Примерно в возрасте пятидесяти лет, после написания книги «Тело и зрелое поведение», впервые опубликованной в Англии в 1949 году Рутледжем и Кеганом Полом, я познакомился со многими людьми, которые думали, что я обладаю какими-то экстраординарными способностями, которые, возможно, могли бы им помочь. Книга «Тело и зрелое поведение» представляла собой изложение новейших научных знаний того времени, которые и привели меня к моей практике. Мои взгляды на тревогу и падения, а также на важность вестибулярной ветви восьмого черепного нерва теперь являются почти общепринятыми. Постепенно, в ответ на потребности других людей я создал техники «Функциональная интеграция» и «Осознавание через движение» и впоследствии обучал им людей примерно в десяти странах. В ходе этого процесса, который являлся одновременно и помощью, и обучением, мне выпала честь через прикосновение и движение исследовать больше человеческих голов, чем я осмелюсь произнести вслух. Ко мне приходили представители всех слоев общества, рас, культур и религий, причем самых разных возрастов. Самым младшим из них был пятинедельный ребенок, шею которого повредили щипцами во время родов, а самым старшим – канадец в возрасте 97 лет, которого ударило током, в результате чего он оставался парализованным более тридцати лет.
Кроме того, у меня также была возможность поработать с представителями самых разных видов деятельности. Все эти детали не имеют большого значения и лишь демонстрируют, что основной и реальной целью моего обучения является практическая эффективность моих действий. Я все еще продолжаю учиться, читаю и рецензирую по несколько книг в месяц, несмотря на многочисленные обязательства и путешествия. Некоторых авторов я хотел бы порекомендовать к прочтению и вам – многие из них бесценны: Жак Моно, Шрёдингер, Дж. З. Янг, Конрад Лоренц, Милтон Эриксон. Все они рассуждают на тему философии, семантики и эволюции, при этом демонстрируя понимание и знание психофизического мира, что является весьма поучительным и интересным.
Я прикасаюсь руками, и я проделывал это со многими тысячами людей – белыми, монголоидами, негроидами и представителями любой другой человеческой расы. Это прикосновение и манипуляции с живыми человеческими телами позволяют мне претворять в жизнь ту науку, которой эти превосходные писатели учат в своих книгах. Вероятно, они и сами не подозревают, насколько полезны их знания, если их перевести на невербальный язык рук, то есть в «Функциональную интеграцию», и вербально оформленные уроки «Осознавания через движение».
Я предполагаю – и считаю, что прав, – что сенсорные стимулы ближе к нашему бессознательному, подсознательному или автономному функционированию, чем к любому сознательному пониманию. На сенсорном уровне коммуникация с бессознательным в большей степени происходит напрямую, благодаря чему она является более эффективной и менее искаженной, нежели на вербальном уровне. Слова, как кто-то сказал, в большей степени нужны для того, чтобы скрывать наши намерения, а не для их выражения. Но я никогда не встречал человека или животного, не способного отличить дружеское прикосновение от злого. Прикосновение, даже если оно недружественное лишь в мыслях, сделает того, к кому прикасаются, жестким, беспокойным, ожидающим худшего и, следовательно, невосприимчивым к такому прикосновению. Через прикосновение оба человека – и тот, кто касается, и тот, кого касаются, – могут создать новый ансамбль: два тела, соединенные двумя руками и кистями, образуют новое единство. Эти руки одновременно и чувствуют, и направляют. И осязаемый, и осязающий чувствуют то, что они ощущают через соединяющие их руки, даже если при этом они не понимают, что именно делается. Человек, к которому прикасаются, осознает, что чувствует прикасающийся, и, сам того не понимая, изменяет свою конфигурацию, чтобы соответствовать тому, что, как он чувствует, от него хотят. Прикасаясь к человеку, я ничего не ищу – я лишь чувствую то, что ему нужно (независимо от того, знает он об этом или нет) и что я могу сделать в данный момент, чтобы этому человеку стало лучше.
Важно понимать, что я имею в виду под «лучше» и «более человечно». Эти, казалось бы, простые слова не для всех нас означают одно и то же. Например, те вещи, которые не может делать человек с ограниченными возможностями, имеют для него иное значение, нежели чем для здорового человека. Я помню мальчика тринадцати лет, которого привела ко мне его мать. Во время родов на свет сначала появилась его правая рука, а не голова, как это обычно происходит. Ему не повезло, и неопытный врач, или кто бы это ни был, вытащил его за эту торчащую руку. Это привело к перелому правой ключицы, что само по себе в таком возрасте не так серьезно, если бы при этом не было повреждено плечевое сплетение[5]. В результате рука была парализована и беспомощно висела, несмотря на то что мать водила его ко всем возможным специалистам. Возможно, я расскажу вам позже, как в итоге он научился водить машину, стал отцом здоровых детей и профессором механики.
Когда мальчик начал доверять мне, он со слезами на глазах сказал мне то, о чем никто никогда бы даже и не подумал – во всяком случае, меня это очень удивило: он пожаловался, что, несмотря на все его провокации, никто никогда не бил его в школе. Что бы он ни делал, его одноклассники не прикасались к нему, так как учителя и родители внушали им, что ему нельзя причинять вред. Он был несчастен, потому что никогда не имел удовольствия быть избитым. Подумайте теперь, что значило для этого мальчика «лучше» и «более человечно». Ни его мать, ни кто-либо другой понятия не имели, что ему было нужно. Когда я к нему прикоснулся, он ощутил себя со мной единым целым и почувствовал, что я знаю, что он несчастен, и что я не испытываю какой-либо жалости. В этот момент он мог сказать мне то, чего не мог сказать никому другому. Это была невербальная ситуация, поскольку я ничего не спрашивал. Что случилось, что заставило его заплакать, а потом заговорить со мной?
Ко мне из Парижа привезли пятнадцатилетнюю девочку с церебральным параличом. Ее мать была директором лицея и не могла уехать, поэтому ее привез отец, и в Тель-Авиве с ней осталась бабушка. Эта девочка тоже удивила меня, потому что хотела быть танцовщицей; это при том, что она даже не могла поставить пятки на пол и согнуть колени, которые при каждом шаге сталкивались друг с другом. Если вы когда-либо видели человека с тяжелой формой церебрального паралича, вы можете представить себе ее руки, позвоночник и походку. Никто в здравом уме не мог даже подумать, что она настолько не осознает свое состояние, что имеет такое представление о себе. Моя работа, не более и не менее, заключалась в том, чтобы помочь ей стать тем, кем она хотела, и несколько лет спустя она поступила в танцевальный класс в Париже. Я хотел бы, чтобы вы подумали о том, что было бы «лучше» и «человечнее» для этой девочки. Она была сообразительной девочкой и считалась лучшей в классе вплоть до поступления в университет, и я обещаю себе найти ее в следующий раз, когда буду в Париже.
Надеюсь, вы не поспешите сделать вывод, что я занимаюсь исключительно калеками. Для меня все они просто люди, которые ищут помощи, чтобы стать лучше и человечнее. Многие врачи, актеры, дирижеры оркестра, спортсмены, инженеры, психиатры, архитекторы, домохозяйки – все, кем мы можем быть, – чувствуют, что правильно так или иначе быть лучше и человечнее.
На самом деле, если бы у нормальных интеллигентных людей было больше мудрости, я бы уделял им все свое внимание. Их развитие изменило бы жизнь в целом. Когда я впервые начал работать с такими людьми, среди них были профессор Дж. Д. Бернал, человек почти универсальной культуры; лорд Бойд Орр, профессор медицины и первый президент Всемирной организации здравоохранения; профессор Аарон Кацир, директор Института Вейцмана; и Давид Бен-Гурион, основатель Государства Израиль, – все они выдающиеся люди, известные, успешные и социально интегрированные. Дж. Дж. Кроутер, который был тогда секретарем Британского Совета, услышав, как Бернал хвалит мою работу, воскликнул: «Помимо него, есть, вероятно, всего лишь три таких мозга, так что вы едва ли найдете их в большом количестве». Оказывается, социально успешные, очень умные, важные, творческие люди могут совсем не уделять времени своему личностному росту. Они считают, что вся их жизнь – это их работа, и при этом слишком часто игнорируют себя. Такие люди воспринимают меня всерьез только тогда, когда они так или иначе выведены из строя. Несмотря на это, я достучался до тысяч из них через их несчастья. Грустно признавать, что, только помогая калекам, я смог научиться помогать и нормальным людям. К счастью, это обобщение не всегда оказывалось верным.
Я считаю, что для меня так же важно поделиться с вами некоторыми своими мыслями и переживаниями, как и для вас – понять их. Они могут помочь вам улучшить свой жизненный опыт так же, как они помогли мне. Вы можете научиться делать свою жизнь такой, какой вы хотите ее видеть; это поможет сделать ваши мечты более конкретными, и, как знать, возможно, они даже сбудутся.
Когда я пишу, я осознаю лишь некоторые части своего тела и лишь некоторые свои действия. Вы, читая, в равной степени осознаете только некоторые части себя и некоторые составляющие своего действия. В нас обоих кипит колоссальная активность, гораздо большая, чем мы способны понять или осознать. Эта активность определяется тем, чему мы научились за всю нашу жизнь, от ее начала до настоящего момента. Наши действия во многом зависят от нашей наследственности, от того, через что нам пришлось пройти в жизни, от образа, который мы сформировали о себе, от физического, культурного и социального окружения, в котором мы выросли и в котором живем сейчас. Эта активность – в моем случае письмо, в вашем – чтение – по большей части автономна, часть ее процессов можно назвать бессознательными, а часть – преднамеренными. Пока я пишу, моя сознательная преднамеренная деятельность кажется единственным, что меня волнует. Я лишь изредка обращаю внимание на свою орфографию и поток слов. Я чувствую, что подбираю слова к своим мыслям. Слова имеют немного разные значения, а я хочу выражать свои мысли предельно ясно. И все же я не уверен, что подбираю те слова, которые подойдут вам; и что ваше понимание слов «автономный», «бессознательный» или «сознательный» соответствует тому, что я намереваюсь вам передать.