебя видно, – говорит он и снова улыбается. Чему, черт возьми?! Я снова молчу и смотрю в песок.
Вот и наша очередь. Женщина-врач водит пультом по моему животу, потом глядит на экран монитора и говорит:
– Ну да, есть беременность.
«Да откуда!» – хочется воскликнуть мне, но я сдерживаюсь. Такой вопрос был бы уместен для девственницы, но не для матери девятилетней дочери, которая уже ждет алые паруса.
Оттуда.
– А сколько недель? – спрашивает он, нервно ерзая на стуле. Он больше не улыбается. Он больше не добрый и не красивый, глаза его внезапно наливаются кровью.
– Примерно семь, – отвечает врач. – Сейчас точнее скажу. Ну да, семь. Сердце хорошо бьется.
Я смотрю на экран и вижу, что наш будущий ребенок состоит из одного сердца.
Человек – сплошное сердце. И оно хорошо бьется. И впервые за этот день улыбаюсь я.
– Мы на таких сроках аборты не делаем, – отвечает врач на его следующий вопрос. – Это вам в другую клинику, только хирургический вариант.
Мы выходим на улицу. Я уже не улыбаюсь, я смеюсь! Весна! Солнце! Я в красной юбке! Весь мир – театр!
Он же напряженно молчит, глядя в землю, потом спрашивает:
– Он тебе нужен?
И я не понимаю, чего в этом вопросе больше – боязни или брезгливости.
Я безмятежно улыбаюсь и пожимаю плечами. У меня сейчас два сердца, могу ли я отвечать на подобные вопросы? Я просто иду и улыбаюсь.
А он терзается.
– Что же делать? Что делать? – он останавливается и поворачивается ко мне. – У нас два выхода. Один… Ну не монетку же подкидывать?!
– А ты попробуй! – я смотрю на него с сожалением.
Он судорожно начинает рыться в карманах, выворачивая их наизнанку, как будто от этой монетки зависит его жизнь. И ничего не находит. Но все равно продолжает искать, потому что сам на свой вопрос отвечать не хочет.
Вот он стоит посреди улицы и ищет, ищет, ищет… До тех пор, пока за его спиной не раздается звонкое девичье:
– Папа, купи мне велосипед!