Трактаты. Проповеди — страница 1 из 44

Майстер ЭкхартТрактатыПроповеди

Издание подготовил

М.Ю. РЕУТИН

Трактаты

РЕЧИ НАСТАВЛЕНИЯ[1]

Это речи, которые викарий Тюрингии,

приор Эрфурта, брат Экхарт

из Ордена проповедников произносил

перед духовными чадами, которые,

(внимая) этим речам, о многом его вопрошали,

когда они друг подле друга сидели во время коллаций[2]

1. Об истинном послушании

Истинное и совершенное послушание — это добродетель превыше всех добродетелей, и никакое великое дело не может осуществиться или быть доведено до конца без этой добродетели. И каким бы малым и незначительным ни было дело, надобно соделать его в истинном послушании, будь то пение или слушание мессы, молитва, созерцание или что ты еще можешь представить. Опять же, возьми поступок столь маловажный, какой только хочешь, пусть будет он тем, чем является, — истинное послушание соделает его для тебя благородней и выше. Повсюду послушание вызывает наилучшее во всех вещах. Послушание, воистину, никогда не будет помехой и не воспрепятствует в том, что кто-нибудь делает, тому, что проистекает из подлинного послушания; и оно не минует блага. Послушание никогда не нуждается в хлопотах и у него нет нехватки ни в коем добре.

Где человек в послушании выходит из себя самого и отрекается от своего, именно там волей-неволей должен снизойти в него Бог[3]. Ведь когда кто-нибудь для себя ничего не желает, Бог за него должен желать тем же образом, каким Он желает для Себя Самого. Ежели я бросился от своей воли прочь в руки моего прелата[4] и для себя самого ничего не хочу, то должен Бог хотеть за меня; а ежели в том Он для меня что-то упустит, то одновременно упустит и для Себя Самого. И так во всех вещах: где я для себя ничего не желаю, там желает Бог за меня. Ну а теперь посмотри! — Что же хочет Он за меня, если я сам для себя ничего не хочу? Там, где я покидаю себя, там поневоле Он должен желать за меня все, что желает для Себя Самого, ни больше, ни меньше, и тем же образом, каким Он для Себя желает. Не сотвори этого Бог, говоря по правде, — а она и есть Бог, — был бы Бог неправеден, и Он не был бы Богом, что, однако, является Его естественной сутью.

В истинном послушании можно обнаружить не «Я хочу так или этак» либо «этого или того», но лишь совершенное отречение от своего. И вот поэтому в наилучшей молитве, какую только может сотворить человек, должно звучать не «Подай мне эту добродетель или сей путь!», не «Подай мне, о Господи, Себя Самого или вечную жизнь!», а лишь — «Господи, даруй мне не иное, как только то, что Ты хочешь, и сотвори, Господи, любым образом то и так, что и как ты пожелаешь!». Сия (молитва) превышает первую, как небо землю. И если кто-то так исполнил молитву, то изрядно он помолился: в истинном послушании он вышел в Бога из себя самого. Как истинное послушание не может знать «Я хочу так», так же от него никогда не может послышаться «Я не хочу», ибо «Я не хочу» для послушания есть сущий яд. Как говорит святой Августин: «Верного служителя Божьего не заботит, чтобы ему говорили или давали лишь то, что он с удовольствием услышал бы либо увидел, ибо его первое, высшее устремление — слушать то, что более всего Богу угодно»[5].

2. О наисильнейшей молитве и высочайшем деле

Молитвословие сильнейшее и почти всемогущее, всех вещей достигающее, а равно и дело, самое достойное среди всех прочих, суть те, что проистекают из свободного духа. Чем дух свободней, тем сильней, достойней молитвословие и дело, тем более оно действенно, достохвально и совершенно. Свободный дух способен на все.

Что есть свободный дух?

Свободный дух есть тот дух, что ничем не прельщается и ни к чему не прилеплен, чье благо не связано ни с каким представлением; (он) вменяет свое ни во что, скорей же погружен в любезную волю Божью и отрешен от своего. Человек никогда не сумеет совершить даже малого дела, если оно не будет здесь черпать своей силы и своей мощи.

Надо молиться усердно, да возникнет желание, чтобы все людские члены и силы, оба глаза, уши, уста, сердце и все помыслы направлены были на это. И прекращать подобает не раньше, чем почувствуешь, что объединяешься с Тем, Кого постоянно имеешь с собой и Кому возносишь молитву, то есть с Богом.

3. О страстных людях, которые полны своеволия

Люди говорят: «Ей-ей, господин, я желаю стоять в правоте перед Богом и иметь такое благоговение и примирение с Ним, как и другие люди имеют, и я хочу, чтобы со мной то же случилось или чтобы я был так же беден!» или «Не видать мне блага, если не буду я там-то и там-то и не поступлю так или этак! Я должен жить на чужбине или в скиту или в монастыре».

Воистину, здесь повсюду ты сам, и больше нет ничего. Это есть своеволие, если даже ты этого не осознаешь или тебе так не кажется. Никогда в тебе не возникнет разлад, который проистекал бы не из своеволия, видят ли это или не видят. А что думаем мы? — Человек должен бежать одного, искать же другого: места, людей, путь или эту общину или это занятие. Не в том причина, что тебе сей путь и сии вещи мешают; сам ты в вещах, что тебе и мешает, ибо к вещам ты относишься извращенно.

Потому начни сперва с себя самого и покинь себя! Воистину, если сначала не убежишь от себя, то, куда б ты ни бросился, всюду обрящешь преткновение и раздоры, и так будет всегда. Люди, которые ищут покоя во внешних вещах — будь то в местах или в образах жизни, у людей либо в трудах, на чужбине или в бедности иль в поругании, каким бы великим сие ни было или чем бы еще сие ни было, — все это, однако, ничто и покоя не дарует[6]. Те, что так ищут, ищут совершенно не там: чем дальше они забредают, тем меньше они обретают, что ищут. Они идут как тот, кто перепутал дорогу: чем дальше идет он, тем больше сбивается с пути. Но что же должен он делать? Сперва должен покинуть себя самого, тогда покинул он все. Подлинно, брось человек королевство или весь мир, но сохрани себя самого, — ничего он не бросил. Да, а если человек от себя самого отступился, то он покинул все вещи, которые также имеет: богатство или честь или еще что-нибудь.

Один святой замечает по поводу слова, что изрек святой Петр: «Посмотри, Господи, мы все вещи оставили!»[7], — а ведь он оставил не больше, чем пустую сеть и свой кораблик, — святой замечает: «Кто малое добровольно оставит, тот оставит не только его, но оставит он все, что мирские люди могут стяжать, да и то, что они только могут возжаждать»[8]. Ибо кто покинет свою волю и себя самого, тот покинул все вещи столь же сущностным образом, как если бы они находились в его свободном владении и он имел их в полном распоряжении. Ведь чего ты не хочешь желать, то ты полностью отдал и оставил ради Бога. Потому и сказал наш Господь: «Блаженны нищие духом»[9], то есть волей. И да не усомнится в этом никто, есть ли способ лучше того, что назвал наш Господь, когда Он также сказал: «Кто хочет идти за Мной, тот да отвергнется сначала себя самого»[10]. В этом заключается все. Обрати свой взор на себя самого, и где себя обнаружишь, там откажись от себя. Сие — наилучшее.

4. О пользе самоотречения, которое надобно совершать внутренне и внешне

Тебе следует знать, что еще никогда в этой жизни человек не отрекался от себя в такой мере полно, чтобы не обнаружить ему, что он еще полней может отречься. Среди людей не много таких, кто сие правильно разумеет и кто в сем постоянен. Это равноценный обмен и справедливая сделка: насколько из всех вещей ты выходишь, настолько, ни больше ни меньше, приближается Бог со всем присущим Ему, — насколько во всех вещах ты выходишь из своего. С этого начинай и позволь себе отведать все то, что можешь приобрести. Здесь обрящешь ты истинный покой и ничего другого.

Людям следовало бы поразмыслить не столько над тем, как они поступают, сколько им стоит задуматься над тем, что они суть. Будь люди, как и пути их, благи, светло воссияют тогда их дела. Праведен ты, — и дела твои праведны. Да не вздумают основывать святость на деле. Святость надлежит основывать на бытии, ибо не дела нас освящают, а мы обязаны дела освящать. Как бы ни были святы дела, они нас ровным счетом никак не освящают, ведь они суть дела. Но поскольку мы святы и сущностью обладаем, постольку мы освящаем все наши дела, будь то еда, сон, бодрствование или что-то другое. Великой сущности они не причастны, те дела, что совершаются; из них ничего не проистекает. Из сего разумей, что все тщание следует направить на то, чтобы быть добрым, — не столько на то, как поступать, или на характер поступков, сколько на то, каково основание этих поступков.

5. Посмотри, что делает добрым сущность и основание

Самое важное, от чего зависит, чтобы существо и основание человека (а от них свое величие получает и дело) стали совершенно благи, заключается вот в чем: да будет дух человеческий полностью обращен к Богу. Приложи все свое старание к тому, чтобы Бог для тебя стал велик и чтобы все твое прилежание и тщание были направлены к Нему во всяческом твоем деянии и покое. Истинно, чем более к сему ты причастен, тем все дела твои лучше, какого бы рода они ни были. Прильни к Богу, и тогда Он дарует тебе всякую благостыню. Ищи Бога и обрящешь ты Бога и всякое благо. Да, воистину, в таком устремлении ты мог бы взойти на скалу! Впрочем, вот что более богоугодно: если, принимая Тело нашего Господа, ты будешь преследовать больше свое, и умысел твой будет менее бескорыстен. Кто прильнет к Богу, к тому прильнет Бог, а также всякая добродетель. — И что ты прежде искал, то ищет ныне тебя, за чем раньше ты гнался, то гонится сейчас за тобой[11], и чего некогда хотел избежать, то теперь избегает тебя. А посему, кто к Богу тесно прильнет, к тому прилепится все, что от Бога, и все от того устремится, что Богу несоизмеримо и чуждо.

6. Об отрешенности и обладании Богом

Я был спрошен: «Некоторые христиане совсем удаляются от людей и всегда охотно остаются одни, и в этом состоит их покой и в том еще, чтобы пребывать в церкви, наилучшее ли сие?». — Тогда я сказал «Нет!» И вот почему, послушай! Кто идет стезей правды, тот, воистину, праведен на всех местах и среди всех людей. Кто же идет стезей лжи, тот на всех местах и среди всех людей лжив. Кто праведен, тот подлинно имеет Бога с собою. Кто же подлинно имеет Бога, тот имеет Его во всех местах, на улице и среди прочих людей с тем же успехом, как в церкви или пустыни иль в келье. Ведь если кто Им и только Им обладает, то такому человеку не может ничто помешать.

Почему?

Потому, что он обладает только Богом и помышляет только о Боге, и все вещи для него становятся сплошным Богом. Такой человек носит Бога во всех своих деяниях и на всех местах, и все поступки этого человека совершает исключительно Бог. Ведь кто поступок предопределяет, тому и принадлежит поступок, — подлинней и действительней чем тому, кто поступок совершает. Итак, если мы имеем перед глазами одного и только одного Бога, то, поистине, Он должен совершать наши поступки; во всех же Его поступках никто не в силах Ему помешать, никакая толпа и никакое место. Также и человеку такому не в состоянии никто помешать, ведь он, кроме Бога, ни к чему не стремится и ничего не взыскует, и ничто ему не по вкусу, потому что Он становится един с человеком во всяком его устремлении. И как Бога не может рассеять никакая множественность, так и подобного человека ничто не может ни рассеять, ни разнообразить, ведь он един в том Едином, в котором всякая множественность есть единое и не множественное.

Человеку надлежит схватывать Бога во всем и подобает приучать свой дух к тому, чтобы всегда лицезреть Бога в духе, в стремлении и в любви. Посмотри, как ты помышляешь о Боге, когда находишься в церкви или в келье: это самое сосредоточение сохраняй и неси во множественность, непокой и нетождество. Но, как я часто говаривал, когда рассуждают о тождестве, не имеют в виду, что все мол дела надо мыслить как равные, или все места или же всех людей. Это было бы вовсе неверно, ведь молитва — лучшее дело, чем прядение, а церковь — более достойное место, нежели улица. И все же ты должен во всех делах иметь неизменный дух и неизменное доверие, и неизменную любовь к своему Богу, и неизменную трезвенность. Поверь, будь ты столь неизменен, никто не помешал бы тебе быть с твоим Богом.

Но в ком Бог не укоренен так глубоко, кто должен постоянно воспринимать Бога извне, в том и в другом, и кто ищет Бога разными способами, будь то в трудах или среди людей или по местам, тот не имеет Бога. И может легко что-то случиться, что такому человеку станет помехой, ибо он не имеет Бога, и он ищет не только Его, и любит и взыскует не только Его. А потому не только злое общество ему помешает, ему помешает и доброе, не только улица, но и церковь, не только злые слова и поступки, но также добрые слова и поступки; ибо препятствие находится в нем, потому что в нем Бог не стал еще всем. А ведь если бы с ним такое случилось, то на всех местах и со всеми людьми ему стало бы вольготно, ибо он Бога имеет, и никто Его у него не может отнять, и никто не может воспрепятствовать ему в его деле.

Но в чем же заключается сие истинное обладание Богом, когда Им истинно обладают?

Сие истинное обладание Богом заключается в духе, а равно в сокровенном, разумном обращении и стремлении к Богу, (но) не в постоянном, равномерном размышлении о Нем, поскольку такое наличие в мыслях было бы для природы невозможным и весьма тяжким и к тому же не наилучшим. Человеку не следует ни обладать, ни позволять себе удовлетворяться мыслимым Богом, ведь когда мысль иссякнет, тогда исчезнет и Бог. Обладать надлежит сущностным Богом, Который высоко вознесен над помыслами людей и всей твари. Бог непреходящ, но человек отвращается от Него по своей воле.

Кто Богом так, в сущности, обладает, тот воспринимает Бога Божественно, и для того Он сияет во всем, ибо все вещи отдают для него Богом, и из всех вещей ему является Бог. В нем Бог сверкает во всякое время, в нем происходит освобождающее отречение и запечатление его возлюбленного и соприсущего Бога. Так, для сравнения, как если бы кто-нибудь возжаждал жестокой жаждой: он вполне может делать иное, нежели пить, он также и о других вещах вполне может думать, но что бы он ни делал и при ком бы ни находился, в каком бы стремлении или в помыслах или в деянии, перед ним не исчезнет, однако, образ напитка, покуда сохраняется жажда. И чем больше жажда, тем образ напитка сильней и проникновенней и настойчивей и неотвязней. Или (как если) кто-то что-нибудь горячо и со всей страстностью любит, так что ему ничто другое, как только это, не по сердцу и не по нраву, и он только к этому устремлен, а кроме этого ни к чему. Поверь, где бы ни находился такой человек или при ком бы ни состоял, или что бы он ни затевал и что бы ни делал, никогда не угаснет в нем то, что он так сильно любит, и во всех вещах обретает он образ сей вещи. И тем неотступней с ним это, чем больше и больше возрастает любовь. Такой человек не ищет покоя, ибо никакой непокой ему не мешает.

Такой человек обретет гораздо большую славу пред Богом, потому что он воспринимает все вещи как Божественные и высшие, нежели они суть сами по себе. Поверь, для этого надобно усердие и любовь и пристальное внимание ко внутреннему человека и бодрое правое вдумчивое действенное осознание того, к чему устремлен дух среди вещей и людей. Люди научиться сему посредством бегства не могут, — когда они бегут от вещей и уединяются внешне; они должны учиться внутреннему уединению, где бы и при ком бы они ни были[12]. Им надо научиться прорываться сквозь вещи и в этом обретать своего Бога и уметь запечатлеть Его крепко, существенным образом. Так, для сравнения, как если кто-нибудь хочет научиться писать. Поверь, если задумает он овладеть этим искусством, то ему надо много и упорно в делании упражняться, как бы ни было ему горько и трудно и сколько ни думал бы он, что это-де невозможно. Если только захочет он сие исполнять старательно и многократно, то все-таки навыкнет и приобщится к искусству. Поверь, поначалу он должен направлять свои помыслы на каждую отдельную букву и запечатлевать ее в себе крепко-накрепко. Немного спустя, когда уже овладеет искусством, он больше не будет нуждаться в картинке и размышлении, и тогда он станет писать свободно и непринужденно, — или же на скрипке играть или делать что-то другое, что должно проистекать из его навыка. Ему совершенно достаточно помнить, что он хочет свое умение выказать. А если он это не осознает постоянно, то дело, о котором мог бы и поразмыслить, он исполняет из своего навыка[13].

Вот так человек должен быть пронизан присутствием Божьим и преображен ликом своего любимого Бога и преосуществлен в Нем, дабы Его соприсутствие светило ему без какого-либо усилия, и чтобы, кроме того, человек обрел среди всех вещей наготу и оставался к вещам вполне непричастен. Для этого сперва надобно размышление и внимательное запечатление, как у ученика в искусстве.

7. Как человек должен совершать свои дела с величайшей рассудительностью

Сие обретается у многих людей, и человек, если захочет, преуспеет в этом легко, — дабы вещи, с которыми он имеет дело, не чинили помех и не вонзали в него никаких остающихся образов. Ибо, когда сердце заполнено Богом, в нем творения не могут ни иметь, ни обрести своего места. Но удовлетворяться этим не стоит. Мы должны из всего извлекать наибольшую пользу, — пусть оно будет таким, каким бывает всегда: где мы находимся, что мы видим или же слышим, как бы ни было сие нам чуждо или несоразмерно. Только тогда поступаем мы правильно и не раньше. И человек никогда не сможет в этом дойти до предела, он может здесь неуклонно расти, достигая большего в подлинном возрастании.

Для всех своих дел и во всех трудах человеку надобно применять свой разум с оглядкой, имея во всем вдумчивое осознание себя самого и своей внутренней сущности и схватывая во всех вещах Бога в высшем смысле, насколько это возможно. Ибо человек должен быть таким, как сказал наш Господь: «Будьте, как люди, которые во всякий час бдят и ожидают своего господина»[14]. Поверь, такие ждущие люди пребывают бдительными, всегда озираясь, откуда грядет тот, кого они ждут; и они его ожидают во всем, что приходит, как бы ни было это чуждо для них, не в этом ли он. Так вот и нам подобает во всех вещах сознательно высматривать нашего Господа. А для этого потребно усердие, и надобно все испытать, чего можно добиться мыслями и силами. И сие будет людям во благо, и они обретут Бога равно во всех вещах, и во всех вещах они обретут от Бога равно много.

Конечно, одно дело от другого отлично, но если кто-то свои дела сотворит в неизменном духе, то, воистину, все дела такого человека будут также равны. Кто следует стезей правды и кому Бог стал своим, тому Он, подлинно, воссияет одинаково неприкровенно как в мирском, так и в самом Божественном деянии. Поверь, речь идет не о том, чтобы сам человек совершал нечто мирское или же непотребное. Но что бы из внешних вещей ему в зрение и слух ни попало, то должен он возводить к Богу. С кем Бог таким образом во всех вещах пребывает и кто разум свой вознесет и укрепит в горнем, тот один ведает об истинном мире, и тот обладает подлинным Царством Небесным.

Если праведен кто, с тем случится одна вещь из двух: либо ему предстоит обрести Бога в делах и Его научиться удерживать, либо все дела он должен оставить. Но поскольку в этой жизни человек не может обойтись без труда, который людям присущ и которого существует множество видов[15], постольку пусть научится он иметь своего Бога во всем, во всех делах и на всех местах оставаясь несвязанным. Посему когда новоначальному человеку предстоит что-нибудь совершить средь людей, то он должен прежде основательно запастись Богом и крепко-накрепко укоренить Его в сердце, объединив с Ним все свое стремление, рассуждение, хотение и свои силы, дабы ничто иное не смогло в человеке запечатлеться.

8. О непрестанном усердии в возрастании горнем

Человеку никогда также не следует спокойно воспринимать и сноровисто исполнять свое дело, дабы не становиться ему в делах свободным и чрезмерно самоуверенным, так чтобы разум его от того не был праздным или заснул. Ему надлежит возвышать себя обеими силами ума и воли (так обретая в горнем свое наивысшее) и внешне и внутренне рассудительно храниться от всякого вреда. И тогда ни в каких вещах он ничего не упустит, но будет непрестанно восходить к большему.

9. Как склонность ко грехам приносит человеку во всякое время пользу

Ты должен знать, что приражение греха для праведного человека никогда не остается без вящей пользы и выгоды. Итак, послушай! Вот два человека: один пусть будет таков, что не обуреваем никакой слабостью либо обуреваем мало, а другой таков, что пороки ему досаждают. Его внешний человек возбуждается посредством внешнего соприсутствия вещей, — ко гневу ли или к пустому тщеславию, или, быть может, к похоти, смотря по тому, что ему встретится. Но в своих высших силах[16] он стоит вполне неколебимо, недвижимо и не желает поддаваться искушению: ни гневу, ни какому-нибудь другому греху, и против слабостей подвизается крепко. Ведь слабости, вероятно, присущи природе, как скажем, иной человек по природе гневлив или высокомерен или какой-либо еще, но грех творить он не хочет. Вот такого-то человека надо гораздо больше хвалить, и вознаграждение его много больше, и добродетель его благородней, по сравнению с первым, ибо совершенство добродетели проистекает лишь из борьбы, как говорит святой Павел: «Праведность в болезни свершается»[17].

Склонность к грехам не есть грех, но хотеть грешить — это грех, хотеть гневаться — это грех[18]. Воистину, чьи стези направлены ко благу и кто имеет способность желать, тому не стоит желать, чтобы прошла у него склонность к грехам[19], ибо без нее во всех вещах и во всех делах человек стоял бы нетвердо и неосторожно по отношению к вещам и не имел бы чести в борьбе, в победе и в воздаянии. Ибо приражение и приступ греха приносят добродетель и за усердие — награду. Так вот сия склонность во всякое время заставляет человека крепче и ревностней упражняться в добродетели, и гонит его к добродетели властно; она есть хлесткий бич, который понуждает людей к защите и добродетели. Ибо чем более немощным осознает себя человек, тем лучше ему надлежит оснаститься победой и силой, поскольку добродетель, как и порок, обретается в воле[20].

10. Как воля способна на все и как все добродетели обретаются в воле, если она, конечно, благая

Человеку не следует ничему ужасаться, пока он находит себя в доброй воле; ему не стоит горевать, если он не может проявить ее на деле. Опять-таки, ему не стоит слишком заботиться о добродетелях, пока он в себе обретает правую добрую волю, ибо добродетель и всякое благо обретается в доброй воле. У тебя не может быть ни в чем недостатка, если имеешь истинную правую волю, — ни в любви, ни в смирении и ни в какой другой добродетели. Но что ты сильно и всей волей желаешь, то ты имеешь, и ни Бог, ни все твари не могут того у тебя отобрать, если воля (твоя) не иная, как воля целиком и истинно Божественная и направленная на настоящее. Итак, не: «Я хотел бы в скором времени», ведь это лишь в будущем состоится, но: «Я хочу, чтобы так было сейчас же». Послушай! Будь что-то отдаленным за тысячу миль, и возжелай я это иметь, этим я верней обладаю, нежели тем, что имею на коленях своих, но иметь не хочу.

Добро не менее способно к добру, чем злое ко злу. Заметь! Если я дурных дел никогда не творю, однако имею волю ко злу, то на мне грех такой же, как если бы я совершил злодеяние. В одной только воле я мог бы сотворить столь большой грех, словно умертвил целый мир, но без того, чтобы совершить при этом хоть единый поступок. Почему то же самое не должно быть возможным и для благой воли? Да, еще больше и несравненно больше!

Воистину, с волей я способен на все. Я способен понести тяготы всех людей и напитать всех бедняков и сотворить дела всех людей и все, что ты себе только можешь представить. Если тебе не хватает не воли, а только возможности, то ты, подлинно, перед Богом все совершил[21], и никто не способен того у тебя ни отнять, ни на мгновение в том тебе помешать, ибо хотеть сделать, коль скоро я могу (захотеть), и сделать — сие перед Богом едино. Далее, если я захочу иметь такую же волю, каковой обладает целый мир, и мое алкание ее будет велико и сильно, то я ее действительно возымею, ведь что хочу я иметь, я имею. Равным образом, захоти я иметь столь много любви, сколько ее до сих пор все люди стяжали, и возжелай я так же усердно славить Бога, или что еще себе можешь представить, то, воистину, ты[22], имеешь все это, ибо воля совершенна.

Тут ты мог бы спросить, когда воля является благой волей?

Воля тогда совершенна и блага, когда она лишена всякого свойства и когда она из себя вышла и претворена и преображена в волю Божью. Да, чем этого больше, тем воля лучше и истинней. С такой волей ты способен на все, будь то любовь или что ты еще пожелаешь.

Тут ты спросишь: «Как же я захочу иметь сию любовь, пока ее не чувствую и не ощущаю, — наподобие того, как я вижу у многих людей, которые творят великие дела и в которых я нахожу нечто достойное преклонения и удивления, из коего у меня ничего нет?»

Здесь обрати внимание на две вещи, в любви пребывающих: первая — это сущность любви, другая же — дело, или излияние, любви. Средоточие существа любви находится лишь в воле; кто больше имеет воли, тот и любви больше имеет. Но имеет ли кто ее больше, того ни один человек о другом не узнает; это лежит в душе сокровенно, покуда Бог сокровенно пребывает в основании души. Сия любовь покоится только и исключительно в воле. Кто больше имеет воли, тот и любви больше имеет.

Впрочем, есть и второе, это — излияние и дело любви. Сие бросается в глаза сразу: как благочестие, благонравие и ликование, и все же это отнюдь не самое лучшее. Ибо порой такое происходит не от любви. То, что иные люди полны сладостности и теплоты чувств, проистекает подчас из природы или может произойти под влиянием небес[23], либо быть привнесено через чувства. Те, что обладают этим в избытке, не всегда самые лучшие. Ведь когда это воистину исходит от Бога, то наш Господь дает сие людям, дабы их возбудить и привлечь и чтобы они с помощью этого были отделены от остальных смертных. Но, если эти же самые люди станут позже возрастать в любви, то легко может случиться, что они не будут иметь стольких переживаний и чувств, и только тогда станет совершенно понятно, обладают ли они любовью, — когда без такой поддержки будут полно и твердо соблюдать верность Богу.

Теперь допустим, что это все же любовь, и тем не менее это совсем не самое хорошее. Сие станет понятно вот из чего. Иногда из любви следует отказаться от подобного ликования ради лучшего, дабы время от времени совершать дело любви, где в этом имеется надобность, духовная либо телесная. Как я много раз говорил, окажись человек в восхищении, как это было со святым Павлом[24], и знай он немощного человека, который нуждается в помощи от него, то я сочту много лучшим, если бы ты[25] из любви от восхищения отказался и послужил нуждающемуся в большей любви[26].

Пусть не думает человек, что при этом лишится он благодати. Ведь что он покинет из любви добровольно, то у него преумножится, как Христос говорил: «Если кто-нибудь оставит что-нибудь ради меня, тот восприимет сторицею»[27]. Да, воистину так! Что человек оставит и чем пожертвует ради Бога, — когда он, скажем, усердно молит об утешении и теплоте чувств и все для этого делает, на что только способен, но Бог ему не дает, и человек соглашается и добровольно отрекается от этого ради Бога, — то в Нем он, воистину, обретет не иначе, как если бы все добро, какое когда-либо существовало, имел он в полном владении, но от него по доброй воле отрекся, отказался и отступился Бога ради: он его получит сторицею. Ибо чем человек страстно хочет владеть и чем поступается и жертвует ради Бога, будь то телесно либо духовно, все это обрящет он в Боге, как если бы этим обладал и добровольно от этого отказался. Ради Бога человек должен быть добровольно лишен всех вещей, в любви отступаясь и из любви отрекаясь от всякого утешения.

То, что время от времени из любви следует допускать это чувство, изъясняет нам любящий Павел, когда говорит: «Я хотел бы быть отлученным от Христа за братьев моих»[28]. Так думает он в соответствии с этим, а не в соответствии с первым видом любви. Потому что иначе он не захотел бы от «того» ни на миг отказаться ради всего, что может произойти на небе и на земле, — под «тем» разумеет он утешение.

Но тебе надо знать, что друзья Божьи[29] никогда не останутся без утешения, ведь то, чего желает Бог, и есть их наивысшее утешение, будь то радостью или же горем.

11. Что должен делать человек, если Бог скрылся и он об этом жалеет

Должно быть тебе также известно, что добрая воля не может потерять Бога. Конечно, порой ее покидает ощущение жизни духовной и она начинает думать, что Бог удалился. Что тогда должен ты делать? Именно то же самое, что делал бы ты, пребывая в величайшей отраде. Научись делать это же самое, когда находишься в глубочайшей печали, и веди себя точно так, как ты ведешь себя в том (другом состоянии). Нет равно хорошего совета, как найти Бога, когда Его потерял. Но как с тобой было, когда ты Его нашел, наконец, так же теперь поступай, когда Его упустил, и тогда ты обрящешь Его. И все же добрая воля ни за что и никогда не упустит и не лишится Бога. Многие люди говорят: «Мы имеем добрую волю», — они имеют, однако, не Божью волю. Они хотят иметь свою волю и хотят поучать нашего Господа делать так или иначе. Это не добрая воля. Надо выспрашивать Бога о Его дражайшей воле.

Бог во всем устремляется к тому, чтобы мы отказались от воли. Так святой Павел много раз взывал к нашему Господу, Господь же к нему обращался, и все это не возымело успеха, пока он не отрекся от воли и не сказал: «Господи, что Ты хочешь, да сотворю?»[30]. И Господь знал, что должен он сделать. Также и Госпоже нашей ангел явился[31]: все, что ни сказали бы он и она, никогда не сделало бы ее Матерью Бога, но лишь отреклась она от воли своей, тотчас же стала истинной Матерью вечного Слова и зачала в тот же миг Бога, Который и был ее Сыном по естеству. Ничто, кроме отказа от воли, не сделает человека праведным. Воистину, без отказа от воли во всех вещах мы вообще ничего не совершим перед Богом. Но если дело зашло столь далеко, что мы отреклись от всей своей воли и ради Бога от всех вещей отважились отказаться, внешне и внутренне, только тогда и не раньше мы сделали все.

Подобных людей найдется немного, которые — понимают ли они или же не понимают — желали бы, чтобы с ними так было и чтобы им стяжать нечто великое, и они хотели бы иметь путь и благо; все это есть не что иное, как своеволие[32]. Тебе же во всем следует полностью положиться на Бога, и тогда не заботься о том, как Он со своим поступает. Для небес умерли тысячи человек, так и не отказавшись в подлинном совершенстве от своей воли. Только вот что было бы совершенной и истинной волей — без остатка войти в волю Божью и остаться без самочиния; и кто преуспел в этом больше, тот глубже и истинней укоренен в Боге. Да, «Ave Maria»[33], произнесенное в таком (настроении), когда человек отказался от себя самого, — это больше, чем Псалтирь, прочитанная без оного тысячу раз. Да, лучше ступить один шаг в таком (настроении), чем без него переправиться через море.

Человек, который от себя и всего своего отказался столь полно, был бы, воистину, в Бога так глубоко пересажен, что, вздумай кто дотронуться до него, должен был бы прежде до Бога дотронуться, ведь он — в окружении Бога, и вокруг него — Бог, как моя шапка мою голову обнимает. И если бы кто захотел меня схватить, то прежде должен был бы коснуться моего платья. Точно так же: если должен я пить, напитку надобно протечь сперва по моему языку, там питие восприимет свой привкус. Если язык покрыт горечью, то, воистину, как бы ни было сладко вино само по себе, оно от того станет горше, через что до меня дотекает. Подлинно, если человек вполне отказался от своего, то он будет так Богом окутан, что все творения не смогут к нему прикоснуться, сначала не дотронувшись до Бога. И что должно дойти до него, то должно дойти до него через Бога. Тут сие получит свой привкус и станет богоподобным. Как бы ни было велико горе, оно дойдет через Бога, и сперва Бог от него пострадает. Да, говоря по правде, а она-то и является Богом, нет постигающего людей столь малого горя — как, скажем, недомогание или какая превратность, — которое не коснулось бы Бога, поскольку в Нем находится человек, несоизмеримо больше, чем самого человека, и Ему не было бы гораздо горше по сравнению с тем, как человеку горько. Если Бог претерпевает это ради того блага, каковое Он в этом же приуготовил тебе, и если ты согласен переносить, что Бог переносит и что чрез Него приходит к тебе, то это естественным образом станет богоподобным: презрение — как честь, горечь — как сладость и глубочайший мрак — как свет самый яркий. Все воспримет свой привкус от Бога и станет Божественным, ибо Ему уподобится все, что приближается к человеку, ежели тот не стремится к чему-то другому и ничто другое ему не по вкусу. А потому обретет он Бога как в любой горечи, так и в величайшей сладости.

Свет во тьме светит[34] и на него взирают. К чему людям нужно учение или свет, если им не пользоваться? Когда они будут находиться во тьме или печали, тогда узрят свет.

Воистину, чем больше принадлежим мы себе, тем меньше мы принадлежим (Богу). Человек, отрекшийся от своего, никогда и ни в каком деле не потеряет Бога. Но если случится, что он оступится или оговорится, либо прельстят его вещи, которые ложны[35], то придется Богу, поскольку Он присутствовал в деле с начала, поневоле принять ущерб на Себя, а ты ни в коем случае не должен из-за этого бросать свое дело. Сказанному мы находим пример в святом Бернарде[36] и во многих других святых. Подобным падениям никто и никогда в этой жизни не может быть вполне непричастен. Но ведь если среди зерна время от времени попадается куколь[37], то не стоит из-за этого выбрасывать благородное зерно. Подлинно, чьи стези направлены ко благу и кто знает Бога, для того все эти горести и падения на пользу[38]. Ведь для добрых все вещи происходят ко благу, как говорит святой Павел[39] и как свидетельствует святой Августин: «Да, и даже грехи»[40].

12. Которая трактует о грехах: как следует себя вести, если себя в грехах обнаружишь

Воистину, совершать прегрешения — это не грех, если мы о них сожалеем. Человек не должен хотеть творить грех — ни за что, что могло бы случиться во времени или в вечности, ни смертный, ни простительный, никакой другой грех. Тому, кто соединен с Богом, всегда следует помнить, что верный любящий Бог вывел человека из грешной жизни в Божественное бытие и из Своего врага сделал другом, а это больше, чем сотворить новую Землю. (Воспоминание) об этом станет одним из сильнейших ударов; он перенесет человека прямиком в Бога. И следует удивляться тому, как бы оно воспламенило человека в сильной, великой любви, столь сильной, что он вдруг откажется от себя.

Да, кто в самом деле перенесен в Божью волю, тому не надо хотеть, чтобы грех, в который он впал, не случался. Не в том смысле, конечно, что он был против Бога, а в том, что посредством него ты возведен к большей любви и через него уничижен и смирен, — но только не в том, что он обращен против Бога. Ты же должен вполне довериться Богу: Он не дал бы преткнуться тебе, не желая извлечь из этого лучшее для тебя. А когда человек из грехов совершенно восстанет и (от них) вполне отрешится, тогда сотворит верный Бог, как будто бы человек никогда в грех не впадал, и не допустит, чтобы он хотя бы на миг поплатился за все свои прегрешения. Будь их так много, сколько все люди до сих пор сотворили, Бог ни за что не допустит, чтобы он пострадал. Бог мог бы иметь с человеком самую полную сокровенную близость, какую Он когда-либо поддерживал с тварью. И если только теперь Он найдет человека готовым, то не посмотрит, чем был тот раньше. Бог есть Бог настоящего. Каковым Он тебя обрящет, таковым Он тебя возьмет и приимет, — не тем, чем ты был, но тем, чем теперь ты являешься. Любую обиду и всякий позор, что могли бы выпасть на долю Бога из-за всех прегрешений, Он хочет переносить и переносил долгие годы, лишь бы потом человек пришел к большему постижению Его любви, и лишь бы его любовь и благодарность стали больше, а его усердие пламенней, как это естественным образом после прегрешений часто случается.

Поэтому Бог с готовностью претерпевает ущерб от греха и терпел его часто и весьма часто попускал произойти ему чрез людей, которых Он присмотрел, дабы их по Своей воле возвести к великим деяниям. Взгляни-ка! Кто нашему Господу был когда-либо милей и любезней апостолов? А ведь никому из них не довелось сохраниться от того, чтобы не впасть в смертный грех; все они были смертными грешниками. Равным образом в Ветхом и в Новом Завете Он часто определял это тем, кто в дальнейшем становился Ему весьма и весьма мил. И ныне редко услышишь, что люди восходят к великому без того, чтобы прежде как-то не оступиться. Вот так и ведет наш Господь, да познаем мы Его великое милосердие, и так Он нас желает привлечь к глубокому и истинному смирению и благоговению. Ведь когда возобновится раскаяние, тогда весьма и весьма преумножится и возобновится любовь.

13. О двояком раскаянии

Существует раскаяние двоякого рода: одно — временное, или чувственное, другое — Божественное и сверхъестественное. Временное всегда простирается долу во все большую скорбь, повергая человека в такую печаль, словно теперь он должен расстаться с надеждой; раскаяние же при этом застывает в унынии и не движется дальше. Из этого ничего не выходит.

Божественное раскаяние совершенно другое. Лишь только человек ощутит недовольство, так в тот же час обращается к Богу и навечно в неколебимой решимости отрекается от всех прегрешений. И так подымается он до великого доверия к Богу и стяжает великую уверенность. А отсюда проистекает духовная радость, возносящая душу из скорби и плача и накрепко привязывающая ее к Богу. Потому что чем более немощным сознает себя человек и чем больше он провинился, тем большее у него основание прилепиться в безраздельной любви к Богу, в Нем же нет ни греха, ни порока. Поэтому, если ты захочешь взойти в глубоком благоговении к Богу, высшая ступень, на какую можно подняться, заключается вот в чем: быть без греха благодаря Божественному раскаянию.

Чем сильней себя в грехе укоряешь, тем с большей охотой Бог прегрешение прощает, посещает душу и грех истребляет, если ты стараешься избавиться от того, что тебе крайне противно. И чем больше и чем тяжелее грехи, тем скорей и несоизмеримо охотней прощает их Бог, ибо они противны Ему. Лишь только Божественное раскаяние возвысится к Богу, все грехи тотчас в бездне Божьей исчезнут — быстрей, чем я мог бы глазом моргнуть, и они уничтожатся полно, будто бы никогда не случались, ибо раскаяние сие совершенно.

14. Об истинном уповании и о надежде

Истинную и совершенную любовь надлежит распознавать по тому, имеет ли человек большую надежду и упование на Бога, ибо кроме доверия, нет ничего, по чему можно было бы понять лучше, обладает ли кто полной любовью. Ведь если кто-то любит кого-то беззаветно и преданно, то это порождает доверие. В чем бы ни отважился человек положиться на Бога, то в Нем он подлинно обретет, и в тысячу раз больше. И как человек никогда не сможет слишком возлюбить Бога, так никогда он не сможет Ему слишком довериться. Какое бы деяние ни совершил человек, это не так важно, как твердая надежда на Бога. Со всеми теми, кто приобрел великое на Него упование, Он ни разу не преминул совершить великие вещи. В таких людях Он сделал вполне очевидным, что это доверие проистекает из любви, ибо любовь имеет не только доверие, но также обладает истинным знанием и свободной от сомнения уверенностью.

15. О двоякой уверенности в жизни вечной

В этой жизни есть двоякое знание о жизни вечной. Одно — это то, что Сам Бог сообщает о ней человеку или возвещает ему через ангела либо открывает посредством особого озарения. Подобное случается редко и лишь с немногими людьми.

Другое знание, — оно несравненно полезней и лучше, — часто выпадает на долю всем совершенным любящим людям. Это когда человек в силу любви и тесного общения, какое он имеет со своим Богом, так глубоко Ему доверяет и так предан Ему, что не в состоянии сомневаться. А столь предан он становится из-за того, что любит Бога во всех без различья творениях. И прекословь ему все творения, отрекись от него под присягой, да откажись Сам Бог от него, — он бы не усомнился, ибо любовь сомневаться не может; сия ожидает лишь блага. И нет необходимости в том, чтобы что-то говорить любящим и любимым, ведь когда Бог видит, что тот — Ему друг, Он в сей же миг осознает все, что для того добро и относится к его благу. Ибо как бы глубоко ты Его ни любил, будь в том уверен, что ты Ему милей и безмерно дороже, и Он несоизмеримо больше тебе доверяет. Ведь Он есть сама верность, и Ему должны быть верны, верны же все те, кто Его любит.

Эта уверенность гораздо больше, полней и надежней, чем первая, и она не может обманывать. А вдохновение, напротив, способно на ложь, и оно легко может быть ложным озарением. А эту (уверенность) ощущаешь во всех силах души. Она не может лгать в тех, кто Бога действительно любит. Сомневаются в ней так же мало, как мало сомневаются в Боге, ведь любовь изгоняет всякий страх. «В любви нет страха», — как говорит святой Павел[41], а также начертано: «Любовь покрывает множество прегрешений»[42]. Ибо, где творятся грехи, там не может быть ни полного доверия, ни любви; любовь же полностью покрывает грехи, она ничего не знает о грехах. И дело не в том, чтобы человек не грешил, а в том, что она полностью изгоняет и искореняет грехи, как будто их никогда не случалось. Ибо все дела Божьи весьма совершенны и столь изобильны, что, кому Он прощает, Он прощает вполне и совсем и гораздо охотней большое, нежели малое, а это соделывает глубокое доверие. Сие нахожу я гораздо и несравненно лучшим, сие приносит большую награду и является более верным, чем первое знание, поскольку ему не препятствуют ни грехи и ничто иное. Ибо кого Бог обрящет в подобной любви, того в соответствии с ней Он и судит, оступался тот или нет. Но кому прощается больше, тот должен иметь больше любви, как сказал наш Господь Христос: «Кому прощается больше, тот и да любит больше»[43].

16. Об истинном покаянии и о блаженной жизни

Многим людям кажется, что им надо совершать нечто великое во внешних делах, таких как пост, хождение босиком и подобное этому, что называется покаянием. Истинное и лучшее покаяние[44], с помощью которого стремительно подымаются к горнему, состоит в том, чтобы человек начисто и совершенно отрекся от всего, что не является Богом и Божественным в нем самом и во всяком творении, и крепко и полно и совершенно прилепился в несокрушимой любви к своему любимому Богу, дабы его благоговение и потребность в Нем были велики. В каком труде ты этого в наибольшей мере добьешься, в том ты и праведней. Чем сего больше, тем истинней покаяние и тем больше оно изгонит грехов и даже само наказание. Да, в скором времени ты сумел бы в праведном отвращении стремительно и мощно отойти от всех прегрешений и устремиться к Богу с такой силой, что сотвори ты хоть все грехи, что со времен Адама были соделаны и впредь будут свершаться, — это вкупе с наказанием тебе полностью простится и, если бы ты умер сейчас, то был бы возведен пред лице Божье.

Это — истинное покаяние, и оно проистекает, в особенности и в наибольшей мере, из достойного страдания в совершенном труде покаяния Господа нашего Иисуса Христа. Чем сильней человек запечатлеет его образ себе, тем дальше отступят от него все грехи и наказание за прегрешения. Человеку следует также привыкнуть во всех своих трудах постоянно облекаться в жизнь и дела Господа нашего Иисуса Христа: во всяческом Его труде и покое, страдании и бытии. И да держит он Его постоянно перед глазами, как перед глазами держит Он нас.

Такое покаяние есть дух, вознесенный от всех вещей к Богу. В каких трудах ты можешь этого в большей мере добиться и с помощью каких добиваешься, в тех с легким сердцем и подвизайся. А если в этом помешает тебе какое-нибудь внешнее делание, будь то пост, бдение, чтение или что-то другое, оставь сие по доброй воле без всякого опасения, что ты из-за этого нечто упустишь из трудов покаяния. Ведь Бог не взирает на то, каковы суть дела, но только на то, каковы в делах любовь, благоговение и дух. Для Него не столько важны наши труды, сколько важен наш дух во всех наших трудах и то, чтобы посреди вещей мы возлюбили Его одного, потому что человек слишком жаден, ему мало Бога. Да вознаградятся все твои труды тем, что твой Бог о них знает, и тем, что в трудах ты держишь Его в голове; сего да будет тебе во всякое время достаточно. И чем чище и непосредственней ты держишь Его в голове, тем действенней все твои труды искупают все прегрешения.

Ты мог бы также подумать о том, что Бог был всеобщим Спасителем целого мира. За это я много больше благодарен Ему, чем если бы Он спас меня одного. Также и тебе следует стать всеобщим спасителем всего того, что ты испортил в себе грехами. Со всем этим прильни к Нему, ибо грехами ты извратил все, что в тебе пребывает: сердце, помыслы, тело, душу, силы[45], и что у тебя и в тебе есть еще; все это весьма нездорово и искажено. Посему прибегни к Тому, у Кого нет никакого порока, но есть только чистая благостыня, потому что Он — всеобщий Искупитель всей твоей порочности, внутренней и внешней.

17. Как человеку соблюсти себя в мире, если внешние невзгоды, в каковых пребывали Христос и многие святые, обошли его стороной, и как он должен следовать Богу

Страх и уныние могут овладеть людьми потому, что жизнь Господа нашего Иисуса Христа и святых была так строга и скорбна. Человек же на столь многое неспособен, а также не чувствует себя к сему призванным. И вот поэтому люди, видя себя в этом непохожими, часто думают, что они далеки от Бога, Которому якобы не в состоянии следовать. Так не должен никто думать! Ни в коем случае человеку нельзя почитать себя удаленным от Бога, — ни из-за недостатков, ни из-за слабости, ни из-за чего-то другого. Ну а если случится, что твои великие прегрешения отгонят тебя, так что ты не сможешь, узреть себя подле Бога, то надобно бы тебе все же понять, что Бог — подле тебя. Ведь в том-то и состоит великое зло, что человек отдаляет себя от Бога. Ибо если человек ходит далеко или рядом, то Бог никогда далеко не уходит; Он всегда остается поблизости, а если не сможет остаться внутри, то все же выйдет не дальше, чем за дверь.

Не иначе обстоит дело и со строгостью следования. Посмотри, в чем могло бы твое следование заключаться. Ты должен приметить и принять во внимание, к чему ты привлекаем Богом больше прочего. Ведь все люди призваны к Богу вовсе не одним и тем же путем, как указывает святой Павел[46]. И если ты обнаружишь, что ближайший твой путь лежит не через многие внешние деяния и тяжкие труды либо лишения, — от чего, безусловно, зависит не слишком-то многое и к чему человек должен быть призван от Бога и иметь силы совершить правильно без извращения своей внутренней сущности, — итак, если ты ничего такого в себе не обнаружишь, то будь совершенно доволен и не придавай этому большого значения.

(Но) ты мог бы сказать: раз в этом нет ничего, зачем же тогда так поступали наши предки, многие святые?

Подумай-ка, наш Господь дал им сей путь, но даровал им также и силы так поступать, дабы они сим путем могли следовать. И в этом с их помощью Он обрел Свое наслаждение, и в этом же они должны были обрести свое благо. Ведь спасение людей Бог не связал с каким-либо особым путем. Того, что один путь имеет, не имеет другой, однако возможность (спасения) Бог даровал всем добрым путям, ни одному из добрых путей в том не отказано. Ибо одно благо не против другого блага. И людям нужно понять, что они поступают неверно, когда время от времени видят доброго человека или слышат, что о нем говорят, а он не их пути следует, и это (в их глазах) все равно что погибель. Не по сердцу им его добрый путь, — они и не ценят его добрый путь и его добрых намерений. Это неправильно! Когда проверяешь чей-нибудь путь, надо, ничьим путем не гнушаясь, больше обращать внимание на то, имеет ли человек добрую волю. Не может следовать каждый одним и тем же путем и все люди не могут следовать единым путем, не может один человек идти всеми путями и путем каждого.

Пусть каждый встанет на свой добрый путь и включит в него все другие пути и пусть охватит в своем пути все пути и все благо. Смена пути делает непостоянным путь и духовное делание. Что может дать тебе один путь, того ты сумеешь добиться и на другом, — если он добр и достохвален и одного лишь Бога имеет перед собою. К тому же все люди не могут идти одним и тем же путем. Не иначе обстоит дело со следованием строгому образу жизни святых. Сей образ ты должен, конечно, любить и он должен быть тебе по сердцу, без того, однако, чтобы ему следовать.

Тут ты мог бы сказать: наш Господь Иисус Христос, Он всегда шел высшим путем. Им же по праву и мы должны следовать.

Это воистину так! Нашему Господу надо подлинно следовать, но только не на каждом пути. Наш Господь постился сорок дней. Но никому не следует о том помышлять, чтобы так подвизаться. Христос, Он совершил множество дел, имея в виду, что мы должны следовать Ему внутренне, а не телесно. И потому-то надо стараться, дабы идти духовным путем, ибо Он более взирает на нашу любовь, чем на наши дела. Мы должны Ему по-своему следовать.

Но как?

А вот послушай, — во всем.

Как и каким путем?

Как я часто уже говорил: я ценю духовный труд гораздо выше телесного.

Как это?

Христос постился сорок дней. В этом следуй Ему, примечая, к чему ты в наибольшей мере склонен или готов; — вот за то и примись и внимательно наблюдай за собой. Тебе не один раз предстоит отречься от чего-то с большей готовностью, чем отказаться вообще от всякой еды. Иногда же будет трудней не молвить единого слова, чем удержаться от речи. А порой человеку бывает сложней перенести легкую брань, которая ничего-то в себе не содержит, чем, может быть, тяжкий удар, к которому он приготовился. И ему гораздо трудней в толпе пребывать одному, чем в пустыне, и часто сложней оставить что-либо малое, чем что-то большое, и совершить малый труд, нежели тот, что почитается за великий. Так в своей убогости человек способен истинно следовать нашему Господу, никогда не почитая себя сильно от Него удаленным.

18. Каким образом человек может вкушать тонкие яства, иметь, как и подобает ему, роскошные платья и веселых приятелей, которые сопутствуют ему, согласно естественному порядку вещей

Тебе не подобает излишне тревожиться о пище и платьях в том смысле, чтобы считать их слишком хорошими для себя. Приучи свое основание и свою душу к тому, чтобы они были гораздо выше сего. Они ни чему не должны отдаваться вполне, кроме одного Бога, над всеми другими вещами должны они воспарять.

Почему?

Да потому, что иначе это было бы немощной сущностью, — ее пришлось бы оправдывать внешними одеждами. Сокровенное должно определять внешность, ведь только оно находится при тебе. Если у тебя будут другие одежды, в своем основании ты мог бы их воспринять так, чтобы в них себя обнаружить. Выпади на твою долю другие, — ты примешь и их с готовностью и охотно. Не иначе обстоит дело с яствами и друзьями и родственниками и со всем, что Бог тебе дарует либо у тебя отнимает.

И я почитаю лучшим, чем все остальное, когда человек вполне отдает себя Богу, дабы, что бы ни вздумал взвалить на него Бог, будь то поругание, теснота или какое-то другое страдание, он принял бы это с радостью и благодарением и скорее отдал бы себя в руки Божьи, чем самому входить в рассуждение. И вот поэтому во всех вещах поучайтесь у Бога и Ему следуйте, и будет вам благо! В этом же можно найти честь или покой. Но если выпадет человеку непокой и бесчестье, то надобно и их выносить и с готовностью хотеть выносить. Посему могут есть с полным правом все те, кто подготовлен к посту.

Сказанное является причиной того, почему Бог своих друзей избавляет от тяжких и многих страданий. И иначе Его неизмеримая благость не могла бы их допустить, не будь столь великой и обильной благодати в страданиях, а Он не хочет и не может позволить своим пройти мимо блага. Но Ему достаточно и доброй, праведной воли; в противном случае Он не позволил бы им избегнуть страдания из-за неизреченной благодати, которая в страдании пребывает.

Итак, покуда Богу достаточно, будь доволен и ты. Но если Он тебе уготовит что-то другое, то и тогда будь доволен. Ибо во всяком своем хотении человек должен быть внутренне преданным Богу, чтобы не слишком себя успокаивать ни делами, ни образом жизни. Но более всего тебе надлежит избегать любого отличия, будь то в одежде, еде, словесах, — скажем, произносить высокопарные речи, — или отличия в поведении; это все ни к чему. Между тем тебе следует знать, что не всякая особенность тебе возбраняется. Есть много особого, чего стоит держаться в иные времена и при иных людях. Ведь кто необычен, тому и совершать подобает порой много необычного самыми разными способами.

Человек должен внутренне преобразиться во всем в Господа нашего Иисуса Христа, дабы в нем узрели отблеск всех Его дел и Его Божественного лика. И человеку надобно все Его труды в себе понести — в совершенном уподоблении, на какое он только способен. Тебе — действовать, а Ему — воплощаться. Изводи свое дело из всего твоего благоговения и полной самоотдачи. К сему приучай свой дух во всякое время, еще же к тому, чтобы во всех делах преображаться в Него.

19. Почему Бог зачастую попускает, дабы благие люди, которые воистину благи, были удерживаемы от своих добрых дел

Только затем верный Бог попускает, чтобы Его друзья зачастую в немощь впадали, дабы у них отпала любая опора, на которую они могли бы опереться либо облокотиться. Ведь для любящего человека бывает большим утешением, когда он способен на многое и большое: в бодрствовании ли, в пощении или в других упражнениях, так же как в особых, великих и тяжких делах. Это им — великая радость, поддержка, надежда, и потому для них их поступки — опора, оплот и фундамент. Наш Господь хочет у них это отнять, а также желает, чтобы только Он стал их твердыней и основанием. И Он это творит не иначе, как по своей пречистой благости и милосердию. Ведь ничто другое, — кроме личной благости, — не подвигает Бога на какое-либо деяние; наши дела нимало тому не способствуют, чтобы Бог нам что-нибудь даровал и что-то делал для нас. Наш Господь хочет, чтобы Его друзья от сего были свободны[47], и потому отнимает у них такую опору, — с тем, чтобы Ему одному стать их опорой. Он хочет дать им великое и хочет не по иной причине, как только по своей вольной благости. Он должен быть их опорой и утешением, они же во всех великих даяниях Божьих должны почитать и сознавать себя чистым ничто. Ведь чем более обнаженным и свободным дух предстанет пред Богом и будет Им соблюдаем, тем глубже человек погрузится в Бога и тем восприимчивей станет ко всем достохвальным даяниям Божьим. Ибо человек должен строить только на Боге.

20. О Теле нашего Господа, сколь часто ему следует причащаться, каким образом и в каком благоговении

Кто намерен причаститься Телу нашего Господа, тому не надо исследовать, что он ощущает в себе или чувствует, или же сколь велики его благочестие или умиление, но ему надо осознать, сколь велики его воля и решимость. Не нужно высоко ценить то, что ты чувствуешь; почитай важным то, что ты любишь и к чему устремляешься.

Тот человек, что желает и может радостно шествовать к нашему Господу, должен, первое, тем обладать, чтобы видеть свою совесть свободной от всякой обузы грехов. Другое заключается в том, чтобы воля человека была направлена к Богу, дабы он ни к чему не стремился и дабы не удовлетворялся ничем, кроме Бога, и тем, что совершенно Божественно, и чтобы чуждое Богу ему не было по сердцу. По тому же ты можешь узнать, как далек или как близок ты Богу, — по тому, сколь от этого малым или сколь многим ты обладаешь. Третье, что в себе надлежит иметь человеку, чтобы любовь к таинству, а через него и к нашему Господу, все более и более возрастала, а благоговейный страх при этом из-за частого приобщения не уменьшался; ибо что является жизнью одного человека, то часто является смертью другого[48]. Посему тебе надобно в себе примечать, возрастает ли твоя любовь к Богу и не исчезает ли благоговение. Чем чаще ты будешь приступать к таинству, тем совершенней ты станешь и тем это будет лучше и полезней. А посему не дай ни удержать себя, ни отговорить от твоего Бога, ведь чем больше, тем лучше и тем Бог желанней. Ибо Господь наш хочет, чтобы жить Ему в человеке и с человеком.

Тут ты мог бы сказать: увы, господин, я вижу себя столь пустым, холодным и вялым, а потому не дерзаю приближаться к нашему Господу!

Тогда я скажу: тем более ты нуждаешься в том, чтобы приступить к своему Богу! Ибо ты станешь от Него воспламенен и горяч, и будешь в Нем освящен, связан и соединен с Ним одним. Именно в таинстве, и больше нигде, обрящешь ты благодать столь непосредственно, а твои телесные силы так соберутся и так соединятся священной силой вещественного присутствия Тела нашего Господа, что все рассеянные мысли и дух человека будут здесь собраны и объединены, и те, что сами по себе были порознь весьма склонены долу, будут здесь подняты и предъявлены Богу в совершенном порядке. И Богом, живущим внутри, будут обращены они вглубь и освобождены от телесных оков преходящих вещей и тотчас к вещам Божественным обратятся, и, укрепленное Его Телом, тело твое обновится. Ибо нам следует, преобразиться в Него[49] и полностью соединиться, так что Его будет нашим, а все наше — Его: наше сердце и Его — одним сердцем, наше тело и Его — одним телом. Нашим помыслам и нашей воле, стремлению, силам и членам подобает быть так перенесенным в Него, дабы Его ощутить и обнаружить во всех силах тела и души.

Здесь ты мог бы сказать: увы, господин, я ничего не примечаю в себе из великих вещей, одно только убожество. Как же могу я взять на себя смелость обращаться к Нему?

Поверь, ежели ты хочешь полностью преобразить свою нищету, припади к питающему кладезю всех неизмеримых богатств и станешь богат, ибо ты в себе должен знать, что только Он — кладезь, коим ты можешь быть удовлетворен и насыщен. «За тем, — скажи, — я желаю обратиться к Тебе, чтобы Твое богатство наполнило мою нищету, и Твоя безграничность заполнила мою пустоту, и Твое неизмеримое, неизъяснимое Божество исполнило мое несказанно презренное, развращенное человечество».

Увы, господин, я так много грешил, я не могу искупить!

Ступай к Нему, Он надлежащим образом искупил всю вину. В Нем можешь ты принести достойную жертву небесному Отцу за все твои прегрешения[50].

Увы, господин, я хочу воспеть хвалу и не могу!

Отправляйся к Нему, только Он — приемлемая для Отца благодарность и неизмеримая, истинно изреченная, совершенная хвала всяческой Божественной благости.

Коротко говоря, если хочешь избавиться от всех недостатков, облечься в добродетели и благодать и быть блаженно возведенным и препровожденным к истоку всяческой добродетели и благостыни, то живи, приступая к таинству достойно и часто. Тогда ты будешь с Ним соединен и Его Телом облагорожен. Воистину, в Теле нашего Господа душа столь крепко привязана к Богу, что никакие ангелы, даже из числа херувимов и серафимов, не сумеют ни увидеть, ни распознать разницы между ними обоими. Ибо где они касаются Бога, там касаются они и души, а где души — там и Бога. Никогда не бывало такового единства. Ведь душа объединена с Богом гораздо плотней, чем тело и душа, составляющие человека. Сие единство много тесней, чем если бы кто-то влил в бочонок с вином каплю воды; тогда остались бы вода и вино. А это обращается в единое так, что никакое творение не в силах распознать разницы.

Тут ты мог бы сказать: как такое возможно? Ничего из этого я не чувствую!

Ну так что ж из того? Чем меньше ты чувствуешь и веруешь крепче, тем вера твоя достохвальней, и тем более она почитаема и хвалима, ведь цельная вера есть нечто большее в человеке, чем пустое мечтание. В ней обладаем мы подлинным знанием. Подлинно, у нас нет недостатка ни в чем, как только в истинной вере. Нам кажется, что в одном имеем мы больше благ, чем в другом. Сие следует лишь из внешних установлений, и все же в одном не больше благ, чем в другом. Итак, кто верует равно, тот равно получает и равно имеет.

Тут ты мог бы сказать: как я могу уверовать в великое, пока не обретаю себя в таком состоянии, но чувствую немощным и склонным ко многим вещам?

Взгляни, и тогда ты в себе обнаружишь вещи двоякого рода, которые и наш Господь в себе заключал. И Он обладал высшими и низшими силами, они тоже имели двоякое действие. Его высшие силы владели и наслаждались вечным блаженством, а низшие пребывали в тот же самый час на земле в величайшем страдании и борении; и ни одно из названных дел не мешало другому в своем протекании. Не иначе пусть будет в тебе: высшие силы должны быть вознесены к Богу, предъявлены Ему и представлены. Но всякое страдание, заметь, следует вверять совершенно и полностью телу, и еще низшим силам и помыслам, духу же следует быть в полную силу вознесенным, освобожденным и погруженным в своего Бога. Терзания чувств и низших сил, как их искушения, не касаются духа. Ведь чем непримиримей и жестче борьба, тем торжество и честь победы больше и достохвальней. Чем тяжелей искушение и упорней приражение греха, а человек их все же преодолеет, тем в большей мере присуща тебе добродетель и тем милей она Богу. А посему, если ты хочешь достойно воспринять своего Бога, посмотри на то, как твои высшие силы направлены к твоему Богу и как твоя воля ищет Его воли, а также на то, что ты у Него просишь и какова твоя верность Ему.

В таком (состоянии) человеку никогда не вкусить дражайшего Тела нашего Господа, не снискав при этом особенно великой благодати; — и чем чаще, тем пользительней. Да, человек мог бы воспринять Тело нашего Господа в таком благоговении и трепете, что, будь он призван войти в низший ангельский хор, причастившись Телу один-единственный раз, он был бы возведен в следующий хор; да, в таком благоговении его восприняв, ты был бы удостоен восьмого или даже девятого хора[51]. Поэтому, если два человека по своей жизни равны и один причастится с достоинством Телу нашего Господа хоть на раз больше другого, то сей человек будет благодаря этому перед другим, словно воссиявшее солнце, добившись особого единения с Богом.

Сие потребление и блаженное вкушение Тела нашего Господа заключается не только в причащении внешнем, оно также состоит в причащении духовном, — с душою алчущей, в благоговейном единстве[52]. Подобным образом человек может причаститься со столь глубокою верой, что благодатью он станет богаче, чем всякий другой человек на земле. Это он может совершать по тысячу раз на дню и даже чаще, будь он там, где живет, болен или здоров. Однако к этому надо готовиться, как к принятию внешнего таинства: по указанию доброго предписания и в соответствии с силой желания. Ну а если желания нет, тогда возгори и подготовь и соблюди себя соответственно, и будешь во времени свят и блажен в вечности. Ведь идти за Богом и Ему следовать — это и есть вечность. Ее же подай нам, Учитель истины, Почитатель целомудрия и Жизнь вечности. Аминь.

21. Об усердии

Если кто-нибудь возжелает причаститься Телу нашего Господа, то он может приступать без особого опасения. Но все же приличествует и подобает прежде исповедаться, — если даже человек не осознает вины за собой, то хотя бы ради плодов таинства исповеди. Случись, однако, так, что человека что-то укоряет, а пойти к исповеди он не может из-за множества дел, тогда пусть идет к своему Богу и обвинит себя перед Ним в великом раскаянии и пусть остается спокоен до тех пор, пока не представится случай исповедаться. (Но) если у него между тем исчезнет осознание и укор грехов, то он может подумать, что и Бог о них позабыл. Богу следует открывать грехи прежде, чем людям, и, если ты виноват, весьма серьезно относиться к исповеди перед Богом и жестоко себя укорять. И это не следует легкомысленно не замечать и обходить стороной ради внешней епитимьи, когда захочешь приступить к таинству, ведь только настрой человека в деяниях праведен и божествен и добр.

Надо учиться посреди трудов оставаться несвязанным[53]. Но неискушенному человеку это покажется странным — добиваться того, чтобы никакое множество и никакое занятие ему не препятствовало. Для сего потребно великое усердие и чтобы Бог постоянно пребывал с ним и неприкровенно сиял во всякое время в любом окружении. Еще нужны расторопное усердие и две вещи в особенности. Первая, дабы человек держал себя внутренне совершенно закрытым, чтобы его дух был защищен от картин, находящихся снаружи, — да останутся они вне его и не блудят с ним самым необузданным способом и не обрящут в нем места. Другая, чтобы человек не млел и не рассеивался ни в своих внутренних образах, будь то прельщением или экзальтацией духа, ни в образах внешних или чем-то ином окружающем человека, не отдаваясь во власть множественности. Человек обязан приучать к этому все свои силы и на это направить, и держаться своей внутренней сути.

Здесь ты мог бы сказать: человек должен обращаться вовне, коль скоро ему предстоит созидать нечто внешнее, ведь никакое дело не может совершиться помимо формы своего собственного проявления.

Это, конечно, правильно. Однако для искушенных людей внешние формы проявления не являются чем-то внешним, ведь все вещи обладают для внутрь-обращенного человека сокровенным способом Божественного (бытия).

Вот что необходимо прежде всего: чтобы человек полностью и совершенно приучил и приохотил к Богу свой разум; и тогда внутри него всегда будет веять дыхание Божье. Разуму ничто так не свойственно и не присуще и не близко как Бог. Никогда он не устремится куда-то еще; он не обратится к творениям, иначе над ним совершится насилие и несправедливость, при этом он тотчас же будет сломлен и извращен. Если же он помрачится в юном или каком-нибудь другом человеке, то придется его выправлять с великим усилием, и нужно будет к тому приложить все, что возможно, дабы разум вновь мог навыкнуть и выпрямиться.

И вот еще каким образом Бог может стать свойственным ему и присущим: когда разум направится по ложной дороге и обретет опору в творениях, ими украсится и к ним возымеет привычку, то в сей части станет он столь ослаблен и сам по себе столь бессилен, а в его благородном стремлении будут чиниться ему такие препятствия, что любое усердие, которое способен проявить человек, окажется все-таки слишком ничтожным, чтобы вновь себя вполне приучить к прежнему. И вот когда человек все приложит к сему, тогда сам будет нуждаться в постоянной опеке.

Людям прежде всего нужно стремиться к тому, чтобы приучить себя верно и накрепко. Захоти неискушенный и необученный человек жить и поступать так, как искушенный, он погубит себя полностью и бесповоротно, и из него ничего не выйдет. Но если он сперва сам отвыкнет от всех вещей и от них отстранится, то сможет впредь осмотрительно совершать все свои труды и безбоязненно им отдаваться, отрекаясь от них без всякой помехи. Наоборот, если человек что-то любит и находит в этом отраду и этому с готовностью отдается, будь то в пище или питье, или в чем-то еще, то для неискушенного человека это без ущерба не обойдется.

Людям надо привыкнуть к тому, чтобы ни в чем не искать и не преследовать своего, но обретать и постигать во всем Бога. Ибо Бог не дает даров и никогда еще не давал с тем, чтобы человек ими овладел и на том успокоился. Напротив, все дары, что Он даровал на небе и на земле, их все давал Он лишь с целью дать один единственный дар, коим Он является Сам. Всеми теми дарами Он хочет приуготовить нас к дару, каковым является Сам. И все деяния, что Бог творил на небе и на земле, те сотворил Он только затем, чтобы совершить одно лишь деяние, а именно: тем Себя осчастливить, что может нас осчастливить. Итак, я говорю: во всех дарах и во всех трудах нам следует учиться взирать на Бога, и мы не смеем ничем удовлетворяться и ни на чем останавливаться. Для нас в этой жизни не может быть никакой остановки. И ее никогда не было ни для кого, как бы далеко он ни заходил. Человек должен прежде всего постоянно и на каждый час сызнова пребывать обращенным к дарам Божьим.

Я коротко расскажу об одной, что страстно желала что-то иметь от нашего Господа, но тогда я сказал, что она еще не готова, и ежели ей, столь неготовой, Бог подаст дар, то она пропадет.

Вопрос: почему же она была не готова, она ведь имела добрую волю, а Вы говорите, что сия способна на все и в ней заключаются все вещи и всяческое совершенство?

Это правильно, и все-таки волю следует брать в двух смыслах: одна — это воля случайная и не существенная воля, другая же — воля решающая, воля деятельная и привитая воля.

Поверь, недостаточно, чтобы человеческий дух пребывал отрешенным лишь в настоящий момент, когда человек решит вспомнить о Боге; но следует иметь привитую отрешенность, которая предшествует также, как и последует. Только тогда можно получить от Бога великие вещи и Бога в вещах. Если человек не готов, то он исказит дар, а с даром и Бога. Сие является причиной того, почему Бог во всякое время не может нам даровать то, что мы у Него просим. У Него нет недостатка ни в чем и Он может дать в тысячу раз скорее, чем мы способны принять. Но мы совершаем над Ним насилие и несправедливость, препятствуя своей неготовностью в Его природном деянии.

Человек должен учиться, получая дары, изгонять себя из себя самого и не оставлять и не искать ничего своего: ни пользы, ни утешения, ни благочестия, ни сладостности, ни награды, ни Царствия Божьего, ни собственной воли. Бог никогда Себя не вверял и не вверит ни в какую чуждую волю. Он Себя никому не вверяет, только Своей личной воле. Но где Бог находит Свою волю, там Он ей отдается и в нее допускает Себя со всем тем, что Он есть. И чем больше мы отрекаемся от своего, тем больше мы в нее погружаемся. По этой причине Ему недостаточно, чтобы мы один-единственный раз отказались от себя и всего, что мы имеем и можем, но мы должны часто обновляться, делая себя во всех вещах свободными и простыми.

И еще весьма потребно, чтобы человек не дал себе успокоиться на том, что он имеет в душе добродетели: послушание, нищету и другие достоинства. Ему подобает себя самого упражнять и испытывать в трудах и плодах добродетели, и стараться, желать и стремиться быть людьми наставляемым и испытуемым. Ведь мало того, чтобы совершать дела добродетели, мочь творить послушание, взваливать на себя нищету или презрение или каким-то другим образом вести себя смиренно или бесстрастно. Надо прилагать тщание и не прекращать, пока не обретешь добродетель в ее существе и основе. А то, что человек имеет ее, можно узнать вот по чему: когда он находит себя склонным прежде всех вещей к добродетели и когда совершает дела добродетели без приуготовления воли и творит их без особого личного понуждения к праведному и великому деянию, творит их более ради них самих и из любви к добродетели, без всякого почему, — только тогда, и не раньше, он имеет добродетель совершенным образом.

Надлежит покидать себя до тех пор, пока не прекратишь удерживать ничего своего. Всякое волнение и непокой всегда происходят от своеволия, замечают это или же не замечают. В сплошном отказе от воли и похотей и от всего, что среди вещей можно любить и желать, следует себя со всем своим помещать в благую и возлюбленную волю Бога.

Вопрос: следует ли также по своей воле избегать сладостных переживаний Бога?[54] Не будет ли это проистекать из лености и малой любви к Нему?

Так, конечно, и будет, если не видеть различия, ибо от чего сие проистекает, от лености или истинной отрешенности или бесстрастия, можно определить по тому, обнаружит ли человек в этом состоянии, внутренне вполне безмятежном, что он верен Богу ровно настолько, насколько когда пребывает в сильнейшем восторге, — что также и здесь он делает все, что делал бы там, и не меньше, и что по отношению к любой отраде и помощи он так же отрешен, как был бы, переживай он постоянно присутствие Божье.

Для праведного человека, который пребывает в совершенной благой воле, никакое время не может быть слишком коротким. Ведь если такова его воля, что он хочет всего, на что только способен, и не только теперь, но живи хоть тысячу лет, он хотел бы делать все то, на что только способен, подобная воля стоит того, сколько можно было бы за тысячу лет заработать трудами: перед Богом он все совершил.

22. Как должно следовать Богу и о добром пути

Человек, возжелавший начать новое житие или дело, должен прибегнуть к своему Богу и добиваться от Него с великим упорством и в глубоком почтении, чтобы Он ниспослал ему наилучшее и достойное и для Него наиболее дорогое. И пусть он хочет и жаждет не своего, но единственно возлюбленной воли Бога, а кроме нее ничего. Что бы ни послал ему Бог, то пусть он в простоте приемлет от Бога, считая это за лучшее для себя, и пусть будет этим вполне и совершенно доволен.

А если позже ему другой путь больше понравится, то ему стоит подумать: сей путь определил тебе Бог, и он для Него наилучший. В этом человек должен довериться Богу и должен все благие пути свести в тот единственный путь, воспринимая в нем и ему соответственно вещи, какого бы рода они ни были. Ибо что доброго Бог одному пути придал и присвоил, то самое можно найти и в других добрых путях. В одном пути следует все добрые пути воспринять, — а не только сего пути свойства. Ведь в любом случае человек должен делать что-то одно, он не способен все делать. Но это одно должно быть единым, а в этом едином надлежит охватывать все. Захоти человек совершить все, это и то, и оставить свой путь и встать на другой, который ему только что гораздо больше пришелся по вкусу, — сие, воистину, привело бы к великому непостоянству. Как, скажем, человек, раз и навсегда ушедший в орден из мира, стал бы скорей совершенным, нежели тот, что, будучи свят, переходит из ордена в орден. Это проистекает из-за смены пути. Да изберет человек один добрый путь и остается на нем постоянно; да сведет в него все благие пути и воспримет его как Богом ниспосланный; да не начнет он сегодня одно, а завтра другое, и да пребудет без всякой заботы о том, что он что-то на этом пути упускает. Ибо с Богом ничего нельзя упустить, как мало может Бог упустить, столь же мало можно упустить вместе с Богом. Потому возьми у Бога одно и включи в него всякое благо.

Но если окажется, что благо с собой не в ладу, так что одно не допускает другого, то пусть это будет тебе определенным знамением, что оно не от Бога исходит. Одно благо не против блага другого, как сказал наш Господь: «Всякое царство, само в себе разделенное, должно опустеть»[55], и как Он сказал: «Кто не со Мною, тот против Меня, и кто не собирает со Мною, тот расточает»[56]. Пусть будет для тебя явным знамением: если одно благо не допускает или разрушает другое, — даже самое малое, — то оно не от Бога исходит. Оно должно было бы привнести, а не разрушить.

Здесь было брошено краткое замечание: что нет-де сомнения, верный Бог приемлет каждого человека в его наилучшем.

Да, воистину так. Кого можно обрести и стоящим, Он никогда не возьмет распростертым, ибо благость Божья созерцает все вещи в (их) совершенстве.

Тут спрашивали: отчего в таком случае Бог не призывает людей, о которых Он знает, что им предстоит отпасть от благодати крещения, чтобы они умерли в своем детстве, пока еще не пришли к применению разума, — раз Ему о них ведомо, что они падут и вновь не восстанут; ведь это было бы их наилучшим?

Тогда я сказал: Бог — не разрушитель всякого блага, а исполнитель. Бог — не разрушитель природы, а ее завершитель; и благодать не разрушает природу, она ее завершает. Если Бог нарушит природу в самом начале, то над ней свершится насилие и беззаконие, сего Он не делает. Человек обладает свободной волей, посредством которой он может выбирать благо и зло. Господь предлагает ему в злодеянии смерть, а в благодеянии жизнь. Человек должен остаться свободным и властвовать над всеми своими деяниями цельно и непринужденно. Благодать не отменяет природу, она ее завершает. Преображение не отменяет благодать, оно ее завершает, ибо преображение есть исполнение благодати. Итак, в Боге нет ничего, что разрушало бы что-то, имеющее каким-либо образом бытие, но Он есть завершитель всего. Так же и мы не должны в себе разрушать никакое, даже самое малое благо, даже незначительный путь ради великого, но должны возводить его к Наивысшему[57].

Тут говорилось об одном человеке, который однажды решил начать новую жизнь, и я сказал в таком роде: что человеку следует стать человеком, ищущим Бога во всем и обретающим Бога во всякий час и на любом месте и при всех людях во всех образах. В этом можно всегда возрастать беспрерывно и расти, никогда не приходя к концу возрастания.

23. О внутренних и внешних делах

Положим, некий человек со всеми своими внутренними и внешними силами возжелал войти в себя самого, и он находится в таком состоянии, что в нем нет никаких образов и никаких понуждающих устремлений, и так он остается без всякого дела, внутреннего, а равно и внешнего. В этом случае надо подумать, не подвигнет ли сие само по себе к действию. Если получится так, что человека не тянет ни к какому деланию, и он не захочет ничего предпринять, то следует себя к деланию, будь оно внутренним или внешним, принудить. Ибо человек не должен себя оставлять чем-либо довольным, каким бы хорошим это ни было и ни представлялось. И где человек иной раз окажется под принуждением или ограничением, пусть люди увидят, что он скорей здесь задействован, нежели действует сам, и что он учится сотрудничать со своим Богом. Не то чтобы надо отпасть, изменить или отречься от своей внутренней сути, нет, но надлежит в ней и с ней и из нее научиться действовать так, чтобы сокровенное изводить в действие, а действие вводить в сокровенное, привыкая подобным образом без принуждения делать. Ибо должно направить свой взор на сие сокровенное дело и из него вовне действовать, идет ли речь о чтении, о молитве или о каком-то, если случится, внешнем труде. Однако если внешнее делание захочет отменить сокровенное, то сокровенному следуй. А если оба сумеют совпасть, то это было бы наилучшим, чтобы сотрудничать с Богом.

Теперь вопрос: какое еще сотрудничество может иметь человек, коль скоро он (уже) отказался от себя самого и всех дел, — как сказал святой Дионисий: тот наивысочайше рассуждает о Боге, кто от полноты внутреннего богатства может о Нем наиглубочайше молчать[58], — и коль скоро отпадают образы и дела, хвала и благодарность или то, что еще мог бы человек сотворить?

Ответ: дело все же остается присущим и свойственным людям, оно является уничтожением себя самого. И тем не менее каким бы великим ни оказалось сие уничтожение и уничижение себя самого, оно будет неполным, если Бог Сам не завершит его в человеке. Только тогда смирение совершенно достаточно, когда Бог смирит человека посредством самого человека. Только тогда, и не раньше, будет достаточно человеку и добродетели.

Вопрос: как должен Бог уничтожить человека через него самого? Сдается, что сие уничтожение человека есть возвышение через Бога, ведь и Евангелие говорит: «Кто умалит себя, тот возвысится»[59].

Ответ: да и нет! Человек должен «умалить» себя самого, а этого-то как раз недостаточно, ибо сие творит Бог. И он должен «возвыситься», однако не так, что сие уничижение — одно, возвышение же — другое. Напротив, высочайшая вершина возвышения находится в глубокой бездне смирения. Ведь чем глубже дно и чем оно ниже, тем возвышение и высота больше. И чем глубже колодец, тем он одновременно и выше; высота и глубина суть одно. Потому, чем больше сумеешь себя умалить, тем станешь возвышенней. Посему сказал наш Господь: «Кто хочет быть наибольшим, тот между вами наименьшим да станет»[60]. Кто хочет быть тем, тот должен стать этим. То бытие можно обрести в этом лишь становлении. Кто станет наименьшим тот будет, воистину, величайшим, но кто стал наименьшим, тот уже теперь величайший. Так оправдывается и исполняется слово Евангелиста: «Кто уничижит себя, тот возвысится». Ибо все наше бытие ни в чем ином состоит, как в превращении в ничто.

«Вы обогатились всеми добродетелями»[61], — так начертано. Поверь, этому никогда не случиться, если прежде не станешь бедным во всем. Кто хочет все получить, тот все должен отдать. Это честная торговля и равноценный обмен, как я говорил прежде. Поскольку Бог хочет нам дать Себя Самого и все вещи в свободное владение, постольку Он хочет всю собственность у нас полностью и совершенно отнять. Воистину, Богу вовсе не хочется, чтобы мы своего столько имели, что едва могли бы окинуть то взором. Ведь все дары, что Он нам когда-либо давал, как дары природы, так и дары благодати, те Он нам подавал ни с каким другим умыслом, как только с тем, чтобы мы ничего не забирали себе. Точно так же Он никогда и ничего не давал ни Своей Матери, ни человеку и никакому другому творению. И дабы нас научить и нас оградить, Он часто у нас отнимает то и другое: телесное и духовное благо. Ведь слава принадлежит не нам, но только Ему. Мы же должны всем владеть так, будто нам это одолжено, а не отдано, без всякого обладания, будь то тело либо душа, чувства, силы, внешнее благо, или честь, друзья, сродники, дом, двор и все вещи.

Что же Бог замышляет, когда к сему так устремляется?

Да то, что Сам Он желает быть нашим единственным и полным владением. Этого хочет и сие замышляет и только к сему устремляется, дабы таковым Ему сметь и смочь стать. В этом состоит Его величайшее наслаждение и упоение. И чем полней и обширней Он может им быть, тем совершенней Его блаженство и ликование. Но чем больше вещей мы имеем в нашем владении, тем меньше Его мы имеем своим достоянием; и чем меньше любви мы имеем ко всяким вещам, тем больше Его мы имеем со всем, что Он может подать. Поэтому, когда наш Господь хотел говорить о блаженствах, нищету духа Он поставил им во главу[62], первой же она была в знак того, что любое блаженство и совершенство вместе и порознь имеют начало в нищете духа. И, воистину, если и есть основание, на котором могло бы строиться всякое благо, то ему не обойтись без нее.

За то, что мы обнажены от вещей, которые пребывают снаружи, за это хочет Бог даровать нам в собственность все, что находится в небе, и небо со всей его силой, — да, все, что некогда в нем имело источник и чем обладают все ангелы и святые, так чтобы это стало также и нашим, как их, да, куда в большей мере, чем принадлежность какой-нибудь вещи. За то, что ради Него я исхожу из себя самого, за то Бог со всем, что Он есть и что может подать, будет в полной мере моим достоянием, так же моим, как и Своим, ни меньше, ни больше. В тысячу раз больше Бог будет моим достоянием, чем кем-нибудь приобретенная вещь, которую имеют под спудом, или чем человек сам для себя является достоянием. Никогда ничто никому не принадлежало так, как Бог мне, со всем тем, что Он может и есть.

Это достояние мы должны заслужить тем, что живем здесь, не владея собой и всем, что не есть Он; и чем сия нищета совершенней и обнаженней, тем более подлинным является сие достояние. Но на эту награду никогда не следует зариться и посягать, никогда, ни единого раза не стоит о том помышлять, чтобы чего-то добиться и стяжать, если только не через любовь к добродетели. Ибо, чем более несвязано (сие достояние), тем (оно) более лично, как говорит благородный Павел: «Мы должны иметь, как будто бы не имеем, но все же всем обладаем»[63]. Тот собственности не имеет, кто ни к чему не стремится и не хочет иметь: ни того, что есть у него, ни всего, что есть вне его, — да, у Самого даже Бога.

Хочешь ли знать, что есть человек воистину нищий?

Тот человек нищ воистину духом, который обходится без всего, в чем он не нуждается. Поэтому и сказал сидевший в бочке нагим великому Александру, держащему весь мир под пятой: «Я, — он говорил, — гораздо больший владыка, нежели ты, ибо пренебрег большим, чем ты в свое владение принял. То, что для тебя вожделенно, для меня слишком ничтожно, этим стоит лишь пренебречь»[64]. Тот, кто способен отринуть все вещи, в них не нуждаясь, блаженней того, кто с вожделением всеми вещами владеет. Тот человек наилучший, кто обходится без всего, в чем он не имеет нужды. Поэтому, кто больше способен презреть и оставить, тот в наибольшей мере бесстрастен. Сие покажется великим деянием, когда человек ради Бога отдаст золотом тысячу марок и построит на свое добро многие монастыри и скиты и напитает всех бедняков; это было бы великим деянием. Но тот несоизмеримо блаженней, кто ради Бога с презрением так же много отвергнет. Тот человек, что ради Бога от всех вещей сумел бы отречься, подает ли их Бог или не подает, обладал бы подлинным Царством Небесным.

Тогда ты скажешь: да, господин, но не буду ли я со своими недостатками препятствием и преградой сему?

Имеешь пороки, моли вновь и вновь Бога, не соизволит ли Он и не будет ли Его благоволения на то, чтобы у тебя их отнять, ибо без Него ты ни на что не способен. Отымет Он их у тебя, будь Ему благодарен, не сделает этого, неси их ради Него, но уж больше не как недостатки порока, но как великое упражнение, посредством которого ты, упражняя терпение, можешь заработать награду. Ты должен быть доволен, дает ли Он тебе свои дары или не дает.

Он дает каждому сообразно тому, что для него наилучшее и что подходит ему. Если кому-то нужно сшить платье, то его следует сделать по мерке. Какое платье впору одному человеку, то не годится другому. С каждого человека его мерку снимают; так же и Бог дает каждому лучшее в соответствии с тем, как Он разумеет, что ему это в самую пору. Истинно, кто Богу в этом вполне доверяет, тот обретает и имеет в малейшем так же много, как в величайшем. Захоти дать мне Бог, что Он дал святому Павлу[65], я бы охотно то принял, раз Он так желает. Но если Он того не хочет мне дать, — ибо в отношении совсем немногих людей Он желает, чтобы они уже в этой жизни пришли к такому познанию, — итак, если Бог мне того не дает, то Он мне столь же дорог за это, и я возношу Ему столь же великую благодарность, и я так же вполне тем доволен, если Он мне того не дал, как и тем, если Он мне то дал. И сего мне точно так же достаточно, и сие мне дорого точно так же, одолжил ли Он мне или со мной дело обстояло иначе. Воистину, мне вот как нужно довольствоваться волей Господней: везде, где Бог пожелает сотворить или дать, Его воля должна быть мне столь любезна и дорога, что для меня она бы означала не меньше, чем если бы Он мне дал сей дар или же сие во мне сотворил. Так будут все дары и все дела Божьи моими. И соделай тогда все творения свое наилучшее или свое худшее, они не сумеют у меня это похитить. Как я смогу тогда жаловаться, когда дары всех людей станут моим достоянием? Подлинно, я так тем доволен, что Бог со мною творит, дает или не дает, что я не хочу заплатить ни единого геллера[66], чтобы суметь вести лучшую жизнь, какую я могу только представить.

Тут ты скажешь: я боюсь, что не выкажу к этому достаточно прилежания и не сохраню его, как был бы должен.

Сокрушайся об этом и с терпением переноси и воспринимай это как некое упражнение и будь мирен. Бог терпит хулу и поругание охотно, с готовностью обходясь без услужения и хвалы, лишь бы те обрели в себе мир, кто Его любит и Ему верен. И отчего бы нам тогда не иметь (в себе) мира, если Он нам одно посылает, а другого мы лишены? Написано, и это говорит наш Господь, что «те блаженны, кто ныне страдает за правду»[67]. Истинно, мог бы вор, которого через минуту повесят и который воровством этого вполне заслужил, или тот, кто убил и кого решили колесовать, — покопавшись в себе, они могли бы сказать: «Смотри, ты собираешься пострадать по закону, потому что с тобой только законное происходит», — и они стали бы без промедления блаженны. Подлинно, как бы ни были неправедны мы, но если принимаем от Бога то, что Он с нами творит или не творит, как ниспосланное Им справедливо, и страдаем за правду, тогда мы блаженны. Поэтому не жалуйся, жалуйся только на то, что ты еще жалуешься и тебе не хватает. Лишь на то можешь ты жаловаться, что слишком много имеешь. Ведь кто идет стезей правды, тот обретает как в нищете, так и в достатке.

Тут ты скажешь: взгляни, сколь великие вещи Бог во многих людях творит. Они преосуществлены Божественным бытием[68], и сие Бог в них творит, а не они.

Благодари в них Бога за это, и если Он тебе во Имя Божье даст, так возьми. А если не даст Он тебе, откажись добровольно. Держи только Бога в уме и не беспокойся о том, Бог ли твои дела делает или ты их творишь. Ибо Бог должен их совершать, если только Его держишь в уме, хочет Он того или же нет.

Не беспокойся также о том, какую сущность и какой путь Бог дает каждому. — Будь я таким благим и святым, что меня возведут в чин угодников Божьих, станут люди тогда говорить и раздумывать, что же здесь кроется: благодать или природа, и станут из-за этого волноваться. А это грешно. Дай действовать Богу в себе, за Ним оставь труд, и не заботься о том, творит ли Он с природой или же сверх природы; обе — его: природа и благодать. Что тебе до того, чем Ему надлежит действовать и что Он творит в тебе или в ком-то другом? Он должен действовать так или там или таким образом, как Ему это присуще.

Некий человек вознамерился в свой сад подвести (воды) источника и сказал: «Поскольку мне нужна только вода, не стану я размышлять, каким должен быть желоб, по которому она ко мне притечет: железным ли, деревянным, костяным или ржавым, коль скоро мне нужна только вода». Итак, те поступают грешно, кто заботится, посредством чего Бог в тебе Свои дела совершает, природа это или благодать. Предоставь Ему действовать, а сам имей лишь покой.

Ведь насколько ты в Боге, настолько ты в мире. И насколько вне Бога, настолько вне мира. Если что-то пребывает лишь в Боге, то оно пребывает в покое. Насколько в Боге, настолько в покое. Насколько ты в Боге или обстоит с тобой дело иначе, узнаешь ты по тому: имеешь ли покой или же беспокойство. Ведь там, где у тебя беспокойство, поневоле ты должен быть беспокоен, потому что беспокойство имеет источником тварь, а не Бога. И еще: в Боге не бывает того, чего следует опасаться; все, что находится в Боге, можно только любить. Так же нет в Боге того, о чем можно было бы сожалеть.

Тот, кто вполне обладает Его хотением и волей, радость имеет. А имеет ее только тот, чья воля с волей Божественной совершенно едина. Сие единение подай же нам, Боже! Аминь.

КНИГА БОЖЕСТВЕННОГО УТЕШЕНИЯ