Брови ученицы чуть заметно сдвинулись; едва уловимо но этого обычно бывало достаточно для повержения в благоговейный трепет даже самого высокопоставленного собеседника. Новый инструктор оставил знак тайного неудовольствия своей ученицы без внимания. И вообще этот инструктор вел себя слишком вольно. Конечно, она прощала ему обращение на «ты» во время учебных схваток в космосе с галлофантомами — «что поделаешь, профессиональная привычка», и все такое… Но с чего он взял, что смеет ТАК на нее смотреть? Глаза в глаза, не опуская взгляда, словно на какую-то простую девчонку, с которой можно… которую можно…
«Можно что?» — совершенно отчетливо переспросили его глаза, глядя в упор с выражением, соответствующим по наглости разве что самому вопросу. Настолько отчетливо, что она вздрогнула, будто дерзкий вопрос в самом деле коснулся только что ее слуха, и еще чуть-чуть свела брови, так что на переносице образовалась легкая продольная морщинка. Эта последняя эволюция ее бровей с появлением морщинки сразила бы наповал любого из приближенных к императорской особе, поскольку предвещала скорый и безвременный крах даже самой сногсшибательной карьере.
— Да как вы смеете!..
На последнем слоге она даже слегка задохнулась.
Инструктор будто бы в раскаянии покачал головой, откинувшись при этом вольготно на спинку кресла.
— Разумеется, я не смею приказывать Вам, Ваше Императорское Величество, нажать клавишу автопилота. И, дабы искупить свою грубейшую оплошность, с Вашего всемилостивейшего соизволения, я сам…
С этими словами он, не глядя, протянул руку к панели управления.
— Нет!
Ее Императорское Величество зло отвернулось и покусало тайком губу, догадавшись, что инструктор попросту издевается над ней, делая это уверенно, нагло и со вкусом. Вести себя с ней подобным недопустимым образом мог либо только законченный самовлюбленный болван, которому очень скоро придется в своем поведении раскаяться, либо человек, по какой-то неясной причине уверенный в собственной абсолютной безнаказанности. Инструктор, без сомнения, болваном не был, да и не мог им быть: болвану никогда не занять бы такой должности при самой императрице. Стало быть… А что, собственно, «стало» и чему теперь «быть»?..
Она повернула голову и прошлась по инструктору, словно щупом, высокомерно-изучающим взглядом. Темные волосы, серые глаза, широкоплечий… Молодой?.. Хм… Императрице исполнилось недавно двадцать, и по ее меркам инструктор был далеко не молод — лет тридцать, должно быть, а то и больше. Летный костюм сидел на нем как влитой и очень ему подходил… но не это было так важно. Лицо… Да нет, и не в лице даже дело — надо признать, красивое по-мужски лицо… Императрица привыкла смотреть на людей, не видя их и даже как бы сквозь них; слишком уж много лиц прошло перед ней за ее недолгое царствование: реки лиц, озера, моря и даже океаны лиц. Вглядываться в каждое лицо значило впускать его в свою душу, давать ему там место. Но душа — не бесконечна, она, оказывается, имеет свои пределы вместимости, и в какой- то момент в ней срабатывает защитная реакция: императрица открыла в себе это качество, поняв однажды, что не в силах представить себе в подробностях не только лица своих дальних родственников, но и многие из лиц, с обладателями которых она общалась едва ли не каждый день. Вместо людей перед глазами всплывали какие-то общие абрисы, расцвеченные памятью в неясные Цвета: одежда, волосы, тембр голоса… Такими ходячими и говорящими слепками с людей были для нее в числе прочих и ее инструкторы по пилотированию. Сейчас, впервые вглядевшись в своего инструктора повнимательней, она наконец-то догадалась, чем задевали и почему так неуловимо раздражали ее присутствие инструктора и его взгляд: этот человек был до краев полон безграничной уверенностью, словно изящный античный кувшин выдержанным столетним вином; не самоуверенностью, нет, но спокойной и совершенной по своей самодостаточности уверенностью в себе, сквозившей в любом, пусть случайном его жесте и в его неподвижности, и даже в острой пряди волос, перечеркнувшей тенью вороньего крыла его бледный лоб.
— Вот Вы и удосужились наконец меня рассмотреть, Ваше Величество, — произнес он без тени улыбки.
Императрица подчеркнуто-презрительно отвернулась. Впервые в жизни она ощущала робость перед подчиненным и жалела теперь, что отказалась вскоре после своей коронации от услуг личных телохранителей — и пришла же ей не в добрый час такая блажь! Ну что, казалось бы, могло угрожать ей, пусть даже облеченной высшей властью, в мире удовлетворенных потребностей, в мире, которым не надо было управлять, потому что он функционировал безупречно сам по себе, наподобие перпетуум-мобиле, безо всякого управления, в мире, где императорская власть давно уже стала лишь красивым патриархальным символом, вроде реющего над шпилем древней крепости флага с гербом? Но разве могло ей тогда прийти в голову, что когда-нибудь она окажется в космосе на маленьком маневренном катере один на один с человеком, прошедшим все допуски и проверки, имеющим безупречную репутацию, с кристально чистой характеристикой, по всем параметрам вполне подходящим даже на роль ее личного телохранителя и при всем при этом осмеливающимся… Осмеливающимся… Она не смогла даже дать самой себе вразумительного определения, на что, собственно говоря, осмеливающимся — возможно потому, что ей неожиданно стало страшно. По-настоящему. Первый раз в жизни.
— Я немедленно возвращаюсь на Сатвард!
Она тронула штурвал, собираясь развернуть катер, чтобы направить его к парящей по левую руку теплой живой планете, укрытой сейчас на одну треть ночной тенью. Все будет в порядке, все будет хорошо, только бы попасть поскорее в свою столицу, почувствовать себя вновь властительницей, оказаться под надежной охраной… И избавиться навсегда от этого человека… Но катер движению штурвала не подчинился: инструктор включил все-таки автопилот.
Юная императрица впилась отчаянно всеми пальцами в бесполезный теперь штурвал, силясь сохранить хотя бы остатки своего царственного хладнокровия. Первым делом следовало унять — и как можно быстрее — мечущиеся в голове рывками, как дикие кошки по клетке, мысли, чтобы затем по возможности спокойно оценить сложившуюся ситуацию. Спутник ее молчал, неподвижно глядя в экран перед собой, как бы предоставляя государыне возможность как следует осознать нынешнее свое незавидное положение. Она поймала на лету за хвост одну из дергающихся мыслей-кошек, и та, как это ни странно, оказалась на удивление разумной: а действительно ли происходящее настолько серьезно, как она себе это с испугу вообразила? Ведь ничего страшного на первый взгляд не произошло, если не считать страшными мужской взгляд в упор и нажатие против ее воли автопилота. Такие мелочи обычная девушка и происшествием бы не сочла… Наверное. А ведь императрица почти убедила себя в том, что она и есть самая обычная девушка: живет не намного роскошнее, чем все ее сверстницы в их-то изобильный век, к тому же она, в отличие от них, более ограничена в общении, жизнь ее полна запретов, которые для девушек ее возраста давно уже остались в прошлом; что же касается власти — ее власть над миром иллюзорна, и ее корона, изготовленная из золота высшей пробы, вся усыпанная бриллиантами, жемчугами и сапфирами, — всего лишь яркая игрушка. Единственная Истинная Власть, по-настоящему достойная самого трепетного преклонения, переданная ей по наследству отцом, навсегда останется для всего мира Тайной…
— Эвил…
В груди что-то — не иначе как сердце — резко екнуло, оборвалось и тяжело ухнуло куда-то на дно живота, продолжив уже там гулко, на весь организм, биться. Просто по имени безо всяких титулов ее мог звать теперь только один человек во всем мире, после того как в последний раз называл отец… А было это два года назад, когда она стояла на коленях у его смертного одра, принимая из его рук Великий Дар Хранителя… Какой-то инструктор по пилотированию только что назвал ее, императрицу Серединной, Верхней, Нижней, Дальней и Запредельной Великих Империй, властительницу пятисот пятидесяти двух доменов Большого Кольца и семидесяти трех доменов Малого, не упоминая уже остальных, менее звучных ее титулов, подробный перечень которых хранился в императорской резиденции на каждой обитаемой планете, по традиции, в виде толстого фолианта раритетного бумажного издания… он назвал ее просто Эвил…
Императрица повела окрест удивленным взглядом, невольно задержав его на планете, медленно проплывающей за обзорным окном: мир, похоже, продолжал стоять — или висеть — на том же месте, где и раньше, и рушиться или хотя бы содрогаться от только что свершившегося святотатства пока что не собирался. Эвил. Да, это, видимо, серьезно. «Телохранители, где вы?.. Никого нет, один сумасшедший инструктор имеется на мою голову… По имени, кажется, Карриган. Владимир Карриган». И собственные голые руки, вцепившиеся, как в единственный спасательный круг, в предательский штурвал. Да — зря, выходит, равняла она себя с ровесницами: будь сейчас на ее месте любая из ровесниц, обернулась бы эдак грациозно с поволокой во взгляде к красавчику инструктору, шепнула бы в ответ вопросительно-благосклонно: «Володя?..» — и дальше, надо думать, уже без слов, только все вширь и вглубь и в скорость.
«Боже ты мой!» Она чуть не рассмеялась от хлынувшего внезапно на душу летним ливнем великого облегчения. Стоило ей только перевести ситуацию в плоскость его мировосприятия, как загадка таинственного похищения молодой императрицы злодеем-инструктором разрешилась, как правильно сложенная головоломка, сама собой. «Так вот что ему надо! Сейчас, когда в моей империи никаких проблем с моралью, то есть — полная раскрепощенность, поголовное соитие всех со всеми, более того — целомудрие или неприступность считаются атавизмами, дурным тоном — как знать, может, у них и ритуал уже даже такой завелся: сначала на катере кататься, потом с инструктором кувыркаться? Что поделаешь, профессиональная, так сказать, привычка. И я, по его мнению, ничуть других не лучше: погонял, поинструктировал, а теперь самое время отдать должное доброй традиции. Автопилотом…»