-Думаю, всё в порядке,– ответил я. – Они уверены в том, что это сделал Алек и только Алек, да и сам он, наверное, склоняется к этому. Так что никто не будет копаться настолько глубоко, чтобы пальто найти.
-Наверное, в течение года, когда всё уляжется, мне придётся вернуться и снова наведаться туда, чтобы забрать улику.
-Я бы не спешил, Джимми. Подождём, как суд пройдёт. Посмотрим, остановятся ли они на Алеке или пойдут дальше. Если правительство решит, что дело в нём, то никто не станет искать дальше и пальто там ещё полвека пролежит, не говоря никому ни о чём. Пока иди спать, да и я пойду. Нам осталось только по-тихому выбраться из Далласа и зажить своими жизнями. Ты отлично справился, Джимми.
Я пожал ему руку. Впервые за сутки я ощутил, как скала свалилась с моих плеч и воздух приобрёл вкус. Последний глоток бурбона меня откровенно порадовал, обострив чувства. Мы справились.
Так всё и было. Всякий раз я смеюсь, когда встречаю упоминание о теории «глубокого заговора» в различных правительственных (наших, их, чьих угодно) структурах, сотворивших изысканный план, основанный на хирургической точности и расчёте вплоть до долей секунды. Более всех остальных меня повеселила секретная операция по подмене тела ДФК прямо на взлётно-посадочной полосе базы «Эндрюс».[241] Но произошло всё самым обычным путём, которым и делается большинство дел в мире: произошедшее не явилось исключением. Мы планировали другое дело, но сымпровизировали от исходного текста, переработав его: мы блефовали, лгали и рисковали, и у нас получилось. Мы выжали максимум из обретённой возможности, но у нас ничего не вышло бы, не будь мы уже там – в том же месте, на полпути к другой операции. Суть и амбиции изменились вследствие одного шанса из миллиарда, невероятно удачно подставившего ДФК под окна книгохранилища в семидесяти пяти футах, а возможный промах идиота Алека мы предусмотрели. Как и многое другое, всё здесь было сляпано впопыхах, на скорую руку и кое-как, но нам просто-таки невообразимо повезло. Мы сделали всё, что могли – только и всего, поскольку считали своё дело правым и морально оправданным. Во всяком случае, я так считал – и верил, что в этом состоял мой долг.
Не буду спорить о моральной стороне вопроса и не буду также (поскольку не могу) оспаривать стратегические исходы последующих лет. Скажу лишь, что в качестве шпионской операции дело было шедевральным.
Глава 19
Юристы – Адамса в Хартфорде, штат Коннектикут и Боба, в действительности бывший подставным ФБРовцем в Бойсе, Айдахо – пару недель корпели над местами, которые они находили стоящими внимания: раздел прибылей (поровну), раздел расходов (поровну), без разъездов первым классом (основная уступка Марти), равная ответственность в случае клеветы, искажения фактов, экспроприации интеллектуальной собственности и так далее.
Тем временем Суэггер узнал от находящейся в Москве Кэти Рейли, что его друг и союзник Стронский был выписан из госпиталя и ему не было предъявлено никаких обвинений, после чего он моментально исчез, сообразив, что теперь он в измайловском списке смертников. Днём позже он и сам дал о себе знать: «Я в порядке, брат. Ты мне жизнь спас. Запоздай ты выстрелить на секунду – и Стронский труп. Я обязан тебе всем. Скоро увидимся.»
Затем «юрист» сообщил, что контракт по сути своей типовой за исключением пары шероховатостей и что его можно подписывать. Суэггер распорядился прислать контракт в «Адольфус», где он не таясь проживал как Джек Брофи. Ричард был свидетелем при подписании, после чего контракт отослали на подпись Марти вместе с блокнотом, содержащим торопливо накарябанные ночные идеи Боба, в которых Марти теперь мог преспокойно копаться.
Ответ по электронной почте не заставил себя долго ждать.
«Блестяще! Много больше того, чего я ожидал. Плотно увязывается с моими подозрениями, которые я не мог сформулировать. Особенно мне нравится ваше внимание к поведению Освальда в последние два часа свободы. Похоже, что вы заметили те вещи, на которые не обратил внимания никто другой. Всё совпадает с планом, который легко может включать в себя наших друзей, весёлых братцев Хью и Лона, а может и ещё кого-нибудь. Я бы хотел встретиться с вами в Далласе и поведать о том, что станет моим вкладом в наше дело. Думаю, вас это впечатлит. «Французская комната» за мой счёт, конечно же. Тут делить расходы не будем: я так счастлив!»
Через три дня они во «Французской комнате» вкушали резаную морковь, изысканный сельдерей, бедро кролика, замаринованное на три недели в кальмарном бульоне и пирог из тёртого банана под глазурью из мёда и клубники – всё по заказу Марти, бывшего знатоком апострофов и чего-то ещё, что он называл «apercu»[242]. Как на грех, не было рядом и Ричарда Монка, способного хоть как-то поглощать хлещущую через край дотошность Марти и удерживать его от перехода за грань невыносимости.
Наконец, Марти смилостивился и после последнего кусочка кролика поведал свою историю.
-Предположим,– начал он,– что Лон Скотт, всё же никоим образом не бывший социопатом или прирождённым убийцей ни в каких смыслах этих слов, вернулся домой, в Вирджинию в конце ноября 1963 года с двумя чемоданами. В одном была одежда, в другом – «Винчестер» модели 70, который был использован для выстрела взрывающейся пулей в голову Джона Ф. Кеннеди.
Как и любой человек, никогда не убивавший ранее, Лон чувствует раскаяние, сожаление, сомнение и даже презрение к себе. Все эти чувства двоятся, утраиваются и многократно растут с ходом времени, с прошествием месяцев и лет, поскольку за всё это время убитый им человек признаётся общественной культурой в качестве секулярного святого, короля-мученика (вспомните Камелот!) и практически полубога. Лон не может более выносить постоянного присутствия инструмента, сотворившего это деяние и постоянно напоминающего ему о собственной роли в произошедшем, так что велит слугам засунуть его куда-нибудь подальше в чулан. Там оно и лежит.
Что бы мы могли сказать насчёт предмета, который хранит в себе винтовку? Кожаный кейс, скорее всего от «Эберкромби и Фитча»,[243] примерно в ярд длиной и в половину ярда шириной для того, чтобы содержать две параллельно располагающиеся части разобранной винтовки – приклад и железо с оптикой – в бархатной выстилке. Там хватит места и для затвора, и для винтов, двух– или трёхколенного шомпола, нескольких патчей, кисточки, небольшого пузырька «Хопп 9», маслёнки и куска тряпки или замши для протирки.
Могут там быть и два-три оставшихся подделанных патрона, которые вы столь прозорливо предусмотрели. Далее предположим, что металлический налёт с нечищеного ствола будет снят, а исследование методом нейтронной активации увяжет этот налёт с пулей, резко отличающейся ото всех остальных: «Манлихер-Каркано» 6.5 мм, производимой «Западной патронной компанией» в середине пятидесятых. Верно ли я понимаю вашу мысль, Джек?
-Верно, Марти.
-Далее допустим, что в те дни на каждое багажное место вешались багажные ярлыки, вполне вероятно имевшие на себе указание места назначения, – Ричмонда в его случае, – оборачиваемые вокруг рукоятки для переноски и закрепляемые клеем либо липкой лентой, схватывающей оба конца ярлыка. Предположим также, что там стояла дата, а другой ярлык заверял имя и адрес Лона.
У нас есть предмет, связанный данными с ярлыка с Далласом двадцать второго ноября 1963 года и с тех пор не открывавшийся, поскольку Лон никогда больше не пользовался той винтовкой и не прикасался к ней. Это вещественное доказательство того, что Лон в те выходные был в Далласе. Лон, один из величайших стрелков в мире. У нас есть вещественное доказательство того, что у него была винтовка, годящаяся для выстрела по президенту. У нас есть несколько патронов – возможно даже, с отпечатками Лона. У нас есть и сама винтовка с его отпечатками или следами ДНК. Ствол будет содержать следы металла, которые путём металлургического анализа можно будет увязать с пулей, убившей президента. Ваша Честь, изложу дело: кто бы ни был владельцем этого кейса, он обладает вещественными доказательствами заговора, в результате которого был убит тридцать пятый президент Соединённых Штатов, а по здравому рассуждению мы даже знаем, кто нажал на спуск. Такое открытие вынудит вновь открыть дело, а будучи открытым, оно куда-нибудь нас да выведет. Возможно, что и к братцу-ЦРУшнику Хью Мичему. Как говорится, снова спляшем джигу. Привлёк ли я твой интерес, Джек?
Суэггер многозначительно уставился на Марти. Разум его лихорадочно размышлял. Чепуха? Засада? Или глупец напрямую выкладывал всё, что знал, обладая ключом ко всей чертовой затее?
-Очень интересно,– наконец ответил Суэггер. –Ты хочешь сказать…
-Продолжим. Как я и говорил, Лону не нравилось видеть её, так что он убрал винтовку подальше в чулан или в кладовку. Через несколько лет его одолевает паранойя, он ударяется в поиски и, наконец, лепит новую личность, инсценируя собственную смерть и становясь другим человеком. Он не профессионал, а потому несложно будет узнать, что «Джон Томас Олбрайт» на самом деле Лон Скотт, двоюродный брат таинственного Хью.
После «смерти» всё стрелковое добро Лона Скотта – а это замечательные винтовки, блокноты, заготовки статей, что он писал для стрелковых изданий, его отчёты о переснаряжении и экспериментах, всё в этом духе – достались Национальной Стрелковой Ассоциации. Многое из этого выставлялось в национальном музее огнестрельного оружия: сперва в DC, а позже в Фэйрфаксе, штат Вирджиния. Что же касается кейса с винтовкой, то вследствие причастности к преступлению он не отдал кейс НСА. После «смерти» и появления в роди Олбрайта он сохранил кейс при себе, пусть и не открывая его. Так что на момент настоящей смерти Лона под именем Олбрайта в 1993 году кейс хранился в его новом, роскошном доме в Северной Каролине.