I«Я прочитала новенну»
Уже в старших классах школы Игнатия Ханнана привлекали в качестве консультанта компании, занимавшиеся разработкой программного обеспечения. И он неизменно удивлялся, когда его предложения не встречали восторженного энтузиазма, поскольку самому юному гению преимущества представлялись очевидными.
Однажды перед домом Ханнанов остановился роскошный лимузин. Дверь открыл Нат. Гостю было лет тридцать, он носил потертые джинсы, футболку с Микки-Маусом и сандалии. Нат удивленно уставился на роскошный автомобиль.
— Твой отец дома?
— На работе.
Незнакомец протянул Нату визитку.
— Передай ему, что я по вопросу компьютерных программ.
— Он в них ничего не смыслит.
— А разве не здесь живет Игнатий Ханнан? — недоуменно почесал голову мужчина.
— Это я.
Смерив взглядом шестнадцатилетнего паренька, пришелец улыбнулся.
— Ты?
— Да.
— Мы можем поговорить?
Фамилия гостя была Леопарди, и он возглавлял компанию «Электра».
— Как ты думаешь, сколько мне лет?
Нат задумался.
— Не знаю.
— Неважно. Я был ненамного старше тебя, когда меня пригласил на работу Билл Гейтс. Невыносимый человек, но гений. Я подумал, что хватит ему на мне богатеть, и открыл свое дело.
Затем Леопарди поведал Нату, что тот, несмотря на юные годы, был лучшим консультантом «Электры». В заключение он предложил ему работу на лето.
— Где?
— Я устроился неподалеку от Бостона.
— Спрошу у родителей.
— Конечно.
Родители не поверили. Леопарди вернулся вечером, в той же одежде, и мистер Ханнан решил, что этот человек — псих, о чем немедленно сказал.
— Наверное, так и есть.
Леопарди озвучил сумму, которую выручит за лето Нат. Больше, чем зарабатывал Ханнан-старший.
Однако Ната заинтересовали не деньги, а суть будущей работы.
— Разумеется, все конфиденциально.
— Я не понял ни слова, — признался отец Ната.
По его просьбе Леопарди взял у миссис Ханнан блокнот и вкратце набросал, что он предлагает Нату. Они ударили по рукам, и Леопарди уехал.
— Все это полная ерунда, — проворчал Ханнан-старший.
— Ты только посмотри, какая у него машина, — благоговейно заметила миссис Ханнан.
— Скорее всего, он ее угнал.
На следующий день, хотя и были будни, мать отвела Ната на мессу и приказала поблагодарить Господа за то, что произошло. В детстве Нат прислуживал в алтаре, но вскоре место мальчиков заняли девочки, и родители забрали его. Они ворчали, что месса меняется, все меняется.
— Мир рушится, — брюзжал отец.
Все лето Нат трудился у Леопарди, остановившись у тетки, которая жила недалеко от офиса «Электры». Новые знакомые — сотрудники фирмы, одетые так же просто, как и Леопарди, — похлопали Ната по плечу:
— Ты здесь совсем как Христос, окруженный старейшинами в храме.
Нату эти слова показались святотатством.
Ему до сих пор регулярно поступали отчисления от использования программы, написанной в то лето, однако с Леопарди они вскоре расстались. Нат создал свою страницу в Интернете и основал компанию, президентом которой стал его отец, вице-президентом — мать, а сам он занял должность исполнительного директора. Следующие несколько лет гонорары за консультации текли рекой.
По настоянию родителей Нат поступил в Бостонский колледж. На лекциях он скучал, от сокурсников, которые были старше его на год, а то и на два и только пили да говорили гадости о женщинах, держался особняком. Название своей будущей компании Нат впервые услышал на лекции по философии. Эмпедокл. Ему просто понравилось, как звучит это имя; учение философа о четырех основополагающих элементах — огне, воздухе, земле и воде, а также любви и ненависти, движущих началах, — показалось ему странным. Он перестал посещать занятия, а потом и вовсе бросил колледж.
— Нужно чем-то зарабатывать на жизнь, — возразил отец.
— Так я зарабатываю.
На самом деле к тому времени Нат полностью содержал своих родителей.
— А вдруг все это рухнет?
— Ничто не вечно.
Последняя фраза оказалась пророческой. Полгода спустя отец, споривший с телевизором, вдруг встал, удивленно оглянулся и упал как подкошенный. Его смерть в одночасье состарила мать. Она проводила почти все время в церкви, переживая о судьбе мужа. Смысл ее жизни теперь заключался в том, чтобы освободить его из чистилища.
Ната захватила идея беспроводного доступа в Интернет. Он разработал оборудование, арендовал частоты на спутнике связи, однако какое-то время казалось, будто он бежит впереди паровоза и поплатится за это. По уши в долгах, Нат уже настолько беспокоился за успех своего предприятия, что поделился тревогами с матерью. Но затем, когда катастрофа казалась неминуемой, небеса открылись, и его подняло на самый гребень. Мать это нисколько не удивило.
— Я прочитала новенну.
— Что ж, это сработало.
— Разумеется. Иначе и быть не могло.
Нат полностью ушел в работу — особенно после того, как у его матери диагностировали болезнь Альцгеймера и он поместил ее в роскошную лечебницу. Казалось, вера оставила его вместе с памятью, покинувшей мать. Никакого серьезного кризиса не было. Нат никогда не сомневался, что, если сядет и хорошенько поразмыслит, все прояснится. Он просто перестал думать о религии, совершать обряды, постоянно находясь в круговороте, особенно теперь, когда «Эмпедокл» зарабатывал астрономические суммы. Нат взял на работу Рея Синклера — они вместе прислуживали в алтаре, а потом Рей прозябал в отделе кадров Бостонского колледжа. Лора Берк пришла по объявлению.
— Где вы учились? — спросил Ханнан.
— В Бостонском колледже.
— И вы тоже? И какая у вас специальность?
— Философия.
— Вот как!
— Если не верите, спросите что-нибудь.
— Кто такой Эмпедокл?
Лора бойко ответила. Это был единственный вопрос по философии, в котором Ханнан хоть что-то смыслил.
— Теперь этот городок называется Агридженто.
Она была права. Ханнан смотрел по карте. И обратил внимание на название расположенного рядом порта. Порто-Эмпедокле.
— Какой у вас опыт работы?
— Никакого.
— Отлично.
Ханнану понравилось, как Лора себя держала, понравился ее склад ума, понравилась откровенность. Он взял ее на работу. И, как и в случае с Реем, это был один из самых умных его ходов.
— А здесь все католики?
Ханнан задумался.
— Я не спрашивал.
Есть ли потолок для роста? Обогатившись Реем и Лорой, «Эмпедокл» устремился к новым высотам. На свой тридцатый день рождения Нат задумался над тем, сколько он стоит — прикидка, кто мог знать точно? — и полученная цифра его ужаснула. Не в силах заснуть, он включил телевизор и наткнулся на какую-то монашку, которая смотрела на него так, словно знала о нем все. Нат собрался было переключить на другой канал, но монашка начала рассказывать про Богородицу. Она говорила так, как говорила его мать. Зачарованный, Нат смотрел канал И-даблью-ти-эн несколько часов подряд и выключил телевизор, только когда в окно уже светило солнце. Он позвонил Лоре и сказал, что его не будет на работе.
— Ты шутишь? Я расписала тебе весь день.
— Отмени и перенеси все.
Пауза.
— Ты заболел?
— Нет, ничего такого. Просто хочу устроить себе выходной.
— Ты заболел.
Нат навестил мать, не просто заскочил на минутку, как раньше, а посидел с ней, жалея о том, что они не могут поговорить. Принесли обед, и Нат накормил ее. Эта высохшая маленькая женщина с перепуганным лицом, казалось, олицетворяла бренность бытия. Что хорошего, если человек завладеет целым миром, но потеряет душу? Подобные мысли не приходили Нату в голову уже много лет. Внезапно собственное богатство показалось ему проклятием.
Склонившись к матери, он прошептал ей на ухо:
— Я буду хорошим мальчиком.
Ему хотелось верить, что она его поняла. Но понимал ли он себя?
— Я схожу на мессу, — прошептал Нат. — И покаюсь.
На следующее утро он отправился на службу. Нат смотрел, как люди идут исповедоваться. На смену кабинкам, оставшимся в его памяти, пришли комнаты примирения, где верующие сидели лицом к лицу со священником и непринужденно болтали о своих грехах. Они выходили просветленными, а вовсе не подавленными, каким помнил себя Нат после обряда. Он подумал о жалобах родителей на перемены в католической церкви. Как можно вернуться к тому, чего больше не существовало?
Нат вылетел в Бирмингем, штат Алабама, в церковь Матери Ангелики, и отстоял сорокапятиминутную очередь в исповедальню. Здесь все уже походило на то, что нужно.
— Преподобный, уже много лет…
— Очень хорошо. Хотите, я помогу вам разобраться с вашей совестью?
— Будьте добры.
Он начал с плотских грехов.
— Ничего такого не было.
— Хорошо.
Священник двинулся дальше по списку смертных грехов, и Нату захотелось повиниться во всех, но лишь когда они добрались до жадности, он ощутил под ногами твердую почву. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю он зарабатывал деньги.
— Я даже не могу сказать, когда в последний раз ходил на воскресную мессу.
— И вот теперь вы пришли исповедоваться.
— Я обязательно изменюсь к лучшему.
— В противном случае я не мог бы дать вам отпущение грехов.
В качестве наказания Нат каждый день в течение недели читал Розарий. Четки ему достала Лора, в первый же день, когда он снова появился на работе.
— Да, святой отец.
— А теперь возблагодарите Господа за милость исповеди.
Когда Нат вышел из исповедальни и опустился на колени, ему показалось, что у него с глаз спали шоры. Он посмотрел на алтарь, на его мерцающий священный огонь. Господь сделал его миллионером, и отныне он использует свое состояние во славу Его. И Марии, благословенной Богородицы.
Именно тогда Нат решил почти все свое богатство положить на основание благотворительного фонда «Приют грешников». Но кто возглавит фонд? Нат не мог отпустить ни Рея, ни Лору. Помолившись о том, чтобы ему посчастливилось найти подходящего человека, он вылетел домой.
II«И сколько вам платят?»
Лора вошла в кабинет Игнатия Ханнана вместе со своим братом Джоном и отцом Кроу. Хозяин кабинета встретил их в джинсах и футболке Университета Нотр-Дам.[32] Его ноги в шлепанцах покоились на мусорной корзине: Игнатий сполз глубоко в кресло и, обхватив лицо руками, смотрел в окно на грот. Мгновение созерцания. Вдруг он выпрямился, подался вперед, и Лора с облегчением отметила, что у него в руках нет четок.
— Делегация из Рима, — объявила она.
Ханнан вскочил на ноги и вышел из-за стола. Его лицо растянулось в широкой улыбке, обычно приберегаемой для конкурентов, чью компанию он намеревался купить.
— Добро пожаловать в «Эмпедокл»!
Брендан Кроу усмехнулся, хотя название компании уже несколько раз попадалось ему на глаза, пока они ехали по частной дороге к административному комплексу.
— Полагаю, вы не откажетесь от вина?
До полудня было еще далеко, и Лора предложила кофе, минеральную воду и прохладительные напитки. Выбор пал на кофе, и вскоре все сидели за большим столом в зале совещаний, и Нат рассказывал гостям-священнослужителям о своей новой мечте. О фонде «Приют грешников».
— Это действительно будет приют? — уточнил Кроу.
Он напоминал человека, который пытается привыкнуть к инопланетянам.
Ханнан внимательно посмотрел на него.
— Как и следует из названия. Но я готов выслушать ваши предложения.
Джон спросил, какова цель организации, и Ната понесло. Любой энтузиазм заразителен, но энтузиазм Игнатия Ханнана просто не имел себе равных. Лора отметила, как с лица Кроу исчезает настороженность. Разумеется, завоевать сердце Джона легко, но главное — добиться сочувствия ирландского священника.
Джон уже выслал по факсу предварительный список полотен, составленный Кроу, с указанием сюжета, художника и местонахождения.
— А цен нет? — спросил тогда Нат.
— Все эти картины принадлежат музеям.
— А разве музеи не покупают экспонаты? — удивился бизнесмен.
— Наверное, покупают.
— Значит, и продают, — заключил Нат.
Лора не собиралась спорить. Она чувствовала, что Нат очень далек от реальности в своем нежелании признавать, что не все на свете продается.
— Вы планируете создать что-то вроде музея? — спросил Кроу.
Нат нахмурился.
— Тайны Розария — вот что представляют эти картины. Я хочу, чтобы фонд «Приют грешников» — если мы оставим название — продавал поклонение Богородице посредством всех доступных рыночных технологий. Я уже засадил несколько человек за работу, они проектируют здание. Кстати, что вы думаете о строениях, в которых компания размещается сейчас?
— Очень впечатляют.
— «Памятник посредственности» — так сказал Дункан Стройк.
Лора запомнила момент, когда молодой архитектор, прославившийся работой в Университете Нотр-Дам, вынес это нелестное суждение. Она тогда испугалась, что Нат натянет галстук-бабочку Стройку на уши.
— И он был прав, — заметил Нат отцу Кроу. — Я хочу нечто иное. Здание, соответствующее целям фонда.
Нат господствовал и на последовавшем вскоре обеде, и оба священника начали выказывать напряжение. То ли хозяин почувствовал что-то, то ли вспомнил о правилах вежливости, но он вдруг круто изменил поведение.
— Отец Кроу, расскажите о себе.
Нат хотел понять, чем тот занимается, и получил полный отчет. Кроу говорил негромко и скромно, но тон не оставлял сомнения в том, что он знает себе цену.
— Мне понравился ваш список.
— Его мог составить кто угодно.
Джон возразил. Похоже, он опасался, что товарища будут оценивать по застенчивому рассказу о себе.
— Отец Кроу — второй человек в Ватиканской библиотеке, он возглавляет архивы. Скорее всего, он заменит кардинала Магуайра в должности префекта.
— Побойся Бога, Джон! — тихонько воскликнул Кроу.
— Это правда.
— И сколько вам платят? — спросил Нат.
Наступила неловкая тишина. У Кроу и до этого было немного возможностей вставить слово, теперь же он просто потерял дар речи. Он посмотрел на Джона, Джон посмотрел на него. Здесь, в атмосфере «Эмпедокла», где стоимость и богатство были двумя названиями одного и того же качества, священники тем не менее опешили от бесцеремонности вопроса.
— Не отвечайте, — поднял руку Нат. — Сколько бы вам ни платили, я умножу сумму на коэффициент, который вы назовете сами.
— Нат, — взмолилась Лора, — отец Кроу не ищет новое место.
— Именно поэтому он и должен это место занять.
В ходе предварительных переговоров, когда стало известно, что Джон привезет отца Кроу, Рей убежденно заявил, что сотрудник Ватиканской библиотеки непременно предложит хорошие кандидатуры для нового фонда «Приют грешников». Однако Лоре и в голову не могло прийти, что Нат попытается нанять самого Кроу. Не удивила ее лишь уверенность начальника в том, что большое жалованье поборет любые возражения.
— Отец Кроу мог бы взять на себя функцию консультанта, — сказал Джон. — Брендан, ведь на это вы согласитесь?
Кроу сначала решил отбить штурм смехом, затем попытался быть серьезным, испробовал все. Лора почувствовала, что он польщен и что оборонительные порядки дали трещину. Разумеется, никто не ждал, что он тут же порвет с Ватиканом и переберется в Новую Англию, однако должность главного консультанта этого и не требовала.
— Вы можете прилетать сюда каждые две недели, а можете присматривать за тем, что здесь происходит, из Рима, — сказал Нат. — Мы оборудуем все по последнему слову техники, с доступом не будет проблем.
Лоре он поручил набросать вкратце имеющиеся на настоящий момент планы. Планы? Со стороны начальника слышались лишь возбужденные обрывочные мысли, составлявшие основу того, что он предлагал Брендану Кроу. Нат повел священника осматривать грот, и Лора повернулась к брату.
— Джон, можно считать, твой друг согласился?
— По крайней мере, он не отказался.
— А сам ты что думаешь?
— Такое ощущение, будто его совратили на моих глазах. По ходу дня становилось все очевиднее, что Брендан Кроу произвел впечатление на Ната. Ханнана долго убеждали отказаться от идеи просто скупить все картины из списка, составленного Кроу.
— Но я точно видел многие эти полотна!
— В альбомах.
— На стенах.
— Репродукции.
— Мне они показались очень даже приличными.
— А они и есть очень даже приличные. Просто это не оригиналы. В наши дни найти разницу практически невозможно.
И тогда родилась мысль заказать для нового фонда копии всех великих произведений искусства из списка Брендана Кроу. Священник заверил Ната, что это потребует ощутимых затрат. Брендан Кроу уже заслужил звание главного консультанта.
IIIХаннану понравилась небольшая лекция о Фоме Аквинском
Брендану Кроу почудилось, будто его вознесли на купол храма и открыли все хорошее, что есть на свете, все то, что он сможет получить, если только подчинится воле Игнатия Ханнана. Эксцентричный магнат поднялся с колен и обернулся к человеку, которого, как ему думалось, он смог убедить присоединиться к его команде.
— Ну, что вы об этом думаете?
Нат имел в виду грот. Брендан нашел подходящие слова, чтобы выразить восхищение копией. Американцы оказались еще удивительнее, чем он предполагал. Один из Рокфеллеров разобрал по камню средневековый монастырь и переправил его из Европы в Нью-Йорк. И разве не был возведен в Аризоне Лондонский мост?
— Он более точный, чем тот, что в университете Нотр-Дам, — заметил Ханнан, восторгаясь творением рук своих.
Кроу не нашелся с ответом.
— Думаете, я сумасшедший?
— С чего вы взяли?
— Святой отец, убедиться в том, что деньги не всемогущи, можно, только располагая ими. У меня деньги есть. Я даже не знаю сколько. Разумеется, размеры моего состояния постоянно колеблются, однако в целом кривая стремится вверх. И куда она приведет? Сколько это — достаточно?
Кроу, впервые в жизни оказавшийся в положении, когда за тем, чего он прежде по-настоящему и не хотел, нужно всего лишь протянуть руку, кивнул.
— Святой Фома Аквинский говорит приблизительно то же.
— Расскажете подробнее? Давайте немного прогуляемся.
Ханнан повел его по дорожке к зданию, где разместили гостей, а Кроу, чувствуя себя одновременно смешным и мудрым, вкратце представил суждения Фомы относительно всего того, что неспособно сделать человека счастливым, неспособно осуществить его желания. Деньги, слава, власть, наслаждения.
— И, приведя абстрактные доводы против того, что все это, вместе или по отдельности, составляет счастье, которое мы ищем, Фома добавляет как раз то, что вы сейчас сказали. Обладание всеми этими вещами — лучший аргумент против них.
— Потому что на самом деле нам нужен Бог.
— Совершенно верно.
— И Бог явился к нам как человеческое создание, через мать. Он явился к нам через Деву Марию. Она — это путь, по которому мы придем к Нему.
Теория была убедительная, но Брендан никогда бы не подумал, что услышит ее в подобной обстановке.
— Почему я богат? — спросил Ханнан. — Не просто потому, что копил деньги, за всем этим кроется куда более веская причина. Теперь я наконец увидел ее и хочу что-то предпринять. Вот потому мне и нужен фонд «Приют грешников».
В его устах все прозвучало намного проще. В конце концов, зачем Брендан Кроу стал священником, как не для того, чтобы вести людей к Богу? Для него всегда все сводилось к учебе, к работе в Ватиканской библиотеке, к помощи Магуайру в управлении музеями, архивами, библиотекой. И разумеется, к ежедневной мессе, чтению молитв. Если жизнь Ханнана кажется ему странной, то какой должна видеться магнату его жизнь? Кроу вспомнил тот чуть ли не ребяческий восторг, что доставляли кардиналу Магуайру вилла и садик на крыше.
Тут же, конечно, пришла мысль о том, что случилось с кардиналом на этом островке мира и спокойствия. И о Трэгере. Кроу был уверен, что Трэгер охотится не за ним. Но даже в этом случае расследование раскроет правду об отце Кроу, о связи с Катеной, что положит конец его карьере в Ватикане. Именно страх подтолкнул Кроу согласиться на немыслимую поездку в Штаты. Она сулила передышку от нескончаемых вопросов Трэгера, выводивших его из себя. И вот теперь ему предлагают укрыться от них навсегда. В «Приюте грешников».
Маленький сад на крыше кардинал Магуайр перевез из Ирландии, Ханнан же создал копию Лурда здесь, в Нью-Гемпшире. Бизнесмен бывал и в Лурде, и в Фатиме. Снова Кроу поразило могущество этого человека. Не нужно заказывать билеты, подстраивать свой распорядок под расписание авиарейсов. Достаточно лишь вызвать личный самолет — один из личных самолетов, как выяснилось. Интересно, каково иметь возможность немедленно удовлетворить любую прихоть? В кого бы превратился в подобных обстоятельствах сам Кроу?
Большинство богачей — избалованные распутники, они с легкостью сочетаются узами брака, еще легче разводятся, а потом даже не утруждают себя официальным оформлением отношений. Нувориши, актеры и актрисы, спортсмены. Деньги словно сметают все запреты; определенно, они сметают большинство препятствий на пути к моментальному удовлетворению. «Срывайте розы поскорей».[33] Carpediem.[34] Бери от жизни все. Пускался ли Ханнан по этому пути, прежде чем обратиться к религии? По-видимому, нет.
Когда утром Лора вела гостей в кабинет Ханнана, показывая комплекс «Эмпедокл», как она его называла — было в этом нечто фрейдовское. — Кроу заметил:
— Напоминает религиозную общину.
— А Нат — наш настоятель.
— Каким он был до возвращения к вере?
— Игнатий всегда вел монашеский образ жизни, так что ничего особо не изменилось.
От Кроу не укрылось стремление Лоры дистанцироваться от набожного энтузиазма босса. Никакой простодушности, никакой снисходительности. Скорее, тоскливая зависть к его простоте. Кроу захотелось узнать, какова ее жизнь. Джон, похоже, полагал, что Лора — очаровательная молодая женщина, слишком занятая работой для замужества, однако Кроу почувствовал что-то, когда к ним присоединился Рей Синклер. То, о чем он, разумеется, ни за что не заговорил бы с Джоном.
Ханнану понравилась небольшая лекция о Фоме Аквинском. Они с Кроу сели на одну из скамеек, расставленных в ряд на равном расстоянии друг от друга вдоль дорожки.
— Отец, я хочу, чтобы за дело взялись именно вы.
— Конечно, это очень лестно…
— Буду с вами откровенен. Возможно, кто-то знает столько же, сколько знаете вы. Лично я в этом сомневаюсь, но предположим. Однако у вас есть связи в Риме.
— Совершенно верно. Именно поэтому ваше предложение неосуществимо.
— Мне казалось, мы все уладили.
— Неужели?
Кроу поймал себя на мысли, что ему самому очень хотелось бы этого.
— Вы будете главным консультантом. Вовсе не обязательно перебираться в Штаты, вы в любой момент сможете прилететь сюда. Это никак не коснется ваших привычных занятий.
Похоже, Ханнан действительно в это верил. Он предлагал Кроу мобильность, какой не располагал даже сам Папа. Двойную жизнь.
А разве не вел он двойную жизнь на протяжении многих лет? Он с готовностью откликнулся на призыв Катены, разделяя убеждения епископа-отступника в том, что после Второго собора дела в католической церкви идут плохо. Эти убеждения ослабли при Иоанне Павле II, ослабли, но не исчезли. Только подумать, каких при нем назначали епископов! Безумных еретиков, не ведающих ни дисциплины, ни критики. У Ватикана золотое терпение — таким было обычное объяснение. Но при Бенедикте XVI появился новый научный подход. Кроу уже давно пришел к выводу, что происходит тихая революция. Он помнил, какие надежды породило интервью, взятое Витторио Мессори у кардинала Ратцингера, знаменитый «Доклад Ратцингера». Тогда этим надеждам не суждено было сбыться. Но вот Ратцингер стал Бенедиктом XVI. Хотелось верить, что десятилетиям смуты пришел конец. Иоанн Павел II с первого и до последнего дня на Святом престоле неустанно проповедовал идеи Второго собора. Но Бенедикт открыто заявил о допущенных ошибках, ошибках, которые необходимо исправить.
— Так почему же он этим не занимается? — как-то спросил Катена с неприкрытым скептицизмом.
На их встрече настоял Кроу, желавший узнать, меняет ли братство отношение к официальной церкви с приходом нового Папы.
— Нельзя ведь просто вернуть литургию на латыни.
— Почему же?
— Десятки лет люди пребывали в смятении, и как же они отнесутся к столь внезапной перемене?
Катена явно наслаждался идеей крутого поворота. Казалось, он жаждал немедленно отделить овец от коз.
— И не забывайте про аферу с третьей тайной.
Разговоры вспыхнули с новой силой, когда кардинал Бертоне опубликовал книгу «Последняя провидица Фатимы». В ней он заявил, будто сестра Лусия подтвердила, что сведения, обнародованные в 2000 году Бертоне и его тогдашним боссом кардиналом Ратцингером, и есть третья тайна. Однако фанатики сразу же обрушились на Бертоне, обвинив его во лжи перед верующими. Скоччи, Трепанье и, разумеется, Катена.
Они встретились на парапете замка Святого Ангела, огромного мавзолея, где покоились останки императора Адриана. Прошло два тысячелетия, а здание по-прежнему стояло — еще одна достопримечательность Вечного города, теперь заброшенный полустанок на туристических маршрутах. Кроу украдкой взглянул на суровый профиль Катены. Епископ смотрел на купол собора Святого Петра, сверкавший в полумиле от них, сурово, словно на вражеский лагерь. Внезапно Кроу поймал себя на мысли, что все это ему бесконечно надоело. Неужели он действительно когда-то полагал, что сварливый американец знает больше самого Папы?
Катена не говорил ничего нового: не может быть, чтобы обнародованное составляло всю тайну. Это никак не стыкуется с более ранним текстом, обрывающимся на том месте, где Лусии говорят открыть остальное только его святейшеству. «В Португалии вера будет…» Почему послание не продолжается с этого самого места?
— Мы знаем почему.
А Катена имел в виду вот что. Он был уверен, что далее в пророчестве говорилось об испытаниях, которые выпадут на долю церкви в других странах; о том, как растоптали веру на Втором Ватиканском соборе. И разумеется, эту часть послания нужно было скрыть. Префект Конгрегации вероучения вряд ли мог предать огласке то, что Богородица отвергла собор. Вот в чем ключ. Требовалось любой ценой сохранить статус-кво, даже вопреки желаниям Матери Божьей.
— Должно быть, вы видели тайну, — сказал Катена.
Повернувшись, он пристально всмотрелся Кроу в лицо.
— Нет.
— Определенно, вы могли заглянуть в нее.
— Документ находится под непосредственным контролем префекта. И его святейшества.
— Разумеется.
Теория Катены была прелестна тем, что в нее вписывалось все на свете.
Воспоминание об этой встрече у замка Святого Ангела вернулось, когда Кроу обнаружил документы на ночном столике в спальне кардинала Магуайра. Ему не пришлось долго спорить с самим собой: он положил папку в чемоданчик и вынес из библиотеки. У священника не было ни малейшего желания их читать, им двигало стремление не допустить, чтобы бумаги попали в руки таких, как Катена. Или Реми Пувуар. Он закроет вопрос раз и навсегда. Наверное, так же рассуждал в 2000 году Ратцингер, обнародуя то, что у него было.
И вот теперь Брендан Кроу сидел на скамейке рядом с Игнатием Ханнаном в комплексе «Эмпедокл» в Нью-Гемпшире, и эта тема снова всплыла.
— Что вы думаете о тех, кто утверждает, будто часть документов осталась неопубликованной? — спросил бизнесмен.
— Ничего хорошего.
— Где он хранится?
— В Ватиканском архиве.
— Там, где вы работаете?
— Да.
Достав сигарету, Брендан закурил. Ханнан зачарованно смотрел на него.
— А я никогда даже не пробовал курить.
— Для спасения души это необязательно.
Не сразу, но Ханнан все же улыбнулся.
— Вы ее видели?
Тайну.
— Нет.
— А могли бы?
Как бы повел себя Ханнан, узнав, что документ лежит в чемоданчике Кроу, оставленном в гостевом люксе?
— Подобно любому другому человеку. Тайну опубликовали в двухтысячном году.
— Позвольте рассказать вам об одном священнике по имени Жан Жак Трепанье.
IV«Я полагал, вам нужны деньги»
Габриэль Фауст защитил докторскую диссертацию по искусствоведению в Чикагском университете, однако его научная карьера оказалась недолгой. Соблазнившись всевозможными грантами, краткосрочными заказами вроде составления каталогов частных собраний и скромными сделками с незначительными художественными работами, к пятидесяти годам Фауст понял, что стал совсем не тем, кем в свое время собирался. Его идеалом был Бернард Беренсон,[35] чья вилла во Флоренции перешла в собственность Гарвардского университета. После посещения виллы И-Татти, где легендарный Беренсон, давно отправившийся к праотцам, оставался гением местного масштаба, Фауст отвернулся от лекций и студентов и пустился в плавание, которое, как он надеялся, повторит карьеру Беренсона. Однако пока результаты не удовлетворяли его.
Больше всего Фауста привлекало в объекте для подражания то, что Беренсон сам создал под себя профессию, ухитрившись ловкостью, обширными познаниями и капелькой мошенничества не только занять господствующее положение в мире искусства, но и стать признанным арбитром на этом поле. И именно капелька мошенничества, вылившаяся в сомнительные сделки, которые пристального внимания удостоились только после смерти Беренсона, и очаровали Фауста. В конечном счете именно этот штрих в образе кумира определил характер его планов относительно будущей карьеры.
Прозрение наступило ночью после его пятидесятилетнего юбилея. Фауст представлял в Париже Национальный благотворительный фонд искусств. Запланированные торжества с друзьями пришлось отложить, так как капризная погода накрыла Париж снегом, полностью парализовав жизнь в Городе света. В конце концов Фауст поужинал в полном одиночестве, выпил две бутылки вина, после чего добрел до своих апартаментов и продолжил пьянствовать, пестуя мысль, что мир обошелся с ним скверно. После пятнадцати лет воздержания он вскрыл пачку «Голуаз», купленную по дороге домой, и закурил. Это был его ответ на прихоти судьбы.
Любой день рождения может подтолкнуть к долгим размышлениям, но полувековой юбилей просто гарантирует раздумья о прожитом. Фауст проанализировал свою карьеру и, будучи в меланхоличном настроении, сосредоточился в основном на неудачах и просчетах. Он почувствовал себя банковским кассиром, обреченным за гроши считать чужие миллионы. С молотка произведения искусства уходили за баснословные суммы. В Париже Фауст уже побывал на полудюжине аукционов, восхищаясь тем, какие деньги выкладывали за картины через столько лет после смерти их творцов. Великие полотна создавались в дешевых мансардах, потому что удобства шли по таким ценам, уплатить которые настоящий художник не смел даже мечтать. Какая ирония! Фаусту стало как никогда ясно: наживались именно дельцы, посредники. Что принесли ему глубокие и обширные познания в искусстве Возрождения, помимо скудных грантов, случайных заказов на составление каталога для выставки в каком-нибудь захудалом городке на Среднем Западе, нищенского дохода и репутации, зависшей между полной безвестностью и признанием со стороны тех, чье признание ничего не стоило? Не лучше ли вернуться к академической науке и гарантированному жалованью, навсегда оставшись посредственностью?
В поисках эстетического утешения Фауст принялся перебирать небольшие репродукции, купленные в Версале несколько дней назад. Он вспомнил, с каким восхищением наблюдал за одним японцем по фамилии Инагаки. Тот, стоя за мольбертом, копировал полотна Эль Греко и не обращал внимания на туристов, которые подходили, делали какие-то замечания и двигались дальше. Фауст остался. Он сидел на подоконнике у художника за спиной и смотрел, как тот работает. Такое мастерство растрачивалось на воспроизведение чужих картин! Несомненно, художник, начиная карьеру, не предполагал подобного финала. Фауст подумал о скрипачах в метро, вкладывающих в игру все нутро перед равнодушными, чьи мысли заняты лишь желанием успеть на следующий поезд. Время от времени кто-нибудь бросит монетку в берет на полу. Разумеется, все музыканты исполняют чужую музыку, но уж, конечно, эти затравленные бедняги проводят месяцы и годы жизни, в совершенстве овладевая инструментом, не для того, чтобы выпрашивать горсть мелочи у безучастных пассажиров. И все же Фауст не мог поставить японского художника из Версаля в один ряд с другими, чьи надежды разбились. Прежде всего, этот человек, похоже, был полностью поглощен своим занятием, как будто сам определил его для себя. Его копия была ничуть не хуже оригинала, а в чем-то даже и лучше. Но разве Чарли Чаплин, принявший участие в конкурсе двойников Чарли Чаплина, не довольствовался только третьим местом?
Наконец Фауст двинулся дальше, полный, однако, решимости вернуться перед закрытием музея. Ему хотелось познакомиться с японцем. Но, снова пройдя в зал, он обнаружил мольберт накрытым тканью. Художника не было. Острое разочарование дало Фаусту ясно понять, что интерес к японцу не был сиюминутной прихотью. И тут — о судьба, провидение, рок! — он застал художника курящим на автобусной остановке. Фауст заторопился, словно у них была назначена встреча. Он представился. Художник улыбнулся, показывая, что ничего не понял.
— Vous êtes vraiment artiste,[36] — повторил Фауст по-французски.
— Merci, mais non. Je ne fais que des copies.[37]
Фауст покачал головой.
— Une photographie est une copie. Ce que vous faites est quelque chose toute à fait autre.[38]
— Я говорю по-английски. — Вежливый поклон. — Просто подумал, что вам нужны деньги.
Фауст отмахнулся от нелестного замечания, имевшего все признаки неумышленного оскорбления. Он чувствовал, что этот миг имеет для него огромное значение, хотя и сам вряд ли понимал почему.
— Габриэль Фауст, — протянул он руку.
— Инагаки. Мики Инагаки.
— У меня здесь рядом машина. Быть может, вас подвезти?
Инагаки заколебался. Затем посмотрел на толпу ждавших автобус, взял коробку с красками, и они направились к автомобилю Фауста.
Японец остановился в маленькой гостинице неподалеку от Сен-Жермен-де-Пре. Отыскав свободное место на стоянке, Фауст проводил художника в кафе «Ле де маго». За сладким вермутом он расспросил Инагаки:
— Как вы поступите с картиной, когда она будет закончена?
— О, это заказ. Я никогда не приступаю к работе, не получив заказ.
— Прибыльное дело?
Инагаки насторожился, поэтому Фауст поспешил успокоить нового приятеля, представив ему свое curriculum vitae,[39] правда с небольшими поправками, в которых и заключалась разница между удачливым и неудачливым соискателем грантов. Можно было бы простить японцу, если бы тот решил, будто выпивает в обществе профессора университета, находящегося в отпуске.
— Если бы я мог позволить себе, я бы и сам заказал вам картину.
Инагаки улыбнулся, принимая эти слова за простую любезность.
— Каковы ваши гонорары?
— Это от многого зависит.
— Боюсь, сумма, в которую я оценю вашу работу, будет несопоставима с той, какую смогу заплатить.
— Что за полотно вы имеете в виду?
Грант Фауста подразумевал изучение Делакруа, с перспективами открытия новой темы. Что думает Инагаки об акварельных набросках лошадей работы художника? Инагаки загадочно улыбнулся.
Фауст не стал настаивать. И вот теперь, в свой пятидесятый день рождения, одинокий и угрюмый, он раздумывал об Инагаки и о Беренсоне, пил и курил, и одна идея, бывшая сначала смутной, приобретала все более четкие очертания. Утром Фауст начисто все забыл, но затем у него страшно разболелась голова. К той мысли его вернули репродукции из Версаля. Ночные идеи, особенно те, что щедро подпитываются спиртным, редко выдерживают придирчивый взгляд дневного света. Однако в данном случае все было иначе.
До самого отъезда из Парижа Фауст обрабатывал Инагаки. Они стали в своем роде друзьями. Несколько раз сходили вместе в бордель, и это словно скрепило какой-то негласный договор, связавший их. Приятели обменялись адресами электронной почты. Фауст удивился, получив копию акварели Делакруа. Он как раз собирался в Массачусетс по приглашению Зельды Льюис, одной из своих покровительниц, женщины, для которой составил каталог картин из коллекции покойного супруга. Фауст продал ей мнимого Делакруа за крупную сумму, но гораздо дешевле, чем стоил бы подлинник. Половину вырученных денег он отослал Инагаки, и они стали своего рода подельщиками. В постели с подвыпившей Зельдой Фауст оказался случайно, но сразу же забыл о разнице в возрасте. После нескольких лет воздержания Зельда показала себя ненасытной любовницей. Потом она рыдала, сокрушаясь об измене памяти мужа. Фауст утешил ее, и вскоре последовал второй раунд.
— Это будет нашей тайной, — шептал Фауст.
Возможно, он имел в виду Делакруа.