— Но она… но мы… — брат в растерянности, а на моих губах появляется легкая улыбочка, которую я пытаюсь скрыть.
Папа — мой герой, он всегда приходит мне на помощь, спасает меня из башни дракона, а дракон — как раз брат и есть.
— Мы поспорили.
— Что вы там поспорили? — раздраженно спрашивает папа.
— Что если Танька ночью спать не будет…
— Ага, понятно, — обрывает его папа. — Ты хоть понимаешь, что это нечестно?
— Да почему? — возмущается брат. — Она сама согласилась.
Разговор окончен.
— Господи, Володя, ей же всего шесть лет!
Этот аргумент совершенно не убеждает моего брата, но мне он нравится. Я младше, я девочка, я хочу назад мои конфеты. И сейчас все шансы за то, что я получу их, а братцу еще и достанется. И тут, когда я почти уже праздную победу, брат наносит ответный удар.
— Я их уже съел! — объявляет он с вызовом. — Потому что они были — мои. Я до двенадцати не спал, чтобы их выиграть!
— Как! — изумление плавно перетекает в отчаяние, потому что, если мой брат уже успел слопать все два подарка, тут даже папа бессилен.
— Ты с ума сошел? — вмешивается мама. — Да у тебя в животе все слипнется. Ты что, не понимаешь, что так нельзя. Это вредно!
Его здоровье — последнее, что меня волнует. Если в животе у брата слипнется — так ему и надо. Я бегу обратно в комнату, утешая себя призрачной надеждой, что он соврал, что конфеты все еще где-то там, в глубинах его незаправленной постели. Но надежды тщетны: я нахожу две пустые коробки и кучи фантиков, брошенных в явной спешке.
Брат не рассчитывал на справедливый суд, поэтому, зная, что все может сложиться не в его пользу, сразу слопал весь выигрыш. Сказать, что я была раздавлена, — это ничего не сказать. Мне было совершенно наплевать, кто из нас прав, а кто нет, и накажут братца теперь или нет. Я осталась без новогодних конфет, которых ждала несколько месяцев. Трагедия новогоднего масштаба.
Тогда, во времена моего детства, купить конфеты просто так, зайдя в магазин пешей доступности, было категорически невозможно. В ту пору и магазинов-то пешей доступности не было. Вместо них — универсамы, а там — очереди за маслом и колбасой. Конфеты мы получали только по каким-нибудь специальным поводам. Таким, как детская новогодняя елка, например.
Я была раздавлена и убита горем. Я ревела и отказывалась кушать кашу. Я не пошла гулять. Так глубоко переживать из-за горстки конфет мы можем только в детстве. Я просто не могла поверить в то, что со мной произошло такое. Когда папа с мамой поутихли, брат посмотрел на меня взглядом победителя по жизни и изрек:
— Ябеда!
— Как ты их забрал? Ты меня усыпил!
— Ничего я не делал. Просто ты — малявка-сикильдявка, — обозвался он, и я разревелась еще больше.
Постепенно я приходила в себя. Детское горе — неглубокое, может быть смыто любой набегающей на берег волной. Мама принялась за «Наполеон», самодельный торт, который она делала только на Новый год. Процесс приготовления этого торта завораживал меня, мне нравилось смотреть, как мама яростно замешивает тесто, как раскатывает коржи и моментально запихивает их в раскаленную духовку, от которой жар так и пышет.
— Отойди, оглашенная, обожжешься! — ворчала мама, потому что от меня на кухне не было никакой пользы, одна суета и рассыпанная по полу мука. Потому что я тоже хотела месить тесто, но руки не слушались, не были такими же ловкими, как у мамы. Она не ругалась. Так, чуть-чуть бурчала.
— Можно корочку! Можно корочку? — прыгала я, когда поджаристые коржи выныривали обратно, горячие, румяные, пресные. Мама обрезала их, чтобы получить ровный прямоугольник, а я потихоньку воровала у нее из-под рук обрезки. Самое вкусное было — когда торт уже пропитывался кремом из сгущенного молока и взбитого масла. Тогда оставшиеся обрезки перемалывались в крошку, перемешивались с остатками крема и выкладывались сверху в качестве украшения. Эти крошки были невыразимо вкусными. Только в детстве что-то может оказаться настолько вкусным. Сколько я потом ни пробовала самых разных вкусностей, а такого, как мамины крошки для «Наполеона», — нигде и никогда.
— Ну что, ты успокоилась из-за конфет? — рассмеялась мама, стирая следы сгущенки с моего чумазого лица, и я кивала.
Я успокоилась. Что ты поделаешь с неизбежностью. Вот только обида на брата, конечно, осталась. Папа правильно сказал. Как ему не стыдно!!! Ему же двенадцать, а мне — шесть. Что я могу против него?
На следующий день к нам приехали гости, чтобы праздновать Новый год. Гости привезли с собой салаты, к которым я оставалась достаточно равнодушна, и подарки, которые манили меня своей неопределенностью. Красивой упаковки тогда тоже не было, да мы и не знали об ее существовании, но даже запакованный в толстую коричневую бумажку подарок в большой коробке будоражил воображение не меньше, чем разноцветная фольга с бантиками. Впрочем, меня больше всего волновало ожидание Деда Мороза. И даже не из-за желания узнать, что именно он принесет мне, а хотелось поймать его за хвост. До сей поры мне ни разу не удалось засечь момент, когда под нашей елкой появляется моя коробочка или пакет. В этот раз я была настроена наисерьезнейшим образом.
— Все равно все проспишь! — заявил братец довольным тоном. Его не наказали (в честь праздника), и ничего у него, конечно, не слиплось. Так что настроение у брата было — дай бог каждому.
— Отстань! — закричала я и отвернулась.
Весь вечер я просидела за праздничным столом, поставив своей целью поймать сукина сына во что бы то ни стало, и держала ухо востро, контролируя все входы и выходы. Папа испытывал затруднение, он мягко намекал, что пора бы мне пойти спать или хотя бы сходить принести что-нибудь с кухни. Что-нибудь… салат какой-нибудь, что ли…
— Я не уйду! — категорически отвечала я, учитывая опыт предыдущей ночи.
Дед Мороз в тот год получил достойного противника, мотивированного и разозленного.
— Ну, как знаешь, — вздохнул папа и переглянулся с мамой.
А дальше, и это все, что я помню, клянусь, я моргнула — а подарки уже лежали под елкой. И окно было открыто. Мой брат широко улыбался, а папа метал в него взгляды-молнии.
— Как? Что случилось? Где он! — кричала я и бегала так, словно искала любовника неверной жены. Конечно, и в шкаф заглянула, и в окно.
— Странно, как же ты его не увидела? — пожимал плечами папа.
— Танька, он уже улетел, — рассмеялся брат.
— Как? Когда? — возмущалась я.
Мне даже не было интересно, что там, в кульках и коробках, которые принес этот бородатый подлец. Что произошло? Как такое было возможно? Сколько всего я могу проспать в своей жизни!
— В следующем году попробуешь еще, — попыталась успокоить меня мама, но я подступила к брату:
— Ты его видел? Видел?
— Конечно! — с невыносимой искренностью кивнул он.
Тогда я все же разревелась и, сама не понимая, как, оказалась в кровати вместе с подарками и старыми игрушками.
Надо ли удивляться, что утром я встала первой. Вовка дрых, как нормальный «Сплюхин», родители тоже храпели, и гости были аккуратно разложены по всем углам. Все свободные диваны, кресла и раскладушки пошли в ход, и я ходила мимо спящих людей, как по минному полю, боясь разбудить кого-то. Торт был съеден, мамины сладкие печенья — тоже. Оставшиеся на утро салаты меня не интересовали, потому что для ребенка в шесть лет Новый год прошел, когда кончились торты и конфеты. Самый возмутительный Новый год в моей жизни.
Где-то через неделю к нам в гости приехала бабушка Вера из Малоярославца. Она приезжала вообще-то редко. В основном мама ездила к ним и иногда даже брала с собой меня.
Бабушка всегда привозила что-то вкусненькое, и на этот раз не обманула наших ожиданий. Среди всего прочего — разных там котлеток, завернутых в пакетики, домашнего творога из молока от какой-то знакомой коровки — бабушка привезла два огромных ароматных апельсина. Невероятная редкость, необычная роскошь, рыжее счастье размером чуть ли не с мою голову.
— Один апельсин — тебе, один — Володе, — сказала бабушка Вера, ласково улыбаясь.
Я взяла свой апельсин в руки, поднесла ближе и глубоко, шумно вдохнула. Апельсиновая корка была плотной, но если надавить ноготком, то появлялся желтый горьковатый сок.
— Можно его съесть? — спросила я, и мама тихо засмеялась.
Я убежала на кухню и принялась старательно отколупывать кожуру, которая, как мне казалось, приросла к апельсину. Непростое это дело — очистить огромный апельсин, когда тебе всего шесть, но я справилась. Апельсин был сочным, сладким, самым лучшим, какой только может быть апельсин зимой в стране, где апельсины никогда не растут. Настоящий праздник.
Уже доедая свой апельсин, я вдруг заметила, что второй апельсин — моего подлого братца — одиноко и без призора лежит на столе, в белом блюдечке с золотой каемочкой. Я огляделась и пораженно отметила про себя — никого. Когда они его принесли и положили сюда? Должно быть, я не заметила, пока чистила свой апельсин. Я прислушалась: в квартире было тихо, только из гостиной до меня доносились голоса мамы и бабушки Веры.
Брат мог прийти в любую минуту, но сейчас его тут не было. Перед моим мысленным взором промелькнуло все — и ночь перед Новым годом, и то чувство, когда я проснулась и поняла, что коробка конфет исчезла, и широкая улыбка Володи. И потом: он видел Деда Мороза, а я — нет!
План созрел в одну секунду. Прямо тут, посреди кухни, и в тот самый момент я поняла, что месть — это блюдо, которое подают холодным. И под столом — потому что там у меня больше шансов остаться незамеченной. Да, пусть я потеряла свои конфеты, пусть этот изворотливый бородатый хитрец Дед Мороз снова увернулся от меня и вылетел в трубу или, вернее, в форточку. Я все же получу реванш! Я схватила второй апельсин со стола — преступник, вышедший на кривую дорожку. Сердце стучало как сумасшедшее, но действовала я быстро и слаженно. Поднырнула под скатерть, забилась в дальний уголок под столом, ближе к батарее, и принялась кромсать кожуру второго апельсина. Каждую секунду мне казалось, что кто-то уже идет в кухню, что сейчас меня найдут и все отберут. Эта мысль только заставляла меня работать быстрее.