до и потом, в этом сейчас (без помехи всяческих дел и всех тех картин, которые он когда-либо видел) не связанно и свободно снова и снова принимая Божественные дары и беспрепятственно рождая их в оном же свете с хвалой, исполненной благодарности, в Господе нашем Иисусе Христе. Поэтому голуби, то есть помехи и свойства всех дел, которые, впрочем, добры и в которых человек не ищет своего, должны быть унесены прочь. И потому-то наш Господь весьма милостиво говорил: «Возьмите это отсюда и удалите!», словно Он хотел сказать: это хорошо, однако привносит помехи.
Если сей храм станет свободен от разных помех, иначе говоря свойств и незнания, то просветлится и воссияет столь ясно и ярко над всем, соделанным Богом, и сквозь все, Им сотворенное, что ему никто своим сиянием не сможет ответить, кроме одного только Бога. Да и воистину, сему храму никто неподобен, кроме единого нетварного Бога. Все, что лежит ниже ангелов, вовсе несообразно ему. Сами высшие ангелы подобны этому храму благородной души лишь до некоторой степени, и то не совсем. Если в известной мере они подобны душе, то это касается знания и любви. Но им поставлена цель, а сверх нее они ни на что не способны. Душа же способна на большее. Если б душа, а именно душа человека, который еще жил бы во времени, стояла на одном уровне с высшими ангелами, то в свободном произволении человек все-таки мог бы подняться несоизмеримо выше ангелов, — сызнова в каждом настоящем мгновении, без меры, то есть вне способа и выше способа ангелов и всякого тварного разума. Только Бог свободен и нетварен и потому лишь Он равен ей по свободе, но не по нетварности, ведь она сотворена. Если душа взойдет в несмешанный свет, то удалится в свое никакое ничто, а в этом ничто — от тварного нечто, и никаким образом не сумеет своими силами вернуться обратно в оное тварное нечто. И Бог со Своею нетварностью встанет ниже ее никакого ничто и восприимет ее в Своем этаком нечто[254]. Душа решилась обратиться в ничто и не может сама собой вернуться к себе, — так далеко она отошла, — пока Бог не поставит Себя ниже ее. Так должно быть волей-неволей, ибо, как я уже сказал, Иисус вошел в храм и изгнал тех, кто в нем покупал и продавал, прочим же начал говорить: «Удалите сие!» Взгляните, вот я беру это словцо: «Иисус вошел и принялся говорить: «Удалите сие!», и они сделали так». Видите, тут никого больше не было, кроме одного Иисуса, и Он начал говорить в храме? Посмотрите, это вы должны себе накрепко уяснить: если кто-то еще хочет говорить в храме, то есть в душе, кроме одного Иисуса, то Иисус умолкает, как будто бы Его там и нет; а Его в душе действительно нет, ведь она принимает чужих гостей и беседует с ними. Но если Иисусу надлежит в душе говорить, то она должна быть одна и сама должна замолчать, если только она хочет слышать, как Иисус говорит. И вот тогда-то Он входит и принимается беседовать (с ней). Что же говорит Господь Иисус? Он говорит то, что Он есть. Что же Он есть? Он есть Слово Отца. В Самом этом Слове Отец изрекает Себя Самого и все Божественное естество и все, что есть Бог, как Он сие сознает, а Он сие сознает таким, каково оно есть. И поскольку Он совершен в Своем знании и Своей способности, постольку Он совершен и в Своем говорении. Когда Он говорит сие Слово, то изрекает Себя и все вещи в другом Лице и сообщает Ему (Слову) ту же природу, какую имеет и Сам, и в этом же Слове изрекает все наделенные разумом духи по образу подобными этому Слову, ведь Оно в них пребывает, но и неподобными всяческим образом этому Слову, ведь Оно излучается, тогда как каждый из них имеет отдельное бытие. Сии духи получили возможность стяжать подобие с оным Словом по благодати. И оное Слово, каково Оно Само по Себе, — Его полностью изрек Отец: Слово и все, что содержится в Слове.
Ну а если Отец сие говорил, то что же изрекает в душе Иисус? Как я сказал: Отец говорит Слово и говорит в Слове и больше никак, Иисус же говорит в душе. Способ, коим Он говорит, заключается в том, что Сам Себя и все, что Отец в Нем изрек, Он открывает тем образом, каким может воспринять дух. Он являет в духе отцовскую власть в подобной же власти, не имеющей меры. Когда дух стяжает сию власть в Сыне и через Сына, то с каждым шагом вперед становится (все более) властен, и становится подобен и властен во всех добродетелях и во всей совершенной чистоте, так что ни любовь, ни страдание, ни прочее, что Бог во времени сотворил, человека не может рассеять, но он властно остается в этом стоять, как в Божественной силе, по сравнению с которой все вещи малы и бессильны.
Другой раз Иисус открывается душе в беспредельной мудрости, которой является Сам. В этой мудрости Отец сознает Сам Себя, со всем Своим отцовским могуществом, и Само Слово, Оно же есть Сама мудрость, а также все, что находится в Нем, потому что все это едино. И когда сия мудрость объединится с душой, от души полностью отходит любое сомнение и всякое заблуждение и всякая тьма, и она помещается в чистый, ясный свет, каковым является Сам Бог, как пророк говорит: «Господи, во свете Твоем узрим свет»[255]. И тогда Бог познается Богом в душе. И она этой мудростью познает себя самое и всякую вещь, и сию мудрость она познает с Ним Самим, и с тою же мудростью познает отцовскую власть в плодотворной порождающей силе и сущностное бытие в простом единстве без всякого различения.
Еще Иисус открывается в непомерной сладости и полноте, той что бурлит из силы Духа Святого и выплескивается и втекает в преизобилующе-чрезмерном богатстве и сладости во все восприимчивые сердца. Когда Иисус открывается в такой полноте и такой сладости и единится с душой, то с этой полнотой и этой сладостью душа втекает в себя самое и из себя самое, через себя самое и поверх всех вещей — по благодати, с властью, без посредничества — обратно в свой первый исток. И тогда внешний человек бывает послушен своему внутреннему человеку даже до смерти и пребывает в постоянном мире и во всякое время в служении Богу.
Чтобы Иисус смог войти также и в нас и изгнать и унести все помехи и нас сделать единым, как Он со Отцем и Святым Духом есть единый Бог, дабы и мы стали единым с Ним и вечно так оставались, в этом помоги нам Бог. Аминь.
ПРОПОВЕДЬ 2
Я произнес словечко, которое записано в Евангелии, сперва на латыни; а по-немецки оно звучит так: «Господь наш Иисус Христос взошел в одну крепостцу и был принят некою девою, бывшею женщиной».
Ну вот, а теперь внимательно рассмотрите это слово. Поневоле должно было случиться, чтобы девою был тот человек, которым был принят Иисус. Ведь «дева» означает не что иное как человека, свободного от всех посторонних образов, столь свободного, каким он был, когда его еще не было. Смотрите, тут могли бы спросить: как человек, рожденный и пришедший в сознательный возраст, может быть свободен от всяческих образов, как когда его еще не было, — и при этом он многое знает, а ведь это все образы? Как же он может быть свободен? Тогда послушайте наставление[257], которое я хочу вам преподать. Если бы я обладал таким разумом, что все образы, какие когда-либо воспринимали все люди и какие присутствуют в Самом Боге, находились во мне умозрительным способом, но чтобы я в такой мере был бы ими не связан, что в деянии и покое, размышлении до и потом не воспринимал их как присущие мне и в каждый настоящий миг времени стоял свободно и несвязанно, готовым к восприятию дражайшей воли Бога, дабы исполнять ее без перерыва, то я был бы истинно девой, которой не мешают все образы, таким, каким я был, когда меня еще не было.
Я скажу больше: то, что человек является девой, вовсе не лишает его каких бы то ни было дел, каковые он когда-либо творил; (но) по отношению к ним он стоит девственно и свободно, без всяких помех для высшей истины, как Иисус свободен и не связан и Сам в Себе девствен. Как говорят учителя, что только подобное и подобное суть основа для единения[258]. Вот почему человек должен быть девицею, девой, которой надлежит восприять девственного Иисуса.
Теперь взгляните и со всем тщанием рассмотрите! Если бы человек и впредь оставался девицей, то от него не произошло бы никакого плода. А если он хочет стать плодоносным, то ему волей-неволей надлежит стать женщиной. «Жена» — самое благородное имя, какое можно приложить душе, оно много благородней, чем «дева». То, что человек впускает в себя Бога, это хорошо, и в такой восприимчивости он является девой; но то, что Бог становится в нем плодоносным, это лучше, ведь только плодоношение дарами является благодарностью за дары. И здесь дух в возрождающей благодарности становится женщиной, ибо он рождает Иисуса в отцовское сердце Бога.
Многие добрые дары воспринимаются в девстве и не порождаются женской плодовитостью в Боге с благодарной хвалой. Эти дары испортятся и все превратятся в ничто, так что человек никогда не станет блаженней и лучше от них. Тогда его девство ему совсем не будет на пользу, ибо вкупе с девством он не стал женщиной с изобилующей плодовитостью. В этом залегает ущерб. Потому-то я и сказал: «Иисус взошел в крепостцу и был принят некою девою, бывшею женщиной».
Супруги родят в год едва ли больше, чем один плод. Но на этот раз я имею в виду другой род супругов: всех тех, кто в себялюбии привязан к молитве, посту, бдению, разного рода внешним упражнениям и бичеванию. Всякую привязанность к тому или иному делу, — которая отнимает свободу в каждый настоящий момент предстоять Богу и Ему одному следовать в свете, каким Он тебе укажет на то, что делать и что оставить свободно и заново в любое мгновение, как будто бы ты ничего другого не имел, не хотел и не мог, — всякую привязанность и всякое преднамеренное дело, вновь и вновь отнимающее у тебя в любое время такую свободу, ее я называю теперь «один год». Ведь твоя душа не принесет ни единого плода без того, чтобы не выполнить дела, каковое ты взвалил на себя в привязанности к своему, не доверяя ни Богу, ни себе самому. Ты исполнил