— Чего ж его нет? Может, его целый день ждать?
— Ну ладно, пошли.
— На бон?
— Нет, Владька, пойдем к той девчонке. К Тамико. Ладно? Она же нас звала.
— А-а, ну ее! Опять реветь начнет. Терпеть не могу, когда ревут.
— Терпеть не могу! Будто сам никогда не ревел. Откуда ты знаешь, отчего она плакала. Может, у нее горе какое?
— Скажешь тоже — горе! Какое, интересно знать, у нее горе может быть? Смех один. Куклу потеряла? Просто плакса она. Да и мамаша, видал, какая злющая. Того и гляди уши надерет…
— Привет, — раздался сзади голос.
Жорка и Владик враз обернулись и увидели мальчишку со стройки.
Он был красный, потный и дышал, как загнанная лошадь. Видно, бежал со всех ног. Торопился.
— Привет, — отозвался Жорка.
Ишь ты! Не испугался. Один пришел. В такую даль приперся и не побоялся засады. Умеет слово держать.
Драться Жорке ни капельки не хотелось. Он попытался сам себя разозлить, представил, будто этот мальчишка здорово его обидел, да не как-нибудь, а подло: Жорка увидел себя привязанным к дереву, как Пятнадцатилетний капитан, а рядом этого мальчишку с плеткой. Он всегда так себя распалял.
Но на этот раз ничего не вышло. Никак он не мог представить этого мальчишку с плеткой.
Драться решительно не хотелось.
Мальчишка молчал. Молчали и Жорка с Владиком.
На чугунный заборчик, огораживающий дуб Петра I, села маленькая желтая птичка, с любопытством оглядела мальчишек черными юркими бусинками глаз и вдруг, запрокинув голову, разразилась переливчатой, звонкой трелью. И снова поглядела на мальчишек. Будто спрашивала:
«Ну как? Здорово я пою?»
— Здорово, — сказал Жорка и рассмеялся.
— Это чиж, — сказал незнакомый мальчишка.
— А тебя как зовут? — спросил Жорка.
— Димка.
— А меня Жоркой зовут. Его — Владиком. Он мой друг.
— А чижихи не поют, — сказал Димка, — поют только чижи. У них на горлышке темное пятнышко. Если с пятнышком — хороший певец.
— А ты откуда знаешь? — спросил Владик.
— Жил у меня чижик. Всю зиму жил. Я его семечками кормил. Надавлю семечек бутылкой, он и клюет. Совсем ручной стал.
— А где он сейчас?
— Выпустил весной. Он улетать не хотел, все в форточку бился. Потом улетел.
— Слушай, а чего тебя тот дядька хозяином называл? Ты работаешь на стройке?
— Нет. Я еще учусь. В шестой перешел. У меня батя в мостоотряде работает. А дядя Федя шутил. Он меня с пеленок знает. Мы всюду вместе ездим.
— А ты любишь корабли? — спросил Жорка.
— А как же! Ясно.
— Я буду моряком. Вот. Владька музыкантом. А ты?
— Я строителем стану. Мосты буду строить.
— Ну… интерес собачий. Была нужда, — протянул Владька.
— Много ты понимаешь, — обиделся Димка.
— Брось, Владька! Может, ему и вправду интересно. Тебе интересно на скрипке пиликать, ему мосты строить. Чего пристал к человеку, — решительно сказал Жорка.
Владька удивленно на него поглядел и смутился.
— Да я ничего. Пусть себе строит. Пожалуйста, — сказал он.
Мальчишки неторопливо зашагали по аллее.
— Сейчас мы на гребную базу зайдем, — сообщил Владька, — у нас там тренер знакомый. Ты, Димка, академические лодки видел?
— Видел. Издали.
— Издали — ерунда. Сейчас вблизи посмотришь. Даже потрогать можешь. У нас там тренер — приятель. Олег Баранов.
Владька говорил гордым таким, солидным голосом — пыль в глаза пускал.
— Может, сперва к Тамико сходим? — сказал Жорка.
— А кто такой Тамико? — спросил Димка.
— Девочка такая.
И Жорка рассказал о вчерашней встрече.
Димка слушал, и видно было, что не просто так слушает, а с понятием. Это сразу видно, когда человек с понятием слушает, а не так — лишь бы номер отбыть.
— Да, странно, — задумчиво сказал Димка, — не может человек просто так, ни с того ни с сего плакать. Даже если этот человек девчонка. Причина значит есть.
Гичка «Акула»
— А-а, друзья-приятели явились, — сказал Олег, — молодцы, что пришли. Хотите лодку?
— Чего спрашивать-то! Конечно, хотим, — ответил Жорка.
— Тогда вот что: видите эту длинную лодку? Называется она гичка. Сейчас пойдем в кладовую, я вам дам скребки. Гичку надо очистить от старой краски — ободрать ее, потом прошпаклевать, наложить грунтовку и покрасить. Сумеете?
Мальчишки молчали.
— Кто из вас красил когда-нибудь? — спросил Олег.
— Я, — сказал Димка.
— Ты? Что-то я тебя не видел раньше. Ты кто такой?
— Это наш приятель, — сказал Жорка, — его отец в мостоотряде работает. Новый мост строит.
— Очень хорошо, — Олег кивнул, — а что ты красил?
— Лодки красил. И балки стальные суриком грунтовал. Малярам помогал, — сказал Димка.
— Ну? Да ты, оказывается, классный специалист. Решено: будешь инструктором — научишь своих дружков. Пошли за инструментом.
Через несколько минут, вооруженные скребками и жесткими стальными щетками, мальчишки принялись очищать гичку от старой потрескавшейся краски.
— Лодку до ума доведете — будет у вас корабль. Любишь кататься — люби и саночки возить, — сказал Олег и ушел.
Мальчишки радостно переглянулись и с остервенением набросились на краску.
Надо же! Иметь свою гичку на гребной базе. И не просто какую-то лодку, а гичку! Одно название чего стоит. Настоящее моряцкое слово — гичка. В классе помрут от зависти, расскажи им такое.
— А как мы ее назовем? — спросил Жорка.
— «Ласточка», — предложил Владька.
— Ну уж нет, дудки. Ласточка! У всех дачников лодки Ласточки. Ты еще Надеждой ее обзови или другим каким-нибудь девчачьим словом.
— Сам-то ни шиша не придумал еще, — обиделся Владька.
— Я придумал, — твердо сказал Жорка, — мы назовем ее «Акула». Акула — гроза морей. Идет?
— Идет, — согласился Димка.
Владик подумал и хмуро кивнул.
Я посижу одна
Когда в половине второго мама пришла звать Тамико обедать, у Тамико были красные глаза и припухшие веки.
— Ты плакала? — испугалась мама.
— Нет, — Тамико мотнула головой.
— Но я же вижу, — заволновалась мама. — Что-нибудь случилось? Ты плохо себя чувствуешь?
Тамико наклонила низко голову и молчала.
— Тамико, гогона, шен кнев гацкенинес, им сазизгарма бичебма? Ну стири, сакварело![2]
— Нет, просто они не пришли. Им со мной неинтересно, — ответила Тамико.
Мама, когда волнуется, всегда говорит по-грузински. Это ее родной язык.
А у Тамико два родных языка. У нее папа русский.
Тамико приехала в Ленинград из Грузии, из города Кутаиси.
Ее папа работает там на автомобильном заводе. Он инженер-конструктор. Придумывает новые автомобили.
Раньше, еще когда Тамико не было на свете, он жил и работал в Москве. А потом его послали в Кутаиси. На новый завод. Помогать грузинским товарищам. Там он и остался.
Ему понравилось в Грузии. Он там и маму Тамико встретил.
Тамико тоже нравится Грузия. Вообще нравится, потому что Грузия очень красивая страна, и еще потому, что это ее родина. Очень хорошая родина. Самая лучшая. Вообще-то всегда самое лучшее место для человека — его родина. Но не у всякого на родине есть горы со снеговыми сияющими вершинами, и синие грабовые леса, и Черное море. Правда, в самом Кутаиси моря нет, но все равно оно близко. Красивая родина Грузия.
Тамико первый раз уехала из дому.
С самого рождения Тамико привыкла, что вокруг горы. Куда ни глянь — всюду горы, будто поросшие кудрявой зеленой шерстью.
А тут вдруг поезд вырвался из кольца гор, проскочил сквозь дымные тоннели и вылетел на такой простор, что дух захватило.
Сначала было море. Оно выплеснулось беспредельным синим пространством. Таким огромным и ярким, что заломило глаза.
Тамико жадно глядела на него, и ей просто жутко хотелось пронестись по этому синему живому простору на могучем стремительном корабле. Хоть немножечко. Хоть самую малость! Так, чтобы упругая струя воздуха откидывала назад волосы, обливала тело прохладой и силой.
Потом поезд вынес ее на спокойные бескрайние поля.
Земля была расчерчена лесными полосами на ровные квадраты; она лежала задумчивая и тихая.
Поезд пролетал мгновенными грохочущими мостами, и Тамико успевала разглядеть чужую таинственную жизнь внизу: просмоленные рыбачьи лодки, сохнущие невесомые сети и загорелых веселых людей, приветливо махавших руками вслед поезду.
И она махала им — этой незнакомой и доброй жизни.
А жизнь была всюду. И всюду она была разная: пирамидальные закопченные терриконы Донбасса никак не перепутаешь с белыми мазанками казачьих станиц, охраняемых головастыми рыжими подсолнухами.
Москву проехали ночью. А потом потянулись леса. Север был весь в валунах и белоногих березах — прозрачный и светлый.
К концу пути Тамико устала от ярких летящих впечатлений. Стоило ей закрыть глаза — и дорога разворачивалась разноцветной лентой. Как в кино. Многое слилось в ее памяти, перепуталось.
Только море она помнила очень хорошо. Может быть, потому, что увидела его первым.
А потом был Ленинград. Он промелькнул в окне такси — шумный, бурлящий, многолюдный.
У сонной Тамико закружилась от него голова. Она задремала, а когда открыла глаза, машина скользнула в прохладную зеленую аллею, и шумный город исчез за деревьями. Тамико очутилась в деревянном доме с резными наличниками — тихом и скрипучем.
Здесь жила ее тетка, родная сестра отца. Здесь кончалась дорога.
— Ну стири, сакварело! Ну стири! — повторяла мама.
— Я не буду, мамочка. Не беспокойся. Я вспоминала, — сказала Тамико и улыбнулась.
И мама вся засветилась от радости. Она любит, когда Тамико улыбается.
— Пойдем обедать, доченька.
— Ты иди, мама. Мне пока не хочется. Я еще часок посижу и приду сама.
Мама поколебалась мгновение, но настаивать не стала.
— Хорошо, родная, посиди. Я пойду помогу тете Тане.