В голове у Виктора мгновенно вспыхнула картинка вероятной реальности, как он не дает коренастому вытащить руку из кармана, сократив дистанцию и ударив того локтем снизу-вверх, так, чтобы тот упал на спину, желательно — затылком прямо на асфальт. Тут же — схватить второго за запястье правой руки, он правша, сразу же полезет за своим ножом именно правой рукой, схватить, коротко дернуть на себя и… головой в переносицу! Не сбавляя темпа — удар-удар-удар, рывок, рычаг, бросок… хруст выворачиваемого сустава и… добивающий ногой в шею. Потом — коренастого…
— Ты чего бычишь, а⁈ — повышает голос долговязый и делает шаг вперед, хватая Виктора за грудки: — слышь, ты!
— Охолони, сявка. — говорит Виктор, делая шаг вперед. Он здорово рискует, чем короче дистанция, тем сложнее заметить движения руки внизу, но если он возле школы этих гавриков покалечит, то…
— Чего? — начал было долговязый, но Виктор перебивает его.
— Того. — говорит он: — хочешь разобраться? А ну пошли за угол, тут недалеко. Выйдем, поговорим.
— Ну сука! — шипит долговязый, но идет. Виктор указывает путь, идет впереди, засунув руки в карманы. В то, что эти двое нападут сзади он не верит, они типичная уличная шпана, да они сегодня с ним «разобраться» пришли, а не просто подраться, но им нужна эмоциональная раскачка, они все же не являются хладнокровными убийцами, перерезать глотку напав сзади или там шило в почку воткнуть они не смогут. И не потому, что высокоморальные, нет. Потому что так тут не принято. Отмудохать вдвоем палками и кастетами, порезать лицо и потом нассать сверху на лежащего — это нормально, а в спину ударить — не принято. Моветон-с.
— Вот тут будет нормально. — говорит Виктор, останавливаясь и поворачиваясь к своим спутникам: — так чего ты там мне сказал? Будем разбираться? Один на один или твой приятель тоже в деле?
— Слышь, ты че такой борзый, а? — подобрался долговязый: — ты че такой борзый и дерзкий? Базаришь до хрена, как отвечать за базар будешь?
— Кто тут борзый так это ты. Так что — так и будешь говорить? Или все же… — Виктор скинул с себя мастерку, огляделся и повесил ее на обломанную ветку растущего рядом тополя. Сразу за школой, за гаражами был пустырь, тут на переменках собирались старшеклассники и курили, а порой и алкоголь потребляли. Тут же и все эти школьные «ты меня уважаешь» происходили, благородные идальго, еще будучи инфантами усваивали что порой честь нужно отстаивать не словами а в поединке. И так как шпаги и рапиры школьники не носили, то поединки происходили по правилам маркиза Куинсберри, запрещено было кусаться, выдавливать глаза и бить «по яйцам», а также добивать лежачего.
— Ну ты борзый, физрук… — прищуривается долговязый, но поднимать руки не спешит. Виктор знает почему. Такие как он — даже не хищники, а падальщики. Набросится на слабого — да запросто. Загнобить того, кто уже загноблен — всегда пожалуйста. Но вот сразится с сильным… эти ребята чувствуют страх как акула — капельку крови в воде, за несколько миль. Но точно так же чувствуют они и отсутствие страха. А Виктор сейчас повышал ставки, ведь в уличной драке побеждает тот, кто готов зайти дальше…
— Я тебя понимаю. — кивает Виктор: — у нас разные весовые категории, да и в боксе я не новичок. Результат предсказуем, я набью тебе морду.
— Слышь ты!
— У меня есть предложение. — Виктор растягивает «улыбку до ушей», подаваясь вперед: — давай на ножах, а? У тебя есть нож? У меня есть. Тогда ни у кого не будет преимущества, я не умаю биться на ножах, ты тоже, мы в равном положении. Левыми руками возьмемся, твой кореш ремнем свяжет, чтобы никто никуда не убежал… а в правых будут ножи. Классно? Круто? Давай, иди сюда… — он протягивает вперед левую руку, пряча правую за спиной.
— Ээ… — долговязый замирает, оценивая Виктора взглядом. Виктор смотрит ему прямо в глаза, улыбаясь и испытывая нездоровую радость внутри… наконец-то и в этом мире можно будет выпустить Темного Попутчика прогуляться… жалко, что днем, жалко, что посреди города, ему не нужны трупы, но так охота наконец расслабиться и выпустить все, что накопилось… он сглотнул.
— Ты, мужик, совсем больной… — говорит долговязый и делает шаг назад: — ты чего? Я ж тебя знаю, ты физрук в школе… а еще с детьми работаешь.
— Точно. — кивает коренастый, прячась за спину своего приятеля: — нельзя тебя к детям допускать, ты же психованный.
— Да ну вас. — расстраивается Виктор: — вы же хотели дуэли, я предлагаю дуэль. Правда сейчас не совсем удобно… давайте вечерком встретимся, там, где нас никто не увидит? Только никакой милиции!
— … я бы с тобой разобрался, но у меня… дела, вот. — долговязый продолжает пятится: — ей-богу дела! Костян, пошли отсюда, чего на него время тратить!
— Точно! Смотри у нас! Мы еще встретимся! — добавляет коренастый и двое быстро-быстро, торопясь — уходят, ускоряя шаг так, что это выглядит уже спортивной ходьбой на грани бега. Виктор качает головой, глядя им вслед.
— Ну что за люди, — вздыхает он, справляясь с адреналиновым подъемом в груди: — на самом интересном месте.
Он огляделся. Пустырь был… пуст, как и полагается порядочному пустырю, разве что перекати-поле не катилось, но как говорится не сезон. Да и нет в сибирской провинции никаких перекати-поле. А вот сдерживать адреналиновый приход после выброса — вредно для здоровья. Надо бы в самом деле к старшему брату Артура Борисенко в подпольную секцию записаться, пар выпустить в конвенциональных условиях. После спарринга всегда дышаться немного легче становится, перестает тестостерон на уши изнутри давить…
Он снял свою мастерку с обломанной ветки тополя, накинул ее на плечи, размял шею, снова вздохнул, засунул руки в карманы и неспешно зашагал по направлению к дому. По пути решил пройти длинным путем, не срезая через железнодорожные пути, а через городской парк культуры и отдыха. Вечер был приятный, в воздухе появилась вечерняя прохлада, так что почему бы и не прогуляться?
Включили фонари, вокруг которых совсем скоро начнут собираться мотыльки и прочие ночные насекомые, летящие на свет. По дорожкам, усыпанным гравием и мраморной крошкой ходили парочки и редкие компании, все же рабочий день случился, не выходной. Это вечером в субботу и пятницу тут можно толпу встретить, а в обычные дни советские люди как и завещал Никита Сергеевич, проектируя свои знаменитые «хрущевки» — уже отужинали, посмотрели телепрограмму «Время» и легли баиньки. Те кто помоложе и не растеряли весь свой пыл на работе — принялись делать новых советских людей, которым правда выпадет жребий жить при новом капитализме информационной эпохи.
Навстречу Виктору прошла компания из трех девушек в легких, летних платьицах, они переглянулись между собой и прыснули смехом, ускорили шаг, пробежав мимо. Виктор улыбнулся, оглянувшись им вслед. В каждом движении у этих девушек чувствуется энергия юности, сила и здоровье. Он совсем уже собрался вздохнуть, но спохватился. Чего вздыхать-то? Теперь и у него есть молодое тело, тут главное, что к телу прилагается и мозг, голова. Знания о том, каково это — уже прожить жизнь. Он все-таки вздохнул. Хорошо вечерком, не жарко, но и не холодно, ветерок опять-таки…
Впереди по усыпанной гравием дорожке шла одинокая девушка с сумкой через плечо и Виктор мог сказать что она в очень хорошей физической форме. Даже через белую ткань летнего платьица были видны стройные, подтянутые бедра и высокая дуга, очерчивающая попу. Сильные ноги, летнее платье, длинные черные волосы… правда вот сумка на ее плече совсем не похожа на дамские сумочки, это большая спортивная сумка, будто бы девушка с тренировки идет. И кстати, идет она так, будто никуда и не торопится, несмотря на свои длинные, сильные ноги — идет опустив голову, еле-еле идет. Когда прогуливаются, получая удовольствие — так не ходят. Что же ему напоминает ее походка? И не только походка… он может покляться что уже где-то видел эту попу… ах, да…
— Салчакова? — говорит он, прежде чем успевает подумать: — добрый вечер, кулема! А ты чего в парке ночью забыла?
— А? — девушка поворачивается к нему и ее лицо освещает неуверенная улыбка, даже не улыбка, а ее тень: — Виктор! Привет. А я так… выбралась погулять…
— Погулять значит? — он осматривает ее с головы до ног. В первую очередь лицо. Айгуля не была совсем уж фанаткой макияжа и всего этого «я должна выглядеть безупречно даже под гильотиной», она не Мария-Антуанетта, но тем не менее она всегда была аккуратна. А сейчас ее лицо немного опухло, глаза красные, на щеках — грязные разводы. Плакала значит. На ногах — разные туфли, платье мятое на плече, сумка слишком тяжелая для того, чтобы быть просто сумкой со спортивной формой. Все понятно.
— А и я гуляю. — легко соглашается он с ней и протягивает руку: — давай сюда сумку, я ее понесу. Даже не вздумай сопротивляться, ты же девушка в конце концов.
— А… ну ладно. — она снимает с плеча сумку и Виктор надевает лямку на свое плечо, перекидывая сумку на противоположный бок. Они идут дальше по тропинке, усыпанной гравием.
— Сама ушла или… — начинает Виктор, глядя на то, как ночные насекомые начинают биться о стекло фонарей рядом с парковыми дорожками.
— Сама. — говорит Айгуля: — надоело. Сколько можно. Или выгнали? Не знаю. Мама сказала что шлюху в доме терпеть не будет.
— Да? Странно. — пожимает плечами Виктор: — у тебя есть знакомые шлюхи? Мне бы дома парочка пригодилась.
— Витька! — несильный удар в плечо: — скотина!
— Ну хоть улыбаться нормально начала, — говорит он, перехватывая сумку поудобнее: — у тебя там кирпичи что ли?
— Книги. — буркает она: — черт с ним, с шмотками, а книги она сожгла бы. Или выкинула. Так и говорит, мол эти книги тебя дурному научили.
— А отчим что?
— А что он против нее может? Он как этот, который в сказке… пойди дочка в лес, принеси подснежников. — Айгуля машет рукой: — да я на него и не обижаюсь. Всегда таким был. Повар он хороший и… ну как отец мне. Только против мамы…
— Понятно. Ну что, давай тогда определимся… ты то сама куда шла?