Треск и блеск — страница 5 из 9

Выйдя в коридор, он увидел, что навстречу ему с канареечной папкой под мышкой шествует не кто иной, как автор поэтической миниатюры. Гальский хотел юркнуть в первую попавшуюся дверь, по не тут-то было.

— Привет! — жизнерадостно воскликнул Чуркин. — Ну как тебе мои стишата?

— Видите ли, — замялся Ник. — Откровенно?.. Вообще-то свежо, цельно. «Па подушке луговой спит лирический покой»… Мне лично импонирует. Но, Ким Селиверстович, вы же знаете, что мое мнение еще ничего не зна…

— Позволь, — прервал его руководитель студии. — При чем здесь «На подушке луговой»? Я посылал вам ко Дню Воздушного Флота!

Раскрыв свою папку и покопавшись в бумагах, он со сконфуженным видом извлек листок, открывающийся привычными чуркинскими строками:

Теперь, когда в космические дали,

Мы отправляем корабли в полет…

Годилось для баллады, поэмы, передовой статьи, а также для спортивного репортажа.

ДР-РУЗЬЯ, ДО СВИДАНИЯ!

К нам приехал ревизор.

Без всякой литературы. Живая жизнь…

Прежде всего он отправился в райфо, щелкнул себя пальцем по длинной шее и спросил:

— А как у вас насчет этого самого? Сабантуйчики бывают?

— Почти немае…

Ревизор улыбнулся. Он был тертый, знал живую жизнь. Он заскочил в Дом культуры, где поставили кусочек «Бахчисарайского фонтана», заняв первое место в области, взял след и уже через два часа добежал до сметной статьи «орграсходы», от которой отчетливо запахло выпивоном и закусоном.

— Одну секунду! — сказал ревизор. — Тут что-то есть.

Осторожно и терпеливо, как археолог на скифском кургане, он, так сказать, по черепкам, воссоздал всю картину. Он подсчитал, сколько было рому, коньячку, «Зубровки», «Перцовки», с такой скрупулезной точностью, словно сам накрывал на стол. Все оценил, до копеечки!

А ведь выпили-закусили не просто так — захотелось! Дому культуры вручали диплом. Отмечали кусок балета.

После этого ревизор наведался еще в несколько организаций. Оказалось, что всюду было «это самое»: в доротделе — по поводу обкатки профилировки, в коммунхозе — по поводу обмывки бани, в ДОСААФе — по поводу перевыборной конференции и на заводе безалкогольных напитков — по поводу освоения производства кваса.

Мероприятия проводились всякие, назывались «встречи», «слет» и «вечер воспоминаний», но за различной формой ревизор увидел общее содержание — оно было на уровне 40 градусов!

В районе поднялась легкая паника. Перестали отмечать. Создалось положение, когда, если хочешь выпить, ты должен расплатиться чуть ли не из собственного кармана!

Даже после того, как райпотребсоюз заготовил последнее яйцо в счет квартального плана, казалось, что банкета не будет. Но экспедитор Бузань, подняв обе руки, успокоил взволнованных мужчин и побежал все утрясать в райфо.

Финансисты встретили его недружелюбно.

— Значит, у вас мероприятие? — спросили они с подковыркой. — Какое? Встреча, слет или вечер воспоминаний?

— Ничего подобного! — ответил Бузань. — У нас «Огонек».

— А! — сказали в райфо.

Это было совсем другое дело!



«Огонек» прошел хорошо. В столовой, которая по вечерам называется кафе «Ровесник», столики были сервированы пузатыми чашечками из детского сада и пушистыми ветками ивы. Играл ансамбль, участники художественной самодеятельности пели «Пингвины» и танцевали летку-енку, экспедитор Бузань, обаятельно улыбаясь, исполнял обязанности заслуженного артиста Кириллова, а работники потребсоюза, сидя на куцых треножниках, аплодировали и пили кофе. С ромом, коньячком, «Зубровкой», «Перцовкой».

К нам приехал ревизор! Когда он в третьем часу ночи случайно вышел из гостиницы, посетители покидали кафе «Ровесник». Ноги у них заплетались. Дрожащим фальцетом они возвещали на всю округу:

Др-рузья, до свиданья, и вновь на сви-виданье

В суб-боту вас ждет га-ллубой…

Мероприятие не вызывало возражений — «Огонек»!

НАСЧЕТ ЛАМПОЧКИ

Он вышел из дому прямо в бодрящее утро. И вдруг, будто его кто-то в сердце толкнул: между домом и галантерейным киоском на столбе горела лампочка!

Сергей Николаевич обошел вокруг столба три раза. Как раз под лампочкой, по иронии судьбы, висел жестяной призыв:

«Уходя, гасите свет!»

«Ох, разгильдяи!» — грустно подумал Сергей Николаевич. И побежал к дворничихе Емельяновне, подметавшей брусчатку. Дворничиха на его сигнал почти не обратила внимания.

— Разве ж ты не видишь, милый? — спросила она. — Столб-то чей? Киоскерши!

Тут же высунувшись из окошка, киоскерша заявила, что ничего подобного, столб от жэка!

В свойственном женщинам бурном стиле обе стороны стали выяснять отношения, а Сергей Николаевич махнул на них рукой и отправился к участковому милиционеру Никишину.

А точка-то полыхала в полный накал!

— У вас что? — спросил Никишин.

— У меня ничего. Я к вам насчет лампочки.

Услышав про лампочку, участковый почему-то заскучал:

— Идите; идите, товарищ. Честное слово, хватает делов!

Сергеи Николаевич понял, что ему придется потратить еще много невосстанавливающихся нервных клеток, но отступать уже было поздно.

В тот же день он посетил жэк, узнав, что прием посетителей производится по четвергам, с 14 до 17. Затем он посетил горпромторг, которому принадлежал киоск, и его приняли.

— Дорогой мой, — с предельным радушием сказал директор торга. — Если вам нужны полуботинки 46-го размера — пожалуйста. Но столб — это не по моей части. Обратитесь в электросеть.

А лампочка-то полыхала! Каждый час нагорало полкопейки.

Дело принимало худой оборот.

…В электросети пообещали разобраться. Из городской газеты «Вымпел» сообщили, что письмо переслано на расследование. КРУ (контрольно-ревизионное управление) сделало на виновных начет…

Все приняли меры. Но лампочка-то горела!

Сергей Николаевич смотрел, терпел, пока кружилась эта карусель, а потом взял, да и отправил прокурору всю документацию, полученную из восемнадцати инстанций, вместе с въедливой припиской:

«Не кажется ли вам, что, грубо выражаясь, им все до лампочки?»

Через три дня на место происшествия прибыл прокурор. Первым делом он разыскал Сергея Николаевича, спросил его:

— Это вы сигнализировали?

— Я.

— Насчет лампочки?

— Именно… Что у нас творится, товарищ прокурор!

И Сергей Николаевич стал перечислять всех, к кому обращался, — от дворничихи Емельяновны до Института экономических проблем.

— А вы сами? — поинтересовался представитель последней инстанции.

— Что я сам?

Прокурор вздохнул, обошел вокруг столба и повернул выключатель.

Лампочка погасла.

СУДЬБА, ВЕРЕВОЧКА, ЛЕЛЯ

Утром я подошел к Овчинникову. Оп сидел на подоконнике, держал в одной руке тетрадку, в другой — карандаш, мучился ужасно.

— Вот послушай, Николай, — сказал Овчинников печально. — Стих.

И, набрав в грудь воздуха, немного подвывая, прочитал:

Вот летит большая стая

И тебя я, поздравляя…

— Неплохо, — на всякий случай сказал я.

— Жуть, — возразил Овчинников. — Это же на Восьмое марта, Кате Оберемок. При чем «большая стая»? Нет, тут что-то не так!

Мой приятель покачал головой, вздохнул и снова стал мучиться. А я отошел, потрясенный. Мне понравилось: «И тебя я, поздравляя…» Конечно, Овчинников не Пушкин — это ясно, но четыре строки своей Кате он в конце концов докропает. Почти сонет. А больше женщинам ничего не нужно!

Ну, а я? Что я подарю своей Леле? Судьба связала нас одной веревочкой. Хочу не хочу, мне надо подойти к ней, достать из-за спины подарок, сказать «С праздником! Это тебе». Она пропоет: «Спасибо!»

Тут я вспомнил, что подарка-то еще нет, и побежал.

По дороге меня догнал Олег Бандуров. Ему тоже необходимо добыть сюрприз: судьба связала его одной веревочкой с Таней.

— Думаешь, все так просто, — на ходу убеждал меня Олег. — Думаешь, взял, достал? А если достал, думаешь, все им понравится? Нет, ты еще не знаешь женщин!

И в темпе аллюра он стал вспоминать, как невестка, то есть жена его брата, в прошлом году швырнула в окно великолепный кулон, за которым Виктор гонялся две недели, в позапрошлом отвергла венгерскую шляпу, а в позапозапрошлом…

Что случилось в позапозапрошлом, я так и не узнал, потому что мы добежали до цветочного базара, стали в очередь. Хотели купить по букетику. Увы, не удалось. Когда очередь, наконец, вынесла нас к чернобородому представителю солнечного Кавказа, на дне его двенадцатого чемодана не осталось ни одной завалящей ветки мимозы.

Мы побежали дальше — и тоже зря. Положение создалось, какое бывает только седьмого марта: нигде ничего! Одеколон расхватали на прошлой неделе, из кондизделий остался одни диабетический сухарь, а в подарочных магазинах, казалось, прошелся самум и все разметал.

Я уже думал, пропало дело, но Олег вдруг что-то вспомнил, предложил:

— Пойдем со мной в заветное место!

И мы пошли. Батюшки, что там творилось! Рядами, шеренгами, стройными колоннами представители сильного пола атаковали прилавки, расположенные чуть повыше их голов…

Я выбрал плюшевого мишку, спросил Олега:

— Как ты думаешь, годится?

— Безусловно, — заверил меня этот знаток женщин. — Но учти, он стоит рубль двадцать!

Таких денег потратить на Лелю я не мог. Взял целлулоидного Лиса Патрикеевича за восемьдесят копеек.

…Вчера, во время большой перемены, когда одну половину 5-го «б» класса построили против другой, судьба в лице классного руководителя Галины Сергеевны поставила меня в двух шагах от Лели.

Я подошел, достал из-за спины купленного в «Детском мире» Лиса Патрикеевича, сказал:

— С праздником! Это тебе.

Леля пропела:

— Спасибо!

ХИТРЫЙ ЛАЗ

Все началось с ресторана «Юбилейный».