В «Старой усадьбе» все обещало приятнейший вечер. Панорамные окна были заблаговременно открыты настежь, чтобы посетители могли наслаждаться свежим воздухом теплого вечера и благоуханием парка. Все столики были, разумеется, давно забронированы, и первые клиенты, замирая от восхищения, уже вступали в большой зал. Между тем случай — известный каверзник — не преминул вмешаться. Пьер-Ив Лелюк на кухне фаршировал рыбу, когда к нему, стараясь не привлекать внимания, подошел один из официантов.
— Шеф, у нас, по-моему, важный гость — Малейссон, кулинарный критик. Он в гриме, но я его узнал по манере барабанить по столу пальцами — средним и указательным, вот так…
— Ты уверен? За каким он столиком?
— За третьим, под окном. Сидит один.
— Как он выглядит на этот раз?
— Небольшие усики, круглые очки. Уже и блокнот достал. Все кругом оглядывает и что-то записывает. Что нам делать?
— Ничего. Ведите себя так, будто вы его не узнали, и обращайтесь с ним так же, как с остальными клиентами.
— Вас понял, шеф.
Хоть Лелюк и изображал перед официантом этакую небрежность, он был не на шутку взволнован. Сегодняшний вечер должен был стать судьбоносным для «Старой усадьбы». Или взыскательному вкусу Малейссона обед угодит — и тогда почетная, престижная, желанная третья звезда обеспечена. Или великий критик будет разочарован, и все отложится по меньшей мере на год. Шеф сделал глубокий вдох, прищелкнул пальцами и обратился к своей команде, собравшейся в кухне:
— Слышали, ребята? У нас гость. Так что уж расстарайтесь сегодня! И чтобы ни одной накладки!
— Есть, шеф! Будет сделано, шеф! — откликнулись повара, официанты и сомелье.
В эту самую минуту Жерар Самбардье и его жена Моника, опекаемые очаровательной официанткой, вступали в обеденный зал. Жерар, полузадушенный бордовым галстуком и втиснутый в хранившийся со свадьбы костюм, который был ему теперь на два размера мал, гаркнул, заставив оглянуться всех клиентов, уже сидящих за столиками:
— Привет честной компании!
От Моники, одетой в облегающее цветастое платье, волнами расходился убойный аромат дешевой парфюмерии. Супруги заняли столик номер четыре, рядом с Малейссоном. Едва усевшись, Жерар достал из кармана спичечный коробок и положил рядом со своей тарелкой.
— Ты что? — спросила Моника. — Зажигалку потерял?
— Молчи покуда! — предостерег Жерар. — У меня тут кой-чего припасено, чтоб Роберу поменьше платить… Вот увидишь хохму…
Малейссон бросил на вновь прибывших испепеляющий взгляд и вновь погрузился в изучение меню.
Менее чем в пятидесяти метрах от них, в ландшафтном парке, Робер Путифар, оседлав нижний сук одного из кедров, направил свой бинокль на «Старую усадьбу». С этого наблюдательного пункта открывался превосходный вид на обеденный зал и на кухню.
Поодаль, на парковке, в багажнике желтой малолитражки Буран, несомненно, учуяв, что хозяин близко, лаял до хрипоты и рвался наружу так, что машина ходила ходуном.
Таким образом, все актеры заняли отведенные им места. Было 20.15, и спектакль можно было начинать.
Третий звонок был дан Моникой, которая, едва усевшись, ощутила потребность посетить туалет. Она обернулась к Малейссону и громогласно осведомилась:
— Извиняюсь, месье, а вы не знаете, где тут одно местечко?
— Нет! — отрезал знаменитый кулинарный критик, не удостоив ее даже взглядом.
И он еще сильнее забарабанил по столу, теперь уже всеми пальцами.
— Спасибо, вы очень любезны! — обиделась Моника. — Ну и ладно, без вас найду…
— Что уж там, — заметил Жерар, чтобы разрядить атмосферу, — это дело такое, как приспичит, так и побежишь!
И разразился громовым хохотом, заставив подскочить супружескую пару американцев, прибывших из Бостона специально, чтобы пообедать в «Старой усадьбе». Моника удалилась, вновь обдав окружающих парфюмерным духом. Вернувшись, она с удивлением обнаружила, что Жерара за столиком нет. Она остановилась посреди зала, подбоченясь и озираясь по сторонам:
— О-па! Ну и где этот обормот?
Поскольку никто не отвечал, она повернулась к столику, за которым сидели четыре японских бизнесмена:
— Послушайте, вы моего мужика, случаем, не видели?
Один из официантов подскочил к ней и объяснил, что месье вышел в салон покурить.
— Хоть предупредил бы, урод! — во всеуслышание посетовала она, направляясь к своему месту. — Возвращаюсь себе из сортира — и вот те здрасте, никого! Приятно, нечего сказать…
Немного погодя они помирились и заказали в качестве аперитива «Кир Руаяль», который Жерар хлопнул залпом и удостоил тонкой похвалы:
— Хорошо пошла, зараза!
После чего встал из-за стола, чтобы, в свою очередь, посетить туалет, в котором, по отзыву Моники, «с ума сойти как чисто».
Малейссон за соседним столиком явно был уже на пределе. Заказанная им на первое «телячья вырезка с трюфельным соусом» попала ему не в то горло, и он свирепо черкнул пару строк в своем блокноте.
Пьер-Иву Лелюку быстро доложили, что в зале проблема: какие-то два дикаря портят аппетит Малейссону. Шеф проникся серьезностью ситуации и приказал персоналу приложить все усилия, чтобы как можно тактичнее утихомирить этих троглодитов, пока дело не дошло до скандала. В случае необходимости он примет меры самолично. Главное, пусть его держат в курсе! Несчастный не подозревал, что в этот самый миг бессовестный Жерар вытряхивал из спичечного коробка дохлую муху в тарелку Моники, прямо в изысканный «крем-суп из фенхеля с лимонной мятой»:
— Дорогая, позволь-ка…
— Фу, Жерар, гадость какая!
— Гадость не гадость, а кузену Роберу скидочку теперь сделают, вот увидишь! Вот смотри… Человек! Эй, человек!
Официант немедленно подскочил:
— Месье?
— Скажите-ка, молодой человек, это у меня глюки или впрямь у Моники в похлебке муха?
Официант заглянул в тарелку и побледнел:
— О боже!
Жерар тем временем подцепил насекомое на кончик ножа и поднял на всеобщее обозрение:
— Дамы-господа, как по-вашему, вот это вот едят? Может, мясное блюдо такое?
— Мне, право, так неловко, месье… Сейчас заменю…
— Пст, пст! — остановил его Жерар. — Позовите-ка мне главного. Где там ваш Люлёк?
— Месье Лелюк подойдет к вам в конце обеда…
— А я говорю — сейчас! Что он, уж так прямо занят? Зовите сюда Люлька!
— Сейчас пойду спрошу.
— Вот-вот, и пошевеливайтесь.
6. Буран дает себе волю
Робер Путифар со своего насеста заметил, что в «Старой усадьбе» что-то пошло не так, а когда увидел в бинокль, что Пьер-Ив Лелюк собственной персоной направляется к столику его кузена, решил перейти к следующему этапу операции. Он стремительно сбежал по приставной лестнице и со всех ног помчался к своей машине, которая раскачивалась, как корабль в шторм: Буран пытался разнести багажник. Путифар не успел даже пристегнуть поводок — пес так и рванул к ресторану. Безошибочный инстинкт влек его прямо к открытым окнам.
— Давай, Буран! — кричал ему вслед Путифар. — Давай! Повеселись! Пируй! Буянь! Круши! ОТОМСТИ ЗА МЕНЯ!
Он думал о старушке матери, которая волновалась за него, сидя дома. О бедном покойном отце на фото в деревянной рамке. О тридцати семи годах мучений, перенесенных от всех классов. Он снова видел себя, жалкого, растерянного, в день инспекции: «Семь на девять… это будет… э…» Видел торжествующую ухмылку юного Лелюка на задней парте.
— Давай, Буран, давай, миленький! Разнеси все! Гуляй на всю катушку! ОТОМСТИ ЗА МЕНЯ!
Он с упоением предвкушал наихудшие безобразия, какие только мог вообразить, но шоу, устроенное Бураном, превзошло все его ожидания. Добежав до окна, огромный пес взвился в головокружительном прыжке и скрылся внутри. Путифар помчался к своему дереву со всей доступной при его весе скоростью и чуть ли не взлетел по лесенке, но, увы, приземление Бурана увидеть не успел. Вот что он пропустил:
Малейссон, чье раздражение уже перешло все границы, решил игнорировать все, что происходит справа от него. Не даст он, в конце концов, этому грязному быдлу испортить ему ужин! Он постарался снова сосредоточиться на своей работе. Вот, например: «отварная султанка в бульоне», которую он сейчас дегустирует, — может быть, она выиграла бы, если б подать ее под соусом более… чуть-чуть более… как бы это сказать?.. более смелым… Да, пожалуй, легкая горчинка… о, совсем легкая… могла бы оттенить… Он еще не дошел до окончательной формулировки, как вместо «легкой горчинки» заполучил прямо в тарелку большущую грязную псину в шестьдесят два кило весом! Буран обрушился на столик всей тяжестью своей зловонной туши. Приборы, тарелка, хлеб, бокалы, отварная султанка — все оказалось буквально разбрызгано. Но это были еще цветочки. Буран тут же вскочил, оставив без внимания остолбеневшего Малейссона, — пес захлебывался от невыразимого счастья: за соседним столиком сидели его хозяин и обожаемая хозяйка! Он кинулся к Жерару, изнемогая от любви, скуля, пуская слюни, облизал его сверху донизу и снизу доверху. Но что это за подозрительный тип, вон, совсем рядом, с какой-то белой трубой на голове? Похоже, он замыслил дурное против хозяина! Ну, Буран ему покажет! Он бросился на Лелюка, который пустился наутек, и цапнул его за левую ягодицу, оторвав от брюк изрядный лоскут и обнажив добрый кусок очень бледной задницы. Свое отступление в сторону кухни Лелюк продолжил на четвереньках. Ладно, хватит с него! Остальные с виду дружелюбнее. Радуются, кричат, вскакивают на столы. Буран решил поблагодарить их за такой теплый прием. Всех поприветствовал, никого не обделил лаской — и лизался, и хвостом молотил, и лапами когтил, не забыв, конечно, и тех, что попрятались под столами. Некоторые делали вид, что убегают, — несомненно, для пущего веселья, но Буран успевал преградить им путь и скалил зубы. Ах, какая увлекательная игра! Он слышал истошные вопли Моники: «Буран, нельзя! К ноге, зараза такая!» — но она, наверно, не будет сердиться, если он еще