А в это время в верхнем этаже дачи номер 4 пожилой человек в белой ночной пижаме сполз с кровати, шатаясь, точно пьяный, хватаясь руками за стенку, выбрался в коридор и, успев только раз стукнуть в соседнюю дверь, грузно рухнул на пол.
— Боже! — воскликнула женщина, выбежавшая на стук. — Что с вами, Поликарп Филиппович?
— Сердце, — тихо сказал Кныш. — Кажется, я…
Он не кончил фразу.
Это произошло как раз в то время, когда Женя с трудом пробирался по занесенным дорожкам. За несколько минут снежной завирухи снегу столько намело, что в пору было провалиться по пояс. Минуту назад, когда Женя шагал по платформе, казалось, что погода исправилась, буря улеглась. А сейчас снова завыло. Снег жег лицо, слепил глаза. Женя торопился и думал при этом примерно так:
«Тепловоз — тонкая штука. Понять там что к чему не так просто. Еще совсем недавно Поликарп Филиппович показывал учебники по локомотивам с дизелями. Жуть! От одних только электросхем рябило в глазах. Нет, без Кныша не обойтись! Ведь на путях ждать не будут. Все надо провернуть в темпе: разгрузить, поставить на рельсы, проверить механизмы, а может быть, и завести машину».
Женя был прав; Паровоз и тепловоз. Только слова, что и тот локомотив и этот. А в действительности небо и земля. На паровозе, что ни минута, нужно применять физическую силу. А попробуй применить силу на тепловозе. Сразу что-нибудь сломаешь. Здесь столько кнопок и рычажков, что среди них заблудиться можно. Надавил пальцем не ту кнопку, и табун в сотни лошадиных сил может сорваться с места или во время движения встать вдруг как вкопанный, и авария неминуема.
Женя прошел уже мимо своего дома. Он даже задержался тут на мгновение: ему почудился Минькин плач. Неужели проснулся, увидел, что брата нет, и перебудил весь дом? Женя прислушался. Нет, это ветер скрипит калиткой. Значит, все спокойно, никто его не хватился. Женя торопливо зашагал к даче номер 4.
«Бух-бух-бух-бух!» — колотил он кулаком по двери, обитой клеенкой.
Черт бы ее побрал, эту клеенку! Она поглощает звук, будто и не стучишь вовсе. Еще, чего доброго, не услышат, не проснутся, не отопрут. Нет, услышали!
Дверь открыли, и Женя сразу же увидел лежащего на полу Поликарпа Филипповича. Лицо у него было зеленовато-серое, мокрое, с впалыми щеками и глазами, просящими: «Помоги». Ольгу Михайловну Женя не узнал. Он увидел только длинные седые волосы, рассыпанные по плечам, и у него промелькнула мысль: «Как колдунья». Ольга Михайловна протянула руки к Жене, который в нерешительности застыл у порога, и, втянув его в коридор, властно сказала:
— Бери! Понесем!
Поликарп Филиппович лежал на раскладушке. Он не стонал. Только часто-часто дышал, прикусив зубами нижнюю губу, и губы его были совсем белыми.
«Умирает», — ужаснулся Женя.
Ольга Михайловна несла кровать с головы, где тяжелее. Нести было тяжело. Но думал при этом Женя только об одном:
«Только бы Поликарп Филиппович выжил!» А он даже вроде бы не узнает его. Плох, очень плох. Даже не стонет!
Женя смотрел поверх кровати вперед, на спину и протянутые назад руки соседки. Лица Поликарпа Филипповича он теперь не видел, но ему казалось, что глаза больного смотрят на него и просят о спасении.
Грузовой поезд, к которому была прицеплена платформа с маленьким тепловозом, подошел к станции Большие Березки точно в ноль-ноль тридцать минут.
Пока, цокая связками, сцепщики отцепляли хвостовую платформу от длинного состава, человек в огромной шубе, с большим фонарем в руке кричал вдоль перрона:
— Грузополучатель здесь? Хозяин есть? Получатель! Эй!
Никто не откликался. Кущин в это время снова звонил диспетчеру и несвойственным ему громким голосом говорил:
— Ну где ваш кран? Вы меня слышите? Вы меня слышите? Вышел кран?
— Вышел кран. Встречайте! — наконец раздалось в наушниках.
Кущин выбежал на перрон. Мимо него прогромыхал длинный состав грузовых вагонов, мелькнул красный хвостовой огонек, за ним пронесся вихрь снежной пыли.
Михаил Григорьевич побежал к концу перрона. Он увидел на путях одинокую платформу, которая издали напоминала своими очертаниями огромного белого слона. Это снег запорошил покрытый брезентом тепловоз. А вот где-то в темной глубине путей выплыла яркая световая шапка. Будто кто-то невидимый бежал на Кущина в огромной светящейся папахе.
Михаил Григорьевич крикнул наугад за перила перрона:
— То-о-ля!
Из темноты сразу же донеслось несколько голосов:
— Бежим!
— Идем!
— Мы здесь, Михаил Григорьевич!
Теперь уже ясно было видно, что светлая шапка — это прожектор на паровозе аварийного поезда. Вертлявые искры вылетали из трубы, и паровозный дым казался от этого розовым. Это был, должно быть, последний паровоз, который еще работал, таская за собой подъемный кран…
Толя первым забрался на платформу и, стянув с руки варежку, принялся счищать ею снег с брезента. Спустя несколько минут вокруг платформы с тепловозом было светло и шумно.
Кущин держал в одной руке какие-то документы, а другой распутывал завязки и петли, которые стягивали брезентовое покрывало. Аварийный поезд пыхтел уже совсем близко и вдруг резко гуднул.
Брезент вначале не поддавался, а затем сполз как-то сразу, как сползает покрывало, когда открывается памятник. Ослепительный луч прожектора с аварийного поезда ударил по серебристым бокам «ТУ-2». Всем, кто был на платформе, тепловоз показался великолепным, как сказочная жар-птица. А вокруг разноцветными россыпями искрился и вспыхивал снег, разбуженный электричеством.
От яркого света Толя зажмурился, а Михаил Григорьевич прикрыл рукавом глаза.
Аварийный поезд прошел по второму пути и стал на первом пути, рядом с платформой, на которой стоял тепловоз.
7
Казалось, что вместе с аварийным примчался ветер — такая поднялась метелица на путях. Снег кружил, завихрялся, колол щеки, морозил лоб. Кущин и ребята подтанцовывали и терли лицо и уши руками. Не только люди, но и тепловоз не смог устоять против мороза. Крыша маленького локомотива покрылась кристалликами; точно ее посыпали крупной солью.
У Кущина закоченели пальцы. Он подул на них, быстро потер руку об руку и взялся за ручку дверцы, которая вела в кабину тепловоза. Затем Михаил Григорьевич повернулся к Толе и к двум высоченным парням, которых звали Витя и Митя. Митя и Витя были так же неразлучны, как Добчинский и Бобчинский. Их так иногда и называли.
— Без ключа не открыть, — сказал Митя.
— Ключ нужен, — добавил Витя.
Кущин повернулся и звякнул связкой ключей.
— Они у меня. А что толку? Где же Поликарп Филиппович? Куда это Женя запропастился?
Толя сложил рупором ладони у рта и крикнул в темноту:
— Же-е-ня! Же-е-нь!
Молчание.
И вдруг сквозь посвист ветра донесся звонкий озорной голос:
— Эй! На тепловозе! Давно вы там казакуете?
Кущин, Толя, Митя и Витя повернулись на голос, словно по команде.
На площадке подъемного крана в лучах прожекторов среди парящих, искрящихся снежинок стоял высокий и широкоплечий человек, с лицом смуглым и большими светлыми глазами. Из-под шапки у этого человека выбивался вихор, закрученный кверху, как желтая стружка.
— Ну, чего попритихли?
Вихрастый легко перепрыгнул с площадки крана на платформу с тепловозом.
— Ой! — только успели воскликнуть в один голос Витя и Митя.
«Как в цирке!» — подумал Толя. И почувствовал, что полюбил этого необычного, такого смелого и красивого человека.
Толстый Толя всегда мечтал быть ловким и страшно завидовал стройным и гибким людям.
А вихрастый великан между тем протянул руку Михаилу Григорьевичу и громко сказал:
— Долинюк. Машинист подъемного крана. Вот, значит, так, товарищи.
— Кущин, — негромко, будто стесняясь, ответил Михаил Григорьевич, пожимая протянутую руку, и добавил: — Ну что ж, товарищи, время не ждет…
Долинюк погладил тепловоз и сказал:
— Вот, значит, какая музыка получается: «окошко» нам дали маленькое. Скоро поезда пойдут. — Он повернулся в сторону крана: — Ну, как там?..
«Окошком» на железной дороге называют время, которое выкраивается для каких-либо работ на путях, пока не идут поезда. А тут, на станции Большие Березки, работу «подпирал» дальний поезд. До его прихода оставалось всего час с небольшим.
«Успеют ли за это время сгрузить тепловоз?» — подумал Толя. Но тут на платформе появились энергичные, сильные люди, привыкшие действовать, словно на войне: смело, точно, стремительно. И Толе показалось, будто он видит чудесный сон. И сам он почувствовал себя участником каких-то необычайных событий, хотя, в сущности, ничего не делал, а только стоял и смотрел.
Бригада аварийного поезда действовала с быстротой и четкой организованностью пожарных в горящем доме.
Головной ограждения побежал с фонарем вперед по путям. Казалось, что над рельсами несется большой светящийся жук. Головному предстояло стать в восьмистах метрах впереди платформы, ограждая ее светом фонаря.
Такой же светлячок удалился от аварийного поезда назад, в сторону города, чтобы и с другой стороны предупредить, если случайно поезд или дрезина пойдет к станции.
Огни говорили: «Стоп! Впереди аварийный! Путь занят!»
Подъемный кран лапой уже подхватил тепловоз, и крановщик Долинюк помахал куда-то в темноту большой рукавицей:
— Вира помалу!
«Вира» — значит «наверх», — догадался Толя. Он стоял рядом с Михаилом Григорьевичем. Ему очень хотелось участвовать в разгрузке тепловоза. Успокаивало лишь то, что и начальник дороги Кущин стоит без дела.
И в это время из темноты раздался крик:
— Михаил Григорьевич! Помогите! Сюда! Скорее! Скоре-е-е!
8
Да, еще полчаса тому назад Женя стоял в темноте по колено в снегу и стучал в мягкую, обитую клеенкой дверь. Было холодно, мокро и, главное, обидно, что сразу не просыпаются, не отворяют ему. Всего полчаса тому назад. Ах, если бы все это могло вернуться! И темнота, и холод, и обида на мягкую, поглощающую звуки запертую дверь… Не было бы только того, что сейчас…