го страха, а еще то, что перед глазами постоянно бывали наглые кражи нынешних сорок, которые собирают урожай с чужих полей еще до поры созревания. Мы видим в четверостишиях Матье по три строчки, уворованные из «Трактата о сладостях печали»[8], наспех написанного как послание Мадам, сестре короля Генриха, ответ от коей я еще для вас сочиню. Таким образом, гаснущую любовь к Церкви и честь ее, которую мы унижаем, надобно защитить от пренебрежения со стороны ее чад, лишить сих похитителей их поживы и помимо того хотелось бы опередить лучшие умы нашего века и с помощью трех оправданий моего греха сполна получить по моей закладной.
К слову сказать, выходит, что ныне я говорю почему-то не о моем сочинителе и его достоинствах и достижениях. Я ему служу уже двадцать восемь лет и почти все время в боевом строю, поскольку он занимает пост важного военачальника[9], что связано с немалыми заботами, ибо в его попечении ставка главнокомандующего, так что приходится вникать во все. Наиболее любимые свои писания он сочинял в седле или в окопе, увлеченный не только ложными передвижениями войск, но и другими делами, сиречь духовной пищей, невзирая на час дня и время года. Мы корили нашего повелителя, которому подавай на стол морскую рыбу, хотя ее надобно было вести за сто лиг. Но что более всего выводило нас из себя, это невозможность заставить его перечитывать написанное. Кто-то о нем сказал, что он проявил себя в разных областях, но по нашему разумению он утратил все свои достоинства из-за небрежения в делах, хотя ему доставало и небольших усилий. Об этом качестве нашего хозяина скажем с большой похвалой, хотя мы этим и не грешим. Мы бывали с ним бесцеремонны, что должно кому-то быть по душе: в частности, когда попадались просторечия. Возражая нам, он все же строил стих согласно нашему желанию, однако ворчал, что старик Ронсар, коего он почитал выше всех современных ему[10] сочинителей, говаривал ему и другим: «Дети мои, берегите свою мать, родную нашу речь, от всех, кто благородную девицу хочет обрядить служанкой. Сколько исконно французских слов, в коих ощущаем старую вольную Францию, таких как «тонина», «заради», «нутро», «берлога», «прядать» и других в этом роде, советую вам не утрачивать сии старинные словесы, употребляемые вами и оберегаемые беззаветно от всяческих лоботрясов, не понимающих тонкости слова, которое не подражает латыни или итальянщине, они предпочитают употреблять такие словечки, как «дифирамб», «неглижировать», «критиковать», нежели «хвала», «пренебрегать», «злословить», их речь достойна школяров из Лимузена»[11]. Сказанное — собственные слова Ронсара. Позже, когда мы упрекнули нашего мастера за некоторые стихотворные размеры, показавшиеся нам жестковатыми, он ответил, что Ронсар, Без[12], дю Белле и Жодель[13] не стремились к более совершенным, что сам он не столь знаменит, как виршеплеты, издающие законы стихописания. Несмотря на соблюдение правил при таких языковых трудностях, как причастие прошедшего времени женского рода, он допускал в этих случаях изредка вольности, заявляя, что обогащает язык. Однако во всех его ранних писаниях ощущаются стихотворческие приемы прошлого века. Во имя простоты стиха наряду со сложными метрами он употреблял в своих сочинениях не более трех-четырех размеров.
Он держался этого правила и с самого начала неукоснительно ему следовал, но избегал нападок со стороны первых пиитов Франции, которые сего не любили. Мы вам покажем содержание частей сочинения, главное содержание, а потом я расскажу вам о построении книги.
Каждая отдельная книга в содержании имеет свое название, соответствующее сути книги, как следствие причине. Первая книга называется «Беды», являет широкую картину несчастного королевства и написана в низком трагическом штиле, немного отступающем от закона повествовательного жанра. За этой книгой следуют «Властители», написанные средним штилем, но в какой-то степени сатирическим: в этой поэме автор соотносит свободу своего письма со свободой нравов своего времени, обнажая существо этой второй свободы как повод для первой. Потом он показывает, что возникновению бед способствует беззаконие, которое носит имя «Золотой Палаты». Сия третья книга под этим заголовком выполнена в том же штиле, что и вторая. Четвертая, названная автором «Огни», полностью следует его религиозному чувству и написана в среднем трагическом штиле. Поэма пятая, «Мечи» — в более приподнятом, более поэтичном трагическом штиле, более смелом, чем в других поэмах. Кроме того, я хочу вам пересказать один примечательный диспут между автором и его учеными собратьями. Раппен[14], один из замечательнейших умов своего времени, стал бранить сочинителя за его небесные образы[15], заметив, что еще никто и никогда не осмеливался живописать земные дела на небе, а небесные на земле. Автор защищался, ссылался на воображение Гомера, Вергилия, а из новейших поэтов — на Тасса, изображавших себя наперсниками небожителей, управлявших в небесах делами греков, римлян, а позднее — христиан. В подобных дебатах приходилось ссылаться на три бесспорных авторитета, которые, рассмотрев ткань произведения, соглашались с правом на вымысел. Я защищаю моего беспечного автора от сочинителей, кои заимствовали у него сюжеты, так некий господин де Сент-Март[16], как один из арбитров спора, говорил: «Вы веселитесь в небесах ради деяний небесных, и мне кажется, вы рискуете своей скромностью, ведь если бы в вашем распоряжении было бы нечто повыше, чем небо, вам пришлось бы там поселить кого-то сверх-небесного». За пятой книгой следует сочинение под названием «Возмездия», историческое и богословское. Эта книга, а также последняя, именуемая «Суд», исполнены в высоком трагическом штиле и могут подвергнуться нападкам за переизбыток страсти, хотя сей жанр ставит своею целью потрясать сердца. Все же автор по мере возможности освобождает от этого переизбытка тех, кто сам захвачен страстью либо не слишком беспристрастен.
Мы располагаем небольшими средствами: в сочинении фигурируют некоторые эпизоды, служащие предсказанием событий, случившихся до того, как книга была закончена, которые автор шутливо называет его откровениями. Мне очень хотелось бы уверить читателя, что сочинитель заслуживает самого высокого доверия, что все было написано задолго до имевших место событий. К такому разряду предсказаний я отношу строки из «Вступления»:
Я вижу день, когда к врагам
Войдешь ты в их поганский храм...
а также и то, что следует из всей этой строфы. К этому же разряду я отношу и отрывок из книги «Властители»[17], в котором говорится о сокольнике, который за нерадивость побивает свою ловчую птицу вороной, что как бы предсказывает смерть короля Генриха Четвертого и что изображено мною как достаточное доказательство пророческих способностей автора. Вы также заметите в построении произведения большую свободу в смене явлений и то, как неожиданно вступают в действие персонажи, что я называю внезапным переходом. Мы настояли на замене в некоторых названиях поэм чужестранных слов на французские: к примеру, на замене греческого названия третьей книги «Убрис», что означает «наказание за гордыню», и названия последней поэмы «Дан», что по-еврейски «Судия», отдавая предпочтение словам родного языка.
Итак, вот в чем причина моей кражи: наш родитель, еще полный сил, не мог бы смириться со своим изодранным в клочья трудом, искалеченным, словно копыта испанских коней, которых перегнали через горы. Он будет вынужден заполнять пропуски, и если нам удастся заключить с ним мир, обещаю на все темные места дать примечания, хотя бы вы снова потребовали этой нелегкой работы по разъяснению исторических событий или имен. В нашем распоряжении имеются еще две книги «Французских эпиграмм»[18] и две книги эпиграмм на латыни, которые мы вам сулили издать при первой возможности, к тому же еще имеются полемические статьи на нескольких языках, юношеские сочинения автора, несколько романов, пять эпистолярных тетрадей, из коих первая — дружеская переписка, где полно благопристойных шуток, во второй хитросплетения ученых теорий, которые распутывают друзья сочинителя, третья посвящена богословию, четвертая — военному искусству, пятая — государственным делам.
Но все это может и полежать, пока мы не издадим «Всеобщую историю»[19], где неистовый по своей натуре, пламенный разум без малейшей предвзятости покажет дивные дела, опишет все без восхвалений и порицаний не как судья, но как честный свидетель, который держит себя в узде, дабы не исказить фактов и не касаться законности.
Вольномыслие нашего автора позволило ему заявить своим врагам, что он больше касается правления аристократического, нежели монархического, ибо поэта осуждал еще Генрих Четвертый, будучи тогда королем Наварры.
Сей государь, не раз прочитавший все «Трагические поэмы»[20], желал их вновь перечитывать, дабы убедиться в правильности своих обвинений, однако ничего худого не обнаружил, только единомыслие, и тогда для пущей уверенности призвал однажды нашего сочинителя и в присутствии господ дю Фе[21] и дю Пена[22] затеял диспут о различных государственных правлениях. Сочинитель на вопрос, какое из всех правлений он полагает лучшим, немедля ответил, что для французов лучшее — монархическое и что монархию французскую он почитает выше, нежели польскую. Говоря о преимуществах французской монархии, он вынужден был сказать: «В этом вопросе я держусь того, что утверждал ученейший Айан