Более ста лет назад американский дипломат Джордж Марш написал книгу «Человек и природа» и в ней привел длинный список преступлений человека перед природой. Марш многого не понимал и все же не был беспросветным пессимистом. Современные же маршисты, маршируя от той же самой печки, приходят к совсем не утешительным выводам. Но ведь счет-то ведется односторонний, перечисляются все потери и замалчиваются полученные взамен приобретения. Уж будто бы только истребляли? А возьмите антоновскую яблоню с тонной плодов на ветвях, асканийского барана с пудом шерсти, курицу, несущую две сотни яиц в год, капустный кочан в полпуда весом, корову, дающую ведро молока за один удой — таких растений и животных дикая природа не знает. Хлебные злаки, овощи, домашние животные, вообще все, что дает сельское хозяйство и что составляет основу нашего питания, — все это создано человеком. Таким образом, хозяйственная деятельность человека носит ярко выраженный созидательный характер.
Под влиянием хозяйственной деятельности человечества производительные силы природы увеличивались. Возьмем факт общеизвестный. На него указывал Д. Н. Прянишников (1865–1948 гг.) в своих лекциях студентам. В Западной Европе в 1770–1780 годах снимали пшеницы по 7 центнеров с гектара, в 1840–1885 годах — 16 центнеров, к 1925 году постоянный и устойчивый урожай повысился до 30 центнеров.
Д. Н. Прянишников подсчитал, что природа нашей страны позволяет при нынешних возможностях увеличить продукцию сельского хозяйства в 12–14 раз.
А сейчас наступает эра химии. Лет двадцать назад всякий искусственный материал встречался недоверчиво и пренебрежительно: «Эрзац, сплошная химия, фальсификация, подделка!» А в недавнее время, когда я впервые встретил на улице девушку в роскошнейшем кожаном пальто яркой расцветки с такой тщательно обработанной поверхностью, что глазу скользить по ней мягко, то невольно остановился и восхищенно спросил:
— Должно быть, очень высокий сорт кожи? Как это называется? Шевро, хром, сафьян?
— Нет, — отвечает, — синтетика.
Теперь слово «синтетика» произносят почтительно и только спрашивают: «Отечественная или импортная?»
Наш разговор идет о лесах. А о самом остром из всех разыгрывавшихся в природе конфликтов я рассказал для сравнения. Попробуем перенести рыбные дела на лесной язык. Положение в рыбном хозяйстве станет понятным леснику, если он представит, что деревья утратили способность плодоносить, что у нас начисто вымерли сосна, ель, дуб и даже осина и мы вынуждены довольствоваться канадским тополем и хемлоком, посылая за ними флотилии кораблей через океан.
Но в лесах ничего подобного не произошло, условия существования деревьев не изменились. Перед лесоводами не стоят такие головоломные задачи, какие встали перед ихтиологами.
Развитию лесного хозяйства не препятствуют никакие новые обстоятельства, возникшие в природе. Лес — самый безмятежный и наиболее перспективный из всех разделов природы. Есть полная возможность умножить и качественно улучшить наши лесные богатства. Уровень лесного хозяйства не зависит ни от чего другого, кроме размера государственных ассигнований.
У нас до леса руки не дошли, работа запущена. Десять лет назад в нашей стране расходовалось на лесное хозяйство 200 миллионов рублей в год, этого явно было мало. В 1965 году расходы возросли до 493 миллионов рублей, охраной леса и уходом за лесом занято полмиллиона человек.
В последнее время в Советском Союзе ежегодно сажается и сеется по два миллиона гектаров леса, то есть столько же, сколько проходится сплошными рубками. Но мы не вправе считать наши обязанности перед лесом выполненными.
Наши таежные северные и сибирские леса плохи, заболочены, медленно растут; уничтожают их пожары и грызут гусеницы да личинки всяких вредных насекомых.
Это ложный взгляд, что пусть-де леса стоят, как прежде стояли, и ничего якобы с ними делать не надо. Чтобы все леса привести в порядок, нужны экскаваторы, канавокопатели, бульдозеры, путеукладчики, тракторы, плуги, посадочные машины, самолеты и вертолеты. Все это стоит денег. Нужны, стало быть, деньги.
А благочестивыми словами о сбережении лесов делу не поможешь. Пустая болтовня давно уже всем осточертела.
Зеленый пояс
Профессор Тимирязевской сельскохозяйственной академии по кафедре лесоводства Владимир Петрович Тимофеев — пропагандист посадок лиственницы. И конечно, большой знаток этого быстрорастущего, крепкого, долговечного дерева, легко переносящего всякого рода невзгоды. У него диссертация докторская была о лиственнице, да за нее же он получил и лауреатство.
В каком бы уголке Московской области ни сажали лиственницу, профессор не утерпит и обязательно съездит поглядеть: как там у них получается, все ли правильно делают, нет ли каких ошибок?
Да не одна же лиственница. Не может профессор безучастно отнестись ко всему, что происходит в лесах Подмосковья. А подмосковные леса — очень важные и очень трудные, потому что соседствуют с чрезмерным сгущением людей, построек, дач, дымящих заводских труб, сыплющих на окрестности ядовитую золу и копоть. Все это вторгается в жизнь лесов, нарушает ее нормальный ход. У подмосковных лесоводов множество всяких забот. Профессор Тимофеев не стоит в стороне и частенько выезжает из города: все надо поглядеть своим глазом. А я бываю рад, когда удается его сопровождать.
Лес доступен только пешей ноге. Прогулки иной раз бывают утомительными. Отсюда понятно, почему щепетильный и даже церемонный Владимир Петрович однажды летом согласился зайти передохнуть на дачу моего приятеля в Щелковском районе.
— Для таких калик перехожих пенсионного возраста, как мы с вами, всякое пристанище — благо.
Дачный поселок расположен в лесу. Участок моего приятеля весь заставлен столетними соснами и елями. Домик вдвинулся промежду них осторожно и при постройке не побеспокоил деревьев.
Надо сказать, что мой приятель — большой любитель леса и страстный его защитник. Услышит по радио про успехи лесорубов или хотя бы про их обещания дать стройкам больше древесины — обязательно покачает головой и скажет: «Истребляют леса, разводят суховей». Напечатал в газетах несколько заметок на эту тему, присутствовал на собрании в Доме ученых и кричал из зала: «Суховей разводят!»
Внезапный приход известного профессора лесоводства не мог не порадовать любителя леса. Встретили нас радушно. Хозяйка принялась выставлять на стол угощение, а хозяин повел мыть руки после дороги. Умывальник висел на стволе живой ели с лохматыми зелеными ветками, а над ним громадными гвоздищами прибиты палка для полотенца и несколько полок: для мыла, для щеток, для зубного порошка и прочих снадобий. Любит человек во всем удобство.
Под рукомойником не стояло таза или какой-нибудь другой посудины; мыльная вода стекала на корни дерева.
По лицу профессора проскользнула тень недоумения. Как человек чрезвычайно деликатный и не позволяющий себе замечать промахи окружающих, он ничего не сказал, но сделал попытку уклониться от мытья рук: нет, мол, в этом необходимости, по лесу ходили, а там чисто.
Я же, воспитанный менее тонко, сказал хозяину:
— Эх ты, хранитель природы! Сколько же ты гвоздей в несчастную елку заколотил! Почему не прибил рукомойку с этажерками к столбику или к забору?
— Я так полагал: дереву ничего не сделается. От поливки оно еще лучше растет.
— Ты же изранил, — говорю, — елку. Уж коли тебе невтерпеж, вколачивал бы лучше гвоздищи в сосну, благо она рядом.
— Какая разница?
— Большая. Сосна обильно заливает рану смолой, она переносит легче. А елка — дерево тонкокорое, малосмольное; через раны она заражается гнилостными грибковыми болезнями. Она не переносит поранений. Не в долгом времени погибнет твоя вековая ель. Вот и выходит, что сам ты разводишь суховей.
В разговор вступил профессор и со свойственной ему мягкостью заметил:
— Не следует прибивать ни к ели, ни к сосне и ни к какому другому дереву. Дело ведь не только в гвоздях, но и в том, что корни дерева обильно поливаются мыльным раствором, а в мыле содержатся соли. Они могут быть губительны.
Мой приятель пробовал оправдаться:
— А как же Чехов? Когда он построил в Ялте дачу и посадил деревья, воды было мало, и деревья всегда поливались помоями из умывальника. Это же известно из переписки писателя с сестрой. И хорошо действовало: розы цвели, персики вызревали.
Я перебил:
— Не спорь. Склонись перед авторитетом профессора!
Приятель шутливо ответил:
— Под тяжестью улик подсудимый признал свою кину. Моя неграмотность в вопросах лесоводства доказана. Я расписался в ней молотком, гвоздями и бочками вылитых помоев. Но, граждане судьи и присяжные заседатели, не на меня одного должна пасть ответственность. Грех пополам!
— С кем? — спросил профессор.
— С вами, учеными-лесоводами.
Профессор В. П. Тимофеев изумился необычайно:
— В чем же мы виноваты?
— Вы не написали для нас, рядовых граждан, ни одной популярной книги о лесе.
— Мы старательно пишем. Существует огромная научная и учебная литература. Почему не читаете?
— Пробовал читать учебник, написанный профессором Ткаченко, да бросил: очень трудно, мне не по зубам. После учебника у меня в голове засела путаница. Я привык думать, что все явления природы текут по незыблемым законам, не допускающим никаких исключений, что один предмет безусловно хорош, другой безусловно плох. А в учебнике лесоводства на каждый закон приводится сотня исключений. При одной комбинации условий выходит так, при другой иначе. Например, в одном случае лес сушит почву, в другом увлажняет. Читаю: «лесные пожары — страшное зло», и на той же странице сказано, что во многих случаях пожары приносили лесам пользу. Вот, например, в Теллермановской роще Воронежской области сгорел худой лесишко, а на его месте после пожара вырос великолепный дубняк. Не было бы счастья, да несчастье помогло.