Я посмотрел на ее руку:
– Результат посещения пульта?
– Да, те самые светляки с температурой триста градусов. Я пыталась взять одного, но он расплавил перчатку.
Мне вспомнились слова Максимова о металлобиологии.
– Они металлические? – спросил я.
– В основном, по-видимому, они состоят из металла. Точный химический состав пока неизвестен, хотя по аналогии с дендритами можно считать их состоящими из сложных металлоорганических соединений.
– Живые?
Беата задумалась:
– Пока еще трудно сказать. В них протекают окислительные процессы, напоминающие дыхание, и восстановительные – на базе реакций фотосинтеза. Они могут ассимилировать металлы из сохранившихся там конструкций и некоторые элементы почвы. Может быть, они даже размножаются делением. Это еще неясно.
– А дендриты?
– Там все гораздо проще. Это – металлоорганические растения. Многое в механизме обмена веществ у них уже разгадано.
– Эти светляки летают?
– Нет, ползают, и то очень медленно. Значительно медленнее улиток. Их движение очень трудно заметить.
– Чем занимается сейчас Арсеньев?
Кажется, я задал вопрос, на который ей не хотелось отвечать.
– Видите ли, – сказала она после длинной паузы, – Арсеньев человек со странностями. Он не может простить себе, что уехал в тот день в город. Считает, что все произошло по небрежности. Впрочем, – спохватилась она, – не нужно было вам этого рассказывать. Ведь ваша жена…
– Замещала его в тот день?
– Да.
– Беата, – спросил я, – вы можете совершенно честно сказать, почему Арсеньев не хочет пускать меня туда?
– Совершенно честно? – переспросила она, глядя себе под ноги. – Нет, честно не могу. И пожалуйста, вообще больше ни о чем меня не спрашивайте!
За обедом Арсеньев и Максимов разговаривали о каких-то счетчиках. На меня они не обращали никакого внимания. Беата молчала, погруженная в изучение толстой тетради, которую ей передал Арсеньев.
Мне не хотелось есть. Я все время пытался найти объяснение странному поведению Арсеньева. Вообще, вся эта атмосфера недомолвок и нескрываемой холодности начинала меня раздражать.
Арсеньев прервал разговор с Максимовым и повернулся к Беате:
– Ну как?
– Замечательно! – ответила она, с трудом отрываясь от листка, покрытого формулами. – Просто изумительно!
– Живые? – спросил Арсеньев.
– Никаких сомнений.
– Ну что ж, поздравляю.
Арсеньев отодвинул стул и направился к двери. Я тоже встал:
– Алексей Николаевич!
Он скосил глаза в мою сторону и шагнул в коридор.
– Договаривайтесь обо всем с Максимовым.
Я снова опустился на стул.
– Ладно, ладно, – примирительно произнес Максимов, – завтра начнете помогать мне готовить скафандры.
Подготовка заняла пять дней. Я помогал Максимову крепить на скафандрах металлические сетки ловушек, пришивал карманы для батарей, таскал в грузовик кислородные баллоны, отправляемые на зарядку.
Рабочих на территории не было. Максимов сказал мне, что весь вспомогательный штат экспедиции находится на базе.
– Арсеньев, – пояснил он, – не любит, когда кто-нибудь тут околачивается.
В зону поражения должны были отправиться Арсеньев, Максимов и я. Однако в последний момент Арсеньев передумал и велел Максимову находиться в главном корпусе «в готовности номер один», как он выразился.
Вероятно, я выглядел очень жалким в тяжелом скафандре, согнувшись под тяжестью кислородного баллона, потому что, увидев меня в полном облачении, Беата не могла сдержать улыбку.
Зато Арсеньев был просто великолепен. Выпрямившись во весь свой двухметровый рост, он, казалось, совершенно не чувствовал веса многочисленных приборов, висевших у него на груди.
Наконец приготовления были закончены. Максимов проверил поступление кислорода в шлемы.
– Готово! – услышал я его голос в наушниках.
– Пошли! – ответил Арсеньев. – Идите, Шеманский, за мной.
Тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами скользили на гладком полу. Я пытался приспособить свой шаг к легкой, размашистой походке Арсеньева, но мне это плохо удавалось.
Коридор завернул вправо. Арсеньев скрылся за поворотом.
– Вот черт!
Я поскользнулся и шлепнулся на пол.
– Ну что там случилось? – спросил Арсеньев.
– Ничего.
– Ничего, так идите!
Я встал на ноги.
– Может быть, вернетесь, Шеманский? – раздался в шлеме голос Максимова.
– Нет.
Арсеньев поджидал меня, нетерпеливо постукивая перчаткой по стене.
– Старайтесь не отставать.
– Хорошо.
Мы прошли еще несколько десятков метров. Коридор кончился. Впереди была массивная металлическая дверь.
– Вхожу в зону, – сказал Арсеньев. – Вы слышите, Юра?
– Слышу.
Арсеньев открыл дверь, и мы начали спуск по винтовой лестнице.
Я изнемогал под тяжестью баллона. Дышалось с трудом. Липкий пот заливал глаза. Казалось, что этому спуску не будет конца. Низ лестницы терялся во мраке.
– Осторожно! – сказал Арсеньев. – Не споткнитесь.
Я почувствовал под ногами пол.
Арсеньев зажег висевший у него на груди фонарь. Мы находились в большом зале, облицованном белой плиткой, со множеством панелей на стенах.
– Как связь, Юра? – спросил он.
– Ничего. Много помех.
Их голоса прерывались в наушниках моего шлема треском разрядов.
– Пишите, Юра, – сказал Арсеньев.
Он начал диктовать цифры, перемежающиеся короткими фразами: «жесткая составляющая», «градиент», «вектор».
– Перестаньте сопеть, Шеманский, – неожиданно сказал он. – Вы что, плохо себя чувствуете?
– Нет.
– Если вам трудно дышать, прибавьте кислорода.
Я повернул рычажок на груди. Сразу стало легче.
– Все? – спросил Максимов.
– Все. Сейчас я пройду в сектор А-три. Оттуда, наверное, связи не будет. Вы, Шеманский, ожидайте меня здесь. Слышите, Юра? Шеманский остается в диспетчерской.
– Слышу.
Арсеньев пересек зал и шагнул в темный проем. Некоторое время я еще видел отблеск его фонаря на стенах уходящего вдаль коридора.
В шлеме опять раздался голос Максимова:
– Алексей Николаевич!
– Да.
– Хорошо бы попытаться там снять векторную диаграмму вторичного излучения.
– Попробую, если…
Дальше я не расслышал. Мешал треск разрядов.
Прошло минут пять.
– Ну, как у вас дела, Шеманский? – спросила Беата.
– Стою, как соляной столб.
– Вот и умница! – В ее голосе мне почудилась насмешка.
Все это начинало меня бесить. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы останавливаться на полпути и служить объектом иронии какой-то девчонки.
Я сделал несколько глубоких вдохов и отправился искать Арсеньева с твердым намерением объясниться здесь же начистоту.
Пройдя по коридору несколько сот шагов, я обнаружил, что он раздваивается.
– Алексей Николаевич! – позвал я.
Никакого ответа.
Не имело смысла гадать, в каком из коридоров он мог находиться. Я свернул налево.
В красном свете неоновой лампочки индикатора электростатического поля, горевшей на моем шлеме, многочисленные двери, обитые свинцовыми листами, отливали тусклым металлическим блеском. Я попробовал открыть одну из них, она оказалась запертой.
Я пошел дальше. Мария много рассказывала мне об установке, но я никогда не предполагал, что это такое грандиозное сооружение. Настоящий подземный город.
Неожиданно впереди мелькнул голубоватый свет.
– Алексей Николаевич! – снова позвал я.
Опять нет ответа, только треск разрядов.
Сначала мне показалось, что одна из дверей усеяна сотнями маленьких лампочек. Подойдя ближе, я понял, что это светлячки, о которых рассказывала Беата. Они сидели на свинцовой обивке двери среди странных наростов, напоминавших кактусы.
Я уже не мог тратить время на то, чтобы получше их разглядеть. Прошло более двадцати минут, как я расстался с Арсеньевым. Он уже мог вернуться. Легко представить себе его ярость, когда он увидит, что меня нет на месте.
Я прошел еще немного и уже собирался повернуть назад, когда заметил яркое пятно света вдали.
Часть коридора в этом месте была разрушена. В большом проломе виднелось голубое небо. Впереди коридор был завален обломками бетона вперемешку со стальными конструкциями. Слева в стене зияло большое отверстие. Я заглянул туда. В огромном зале перед параболическим экраном стояла человеческая фигура.
«Арсеньев? Но почему он без скафандра?» В его неподвижности было что-то зловещее.
Я пролез в проем и побежал к нему. Бешено колотилось сердце от бега. Я задыхался, перед глазами мелькали красные пятна. Смотровое стекло запотело от учащенного дыхания.
Я остановился, чтобы продуть шлем…
Это был не Арсеньев. Вполоборота ко мне, прижав левую руку к груди, стояла… Мария! Нет, не Мария, а ее статуя, отлитая с необычайным искусством из зеленоватого тусклого металла.
Я сделал несколько шагов вперед.
Очень медленно, как это бывает только во сне, она повернула голову и улыбнулась.
Дальше все потонуло в клочьях серого тумана, перешедшего в густой плотный мрак.
Мне очень трудно восстановить в памяти все, что было дальше.
Очевидно, я долго находился в бессознательном состоянии.
Когда я открыл глаза, то лежал на полу без шлема. Моя голова покоилась на гладких металлических коленях.
– Очнулся? – спросила Мария, кладя мне на лоб ледяную руку. – Мне пришлось снять с тебя шлем. Кончился кислород, и ты начал задыхаться.
«Теперь уже все равно», – подумал я.
– Я знала, что придешь.
– Что с тобой случилось? – спросил я.
– Не знаю. Я очень плохо помню тот день. В памяти осталась только вспышка света, а потом наступила вот эта странная скованность. – Она провела рукой по моим волосам. – Ты мало изменился.
– Вот только поседел, – сказал я.
– Как я рада, что ты здесь. Ведь мне почти никого не приходится видеть.