ьрауне и здесь ее дом.
Во время первых визитов Сарбана Мариса рассказала, что приключилось в комнате одной дамы, когда она была ребенком. Они как раз закончили кувыркаться – Мариса иной раз подсматривала за этим занятием, но не очень-то понимала, в чем его смысл, – и вот, когда она вошла, чтобы помыть пол, мужчина, одеваясь, выпустил из развязанного гульфика набухший уд и, потряхивая им перед юной служанкой, со смехом поинтересовался, не желает ли она отправиться с ним в Смиру, «город голодных змей, ползущих в щель». Мариса вытаращила глаза на длинный подскакивающий орган, а дама на кровати, уставшая вусмерть, тоже смотрела на них и смеялась. Образ запечатлелся в памяти Марисы, и с той поры ни один мужчина не смог превзойти того смирца, поскольку всем известно, что природа одарила всех его соплеменников впечатляющими «змеями, ползущими в щель». Тогда-то Мариса и поняла по-настоящему, что за домом Мадамы есть другой мир; вспомнила стены и ворота на захолустных дорогах вблизи от мест, где обитали варвары-бандиты, но, как ни старалась, не сумела вспомнить, кто она такая и откуда явилась. Однако теперь она знала, что есть не только Альрауна, а много разных миров, и пообещала себе, что соберет их все: будет у нее ожерелье из невиданных мест и непрожитых жизней. Пока мужчины пользовались ею и торопились швырнуть «клыки» в ночной горшок, Мариса спрашивала, откуда они. Если звучало название города, о котором проститутка ничего не знала, она отказывалась от платы в обмен на историю. И мужчины опять ложились рядом, начинали рассказывать о родных местах – что там есть, как туда добраться, и так далее, и тому подобное.
Все это Мариса поведала священнику как-то ночью в начале осени, еще горячая, между охами и вздохами, своими и его, как на исповеди. А еще она показала ему, что спрятала за ковром, висевшим над изголовьем кровати, и Сарбан с трудом пришел в себя от изумления: Мариса нарисовала на стене – тем же пурпурным карандашом, каким обводила вены на своей груди – самую подробную карту Ступни Тапала, какую ему доводилось видеть.
– Взгляни, – Мариса указала на край рисунка. – До сих пор не знаю, что там есть и есть ли вообще хоть что-нибудь. Но думаю, что есть.
Вот тогда-то Сарбан и почувствовал, как пылающий кулак сжимает его внутренности, как пробуждается похоть, и впервые взял Марису. Занимаясь с ней любовью, он блуждал взглядом по нарисованной на стене дороге от Бивары до Альрауны и обратно, потом нервно кончил на девичий живот, нарисовав белыми блестящими каплями целые города, невиданные прежде.
Мариса закончила вытирать макияж и повернулась к Сарбану. На мгновение священнику показалось, что Вара с ними в комнате; он начал озираться в испуге.
– Опять бессонница? – спросила девушка.
– Опять.
– Хочешь поговорить? Или полежать? Или давай потрахаемся?
Мариса не знала другого мира, кроме борделей и притонов, поэтому разговаривала соответственно.
– Ты что-нибудь еще нарисовала? – спросил Сарбан.
– Город, – ответила Мариса, – и речку. Вот, взгляни… – Она приподняла угол ковра. – Но что там, наверху, все еще не знаю, если там хоть что-то есть.
– Может, никто не знает.
– Ну, кто-то же должен знать.
Мариса с тоской посмотрела на ковер, скрывающий ее маленький мир, и прибавила:
– Сейчас кто-то там живет, и однажды он придет испить мед из лона Марисы. Вот тогда и узнаю.
– Мы можем отправиться туда, – предложил Сарбан. – И не придется никого ждать.
– Да, конечно, – засмеялась Мариса. – Можем, еще как можем!
Девушка свернулась клубочком в его объятиях и закрыла глаза.
– Ты что-то узнала? – спросил Сарбан.
– М-м?
– Про Ничто.
– Нет, еще нет. Местные ко мне особо не приходят. Мадама отправляет их к другим, более старым и потасканным. Бабища знает, что меня надо беречь для чужаков, потому что я прославляю ее заведение по всей Ступне. Знаешь, что она делает?
Сарбан не ответил, но для Марисы это не имело значения, поэтому она продолжила.
– Каждый месяц собирает нас всех вместе на заднем дворе и по очереди засовывает палец – смекаешь, куда? И такая: сжимай! И мы сжимаем, одна за другой. А потом она сортирует нас по силе сжатия. У меня по-прежнему самая сильная, и я иногда получаю лишние деньги, которые могу потратить или отложить.
– И что ты собираешься делать с деньгами?
– Может, проверю свою карту, – сказала девушка.
– Сама?
– Сама, потому что я же все и всегда делаю сама.
Сарбан вздохнул и уж было начал говорить, что она вовсе не одинока, но умолк. Вместо этого спросил ее о другом:
– Как попасть к мальчикам?
Мариса приподнялась на локте и пристально посмотрела на него.
– Зачем тебе?
– Я не думаю, что Ничто привлечет сила твоего сжатия, – сказал Сарбан, – или чья-то другая сила. Сдается мне, ему нравятся мальчики.
Мариса поняла, и ее юное лицо омрачилось; лишь однажды Сарбан рассказал печальную историю Бога, но одного раза хватило. Мариса кивнула и пожала плечами.
– Да, наверное, ты прав.
– Так как же к ним попасть?
– Это непросто, – сказала Мариса. – Это совсем непросто. Я там никогда не была. Но вообрази, Сарбан, что случится, если тебя там узнают. То, что ты сюда приходишь… это еще можно понять. Но туда?..
Сарбан знал, что Мариса права: конечно, он никак не мог попасть туда, за высокие стены Мадамы, в те потайные коридоры, где педерасты оставляли самые тяжелые кошели, где юнцы дышали иным воздухом, обоняли иные ароматы. Мысль о запретных комнатах заставила его содрогнуться, и еще сильнее потрясло то, что с этим местом ничего нельзя было сделать. Где бы ни пребывали эти заведения, на то имелось дозволение Городского совета, иначе и быть не могло. В те времена, когда Совет старейшин был могущественнее, о таком бы и помыслить не смели.
– Но я могу пробраться туда вместо тебя, Сарбан, я могу пойти и разузнать все, что тебе нужно.
Мариса взяла его лицо в ладони и поцеловала в кончик носа.
– Как же ты сама не попала туда с остальными детьми, когда тебя привезли в город?
– Не знаю, – пожала плечами Мариса. – Наверное, я была тогда некрасивой девочкой. А теперь женщина хоть куда!
Она забралась на него и поцеловала в лоб; губы прильнули к его коже, трепеща от мыслей, которые к ним рвались, желая принять форму.
– Я не могу остаться. Нужно подготовить проповедь.
– Уже прошла неделя? – спросила Мариса. – Как быстро летит время, когда ты среди чужаков.
Сарбан вернулся домой еще до того, как забрезжил рассвет. Никто не видел, как он вошел, и лишь хороший холод вместе с плохим его ждали, когда он вытянулся на кровати, закинул правую руку за голову и прикрыл один глаз. Рука упала, и в тот же миг в дверь постучали. Она онемела. Сарбан заснул, и солнце уже взошло. Открыв дверь, он увидел Дармара, а за ним – костлявого паренька, белого от известковой пыли (или муки?), с седыми волосами, как у старца.
– От Гундиша, – пояснил Дармар, и Сарбан понял, что это мука, а не известь.
Он впустил обоих, и они принесли с собой ароматы: один – смирны и дыма, другой – булок с изюмом.
– Клара, господин, – сказал парнишка, хотя его не спрашивали. – Дочка хозяйская.
И замолчал.
– Что с нею стряслось?
– Я не знаю, господин. Хозяин вызвал доктора и аптекаря, но все так перепугались, что просят еще и святого отца. Я пришел вас позвать.
Священник и певчий переглянулись. Не первый раз Сарбана вызывали в утренние часы; они оба помнили, как рухнула стена в лавке Иога-часовщика, как он испустил дух, весь пронзенный фрагментами часового механизма, и как раздавался приглушенный голос кукушки из его живота, где она впустую выпевала точное время, вспахивая и перемешивая внутренности; или небольшой подвесной мост в Пашь-Мич, рухнувший вместе с носильщиками и палантином прямиком на улицу; или то печальное утро вскоре после того, как Сарбан сделался в Альрауне пастором, когда поэт Альфи Бюль пригласил его на кофе и попросил благословить, был весел и безмятежен, однако стоило приходскому священнику на секунду расслабиться, как поэт вышиб себе мозги из кремневого пистолета прямо у него на глазах. Но его еще ни разу не вызывали так рано из-за того, что что-то случилось с молодыми. Сарбан знал Клару: она была красивая и воспитанная юница, приходила с родителями, славными мэтрэгунцами, на каждую службу. Гундиш часто о ней рассказывал, и все подмастерья булочника от нее с ума сходили, ибо Клара, как некоторые другие девушки и женщины, была сотворена из материи, которая, вопреки воле юношей, а позже – мужчин, лишает их покоя. Есть девушки, которые самим фактом своего существования где-то в Мире способны с большого расстояния высосать из мужчины жизнь, выпить его до последней капли. Сарбан считал, что Клара Гундиш из таких.
– Пойдем, – сказал он.
Придя к Гундишам, Сарбан разминулся с Кунратом и Аламбиком. Священник изначально не почувствовал ни гнева, ни жалости, лишь нечто вроде тоскливой сопричастности: он увидел перед собой человека, которого, сам не зная почему, счел подобным себе. Он не спросил, что сказали доктора, он пока что не хотел ничего знать. Сел рядом с Кларой и сжал ее правую ладонь обеими руками. Напряженно подумал о порогах, про которые святые говорили тысячи лет, о деревянных порогах, изъеденных древоточцами, пребывающих не в этом мире и не в ином (а древоточцы-то какому миру принадлежат?), о пороге, на котором, как говорят, стоял святой Тауш и смотрел в обе стороны сразу, изучая потусторонние законы с младенчества. Сарбан ее благословил, но это далось ему нелегко, пришлось несколько раз начинать с начала; ладони покрылись испариной, стали скользкими – он никак не мог закончить молитву. Это привело его в ужас. Он отпустил руку девушки и понял, что совсем не верит: ни в ее спасение, ни в Исконных, ни в кого и ни во что, такое вот было утро. Он пригорюнился: разве виновато это дитя в том, что Сарбан лишился благодати и теперь внутри у него только гнилое Ничто?