— …Вот смотрите. Эти ножи были изъяты у вас в присутствии понятых. Финка — в гараже, складной и бритва — в принадлежащей вам машине. Ни на одном из них, разумеется, нет видимых следов вещества тормозных шлангов. Но аппарат, производивший анализ, — очень точный и чувствительный аппарат. Он не обнаружил вещества шлангов на финке и складном, а на сделанном из бритвы обнаружил. Почему?
— Мало чего он там обнаружит… Бред какой-то, — отмахнулся Казалинский.
Журавлев был терпелив.
— Хорошо, но все же постарайтесь усвоить — это заключение имеет для суда силу вещественного доказательства. — Он накрыл ножи газетой и продолжал: — Скажу более. Следствие располагает еще одним заключением, а именно: надрез на шлангах сделан в тот самый день, когда принадлежащая Короткову машина находилась на автобазе номер два. Это установлено экспертизой совершенно точно. В тот же день вашу машину проверяли на автобазе — развал колес, не правда ли?
— Проверяли, ну и что? Я туда не приезжал.
— Машину приводил какой-то молодой человек. Кто он?
— Так, попросил одного.
— Кто он? Как фамилия?
— Зовут Сашкой, а фамилию не знаю. Я его всего пару раз видел.
— Где он живет?
— Не знаю. Кажется, нездешний.
— И так вот, без сомнений, доверили машину?
— А что бы он с ней делать стал?
— Для чего нужно было резать шланги?
Казалинский подался вперед, вытянул перед собой руки ладонями вверх.
— Вот и я спрошу: ну для чего мне резать эти проклятые шланги? Что мне — моей базы мало? Еще и это на свою голову?
— У вас были с Коротковым общие интересы?
— Были.
— Какого рода?
— Известно какого — он мне записочки от Перфильева носил, я исполнял.
— Вы хотите сказать, что хищения на базе производились по приказу Перфильева?
— Не хочу. Уже сказал.
— Значит, главным был Перфильев?
— Неужели я?..
Журавлев позвал из-за двери конвойного. Казалин-ского увели. У Журавлева была давно выработавшаяся манера — кончать допрос на болевой, как он называл, точке. Это часто помогало.
Достав из сейфа личное дело Казалинского, он еще раз перечитал его.
Из анкеты явствовало, что гражданин Казалинский — 1928 года рождения, беспартийный, образование — семь классов, трудовой стаж с 1945 года — всю жизнь работал, имея дело с материальными ценностями. Он начинал учеником в мясном магазине и дослужился до поста директора овощного магазина. Под судом не был, но под следствием состоял. В трудовой книжке, где значилось, что он был уволен с должности директора по статье Кодекса законов о труде, записано, что ему отказано в праве занимать в торговых организациях должности, связанные с материальной ответственностью. В тот год Казалинский сменил специализацию и стал работать на различных складах и базах. А восемь лет назад сменил и место жительства и приехал сюда, в родной город Журавлева. На центральной базе он за это время прошел путь от кладовщика до директора.
Журавлева вовсе не интересовало сейчас, кто его продвигал, хотя в делах подобного рода знать это бывает небесполезно. Существенное состояло в том, чтобы точно установить характер субординации в связке Перфильев — Коротков — Казалинский. Это Журавлев считал чем-то вроде мерительного инструмента, с помощью которого можно выверить версию о покушении Казалин-ского на жизнь Короткова и в конце концов определить меру вины каждого.
Чисто технической, если так можно выразиться, стороной деятельности преступной группы занимался Ковалев, ион быстро продвигался к окончанию. Журавлев должен был не отстать, поэтому он отказался от своего первоначального намерения отложить на несколько дней допросы Короткова, который лежал теперь в изоляторе для подследственных. Журавлев хотел дать ему как следует оправиться после аварии, но врач объяснил, что Короткова, если бы не переломы, хоть сию минуту можно зачислять в авиацию, так что никакими допросами ему не повредишь.
Журавлев захватил кассетный магнитофон и отправился в изолятор. Кроме магнитофона, у него был небольшой чемоданчик, а в чемоданчике в числе других бумаг имелся один документ. Когда Короткова брали под стражу и переводили в изолятор, среди его вещей обнаружили старый, наверняка военных времен, кожаный кисет, пузатенький и неимоверно тяжелый, набитый под горло, перетянутое шелковым шнурком. В нем оказались перстни, брошки, серьги, браслеты и золотые десятирублевики царских времен. Опись содержимого кисета, лежавшая в чемоданчике, была важным документом.
Он предвидел, что, несмотря на пренебрежительное к нему отношение, Коротков обрадуется его появлению, и не ошибся. Все подследственные стремятся к какой-то определенности и трудно переносят медленное течение следствия. Коротков не составлял исключения.
Войдя в палату, Журавлев взял из-за стола стул, поближе подвинул его к кровати и спросил о самочувствии. Коротков не жаловался. Журавлев объяснил, что хочет записать допрос на магнитную ленту, но, может быть, лучше сначала просто поговорить откровенно?
— Можно и поговорить, — охотно согласился Коротков.
Журавлев поставил магнитофон на стол, не включив его, заложил руки за спину и прошелся вдоль кровати взад-вперед.
— Вы, Коротков, при последней нашей встрече сказали инспектору Синельникову, что познакомились сначала с Казалинским, а потом уже с Перфильевым. Обрисуйте, пожалуйста, на какой почве произошло знакомство с Казалинским.
Коротков здоровой рукой взъерошил свои и без того спутанные волосы и спросил:
— Вы в колхозе «Золотая балка» с Сидоренковым говорили?
— Нет, но я знаю, чем он занимается. С ним беседовал работник ОБХСС.
— Ну так вот… Сидоренкову надо было десять кубометров стройматериалов достать. Он мне сказал, что директор базы Казалинский в принципе всегда готов это устроить, но он терпеть его не может, Сидоренкова то есть. Не хочет с ним связываться. А я ему неизвестен, со мной он согласится иметь деловые отношения. А я внакладе не останусь. Так говорил мне Сидоренков.
— А почему Казалинский не терпел Сидоренкова?
— Просто из осторожности. Этот Сидоренков три раза сидел.
— За что?
— За такие вот штучки.
— Но как же вы подошли к Казалинскому?
— У него есть слабость.
— А именно?
— Он любит золотые червонцы царской чеканки.
— Они у вас были?
— Не у меня. У Сидоренкова.
— Такой осторожный человек… — с сомнением сказал Журавлев. — Как же от незнакомого принимать?
— Я сказал, что от Сидоренкова. Как он просил.
— Непонятно. Казалинский же его, как вы говорите, боялся. Не увязывается, знаете ли.
— Все на месте. Клешня не хотел контачить с ним напрямую. А через прокладку не возражал.
— Вы, значит, служили только прокладкой? — Вопрос был не без подвоха, но Журавлев и не скрывал этого, зная, что Коротков тоже все поймет.
— Вы ж предлагали откровенно, а сами ловчите. Я не пешка, — сказал Коротков.
— Я не считаю вас пешкой. Наоборот. — В этих словах Журавлева заключался уже не подвох, а очень опасный для Короткова смысл. И тот опять все оценил.
— Не надо лишнего, — деланно-умоляюще попросил Коротков. — Я получал свою долю, но не надувайте этот шарик так сильно, может лопнуть.
Журавлев не собирался разубеждать Короткова, будто имел в виду не то, о чем он подумал, а совсем иное — ну, например, его личные качества.
— С Александром Антоновичем Перфильевым вы познакомились позже, — сказал он, оставив слова Короткова без внимания. — Как это произошло?
— Сначала я познакомился с его дочерью.
— Случайно?
Коротков ухмыльнулся.
— С красивыми девочками не знакомятся случайно. Это делается умышленно.
— По-моему, теперь неоткровенны вы.
— Есть немного, — жестко сказал Коротков. — А вы ходите вокруг да около. Давайте в лоб.
— С удовольствием… Я предполагал, что на Перфильева вас вывел Казалинский. Так должно быть поло-гике вещей. Но я могу и ошибаться.
— Не ошибаетесь.
— Значит, это он подсказал относительно Елены Перфильевой?
— Да.
— У вас что же, был открытый разговор — мол, сойдись с дочерью, чтобы войти в доверие к отцу?
— Не так примитивно. Просто затеялся мужской разговор…
— В первую же встречу?
— Нет, это было уже после тех десяти кубометров. Мы стали видеться.
— Ну и?..
— Казалинский сказал, есть в городе одна девчонка — пальчики оближешь. Жалко, он для нее староват. Да и не очень-то легко подступиться.
— Мало ли в городе красивых девушек… Он что же, адрес вам сообщил?
— У нее автомобиль. Он сказал, где она заправляется. И номер машины.
— А кто она, чья дочь, кем работает Перфильев — не объяснил?
— Он объяснил: хоть у нее и автомобиль, но девочка, кажется, нуждается в деньгах.
— Вы не сочиняете? — Для Журавлева все это звучало дико.
— Сочинить можно и похлеще. Я вам голую правду.
— Ну и что же дальше?
— Познакомились. У нее тогда недавно умерла мать. Ездила на юг на моей машине. Она неважно водила. Я ее заодно и подучил. Потом дал взаймы пятьсот.
— Она вернула?
— Нет, конечно. Мы собирались пожениться.
— Казалинский радовался вашему успеху?
— А как вы думаете?
Они еще ни разу не притронулись к тому главному предмету, ради которого велся этот долгий разговор, но у Журавлева сложилось отчетливое ощущение, что Коротков считает подразумеваемый, умалчиваемый предмет совершенно ясным для него, Журавлева. Идя сюда, Журавлев допускал, что Коротков примет ту же линию поведения, какую выстроил Казалинский: сваливать основную вину на мертвого Перфильева. Но из того уже, что было тут сказано, можно сделать заключение: Коротков решил вести себя иначе. Даже если у них с Ка-залинским существовал на сей счет предварительный сговор. Поэтому Журавлев перескочил через ненужные ему сейчас подробности и приступил к основному.
— С вашего позволения, давайте определим роли. Образовался, как говорится, триумвират — вы, Казалинский и Перфильев…