После этого я его долго не встречала. Потом перед Октябрьским праздником столкнулись в универмаге, в парфюмерном отделе, он духи покупал и был вроде бы в порядке. Извинялся, что еще долг не отдал. А под Новый год забежал ко мне на минуту. Очень вальяжничал. В дубленке, в новом костюме и чуть под хмельком. Долг принес. Я говорила — могу и подождать, но он деньги на стол бросил.
Вот, пожалуй, и все. Больше мы ни разу не разговаривали. Так, на улице иной раз встретимся… «Как живешь?» — «Ничего…» И разойдемся.
Он даже внешне стал неузнаваем. Костюмы на заказ. Какая-то лихость в лице. А впечатление жалкое…
— Что я могу сказать об отце? О мертвых — или ничего, или только хорошее.
— Меня интересуют последние три года. Кажется, он сильно изменился…
— Ничего удивительного. Он безумно любил маму… Ее смерть была большим ударом.
— А в чем это выражалось?
— Пить стал.
— И все?
— Ну сами понимаете, где гулянка — там женщины.
— Вы знали его знакомых?
— Кое-кого видела.
— Что это были за женщины?
— Молодые.
— Вы не пробовали его образумить?
— Это было бы бесполезно.
— У него, если мне не изменяет память, день рождения — двадцать пятое сентября?
— Да.
— Простите, нескромный вопрос: тогда, в семьдесят девятом, вы ведь этот день тоже отмечали?
Пушистые ресницы едва приметно дрогнули.
— Вы уже разговаривали с моей очаровательной тетей?
— Разговаривал.
— Да, отмечали. Не очень-то весело, правда.
— Слава Коротков тоже был?
— Да.
— Между прочим, вы не знаете, как он познакомился с вашим отцом?
— Понятия не имею.
— Отец никогда ничего об этом не говорил?
— С какой стати ему об этом говорить?
— А вы, если не секрет, как относитесь к Короткову?
— Нормально. По-моему, очень приличный человек. Самостоятельный.
— Еще более нескромный вопрос: он за вами не ухаживал?
— Кажется, на такие вопросы можно и не отвечать?
— Не только на такие.
— Ну хорошо. Он учил меня водить машину. И вообще, мы дружим на автомобильной почве… Но какое все это имеет значение? Отец мертв.
— Поверьте, мне самому неприятно ворошить прошлое, вторгаться в вашу личную жизнь. Но необходимо кое-что прояснить. Служба обязывает.
— Прояснить, чтобы бросить тень на отца?
— Вы вначале сказали, что о мертвых или — или… Но есть и другая поговорка: мертвые сраму не имут.
— Мне дорого доброе имя моих родителей.
— Понимаю ваши чувства… Ваш отец, кажется, не очень беспокоился о своем добром имени, но мне не хотелось бы на него покушаться. Вы постарайтесь войти в мое положение. Поверьте, я спрашиваю вас не из праздного любопытства. Существует некая истина, до которой я должен добраться.
— Ничего не имею против.
— Благодарю вас… Так вот, скажите, пожалуйста, кого отец считал своим лучшим другом?
— У него не было друзей отдельно от мамы.
— Мы говорим о последних трех годах. С кем он чаще всего встречался?
— Откуда мне знать? Гости у нас бывали редко.
— А в тот раз, на дне рождения, кто еще был, кроме Славы Короткова?
— Не помню.
— Но все-таки… Вы так молоды… Неужели память уже отказывает?
— Три года прошло… Были какие-то совершенно незнакомые мне люди.
— А Слава с кем?
— Можете записать — он был ради меня.
— Вы же видите — я ничего не записываю. Отец ваш, кажется, испытывал тогда материальные затруднения?
— Я всегда говорила, у моей тетушки язык как помело. Ничего не скажешь, героический подвиг — дать родному брату взаймы полтысячи.
— У меня не осталось впечатления, что она этим хотела похвалиться.
Пушистые ресницы широко распахнулись.
— А у вас, товарищ Синельников, нет такого впечатления, что вы копаетесь в старом, грязном белье?
— Признаюсь — есть. Но тем не менее… Раз уж мы начали, давайте пройдем до конца… Значит, затруднения были, а к декабрю все наладилось. Вы не интересовались у отца, откуда появились деньги?
— Во-первых, я его денег не считала. А во-вторых, к чему вы все это подводите?
— Я просто сопоставляю. А когда приблизительно Коротков познакомился с вашим отцом?
— Ну… кажется, в тот год, когда умерла мама, они уже были знакомы.
— Это понятно, он же был на дне рождения. А что их связывало? Общих интересов как будто никаких. Разница в двадцать два года.
— Об этом вам лучше спросить у Короткова. По-моему, отец никогда не придавал значения разнице в возрасте. Во всяком случае, в отношении женщин.
— Вы его осуждали?
— Ни капельки!
— Марию Лунькову знаете?
— Это Манюня? Еще бы! Последняя любовь…
— Что она собой представляет?
— Проходит под глупенькую, а по-моему, прикидывается. Доила его, наверно.
— Ну я вас утомил… Еще два-три момента, и пора закругляться…
— Ничего. Мне любопытно; меня еще ни разу не допрашивали.
— Но это не допрос. Формально допрашивают не совсем так.
— Тогда надеюсь, что до формального дело не дойдет.
— Я тоже… Скажите, тогда, в прошлую среду, когда случилось несчастье, вы с Коротковым виделись?
— Нет.
— Зачем же вы говорите неправду? Он был у вас. Могу даже назвать время. В половине первого ночи.
Пушистые ресницы сомкнулись, голова поникла, русый локон упал на чистый белый лоб.
— Был. Я ошиблась.
— Он не сказал вам, что произошло с отцом?
— Нет. Он же сам тогда не знал точно. Дал понять, что, возможно, с отцом случилось какое-то несчастье, сказал — он исчез непонятным образом.
— А для чего же он к вам приезжал так поздно? Только для намеков? О чем вы говорили?
— Наверно, хотел как-то смягчить, подготовить…
— Он добрый человек?
— Ко мне Слава всегда относился по-товарищески.
— Хорошо. Извините за назойливость. Вы ведь должны в четверг ехать со стройотрядом на БАМ?
— Должна была… Из-за отца мне разрешили приехать позже… Когда мне будет удобно…
— Ну и правильно. Если я вам не надоел, мы еще как-нибудь поговорим.
— Пожалуйста.
Раньше я в судьбу не верила. Мистика — три листика… А тут поверила…
Это прошлым летом было, я уже у Славки работала. Раз вечером бабуся моя в аптеку попросила сходить, раунатин у нее кончился. Ну топаю в дежурную, на угол Комсомольской и Павловской. А там скверик есть, знаете? Лавочки стоят… Ветрено было, пыльно, в сквере ни собаки, а на одной лавочке под фонарем кто-то сидит. В шляпе, голова запрокинута. Иду мимо, а он: «Девушка, можно вас на минутку?» Думаю, ханурик какой-то, алкаш, но остановилась. Гляжу — мне в папаши годится, говорю: «Вы, дядя, совесть в чужих очках покупали?» Но вижу: не пьяный. А он: «Если нетрудно — нитроглицерин». Он, видно, в аптеку и шел, да не дошел. Ну я бегом, в кассе пробивать не стала, говорю в штучном: дайте нитроглицерину, человеку плохо, сейчас вернусь. Ну она поняла, сунула колбочку, я обратно к нему бегом — хорошо, на низком каблуке была. А он уже и «мама» сказать не может. Положила я ему в рот таблеточку, а он пальцами показывает — две надо. Я присела, подождала, пока в себя придет… Ну он быстренько оклемался. Спрашиваю: может, «неотложку» вызвать? Ничего, говорит, уже все в порядке, а как вас зовут? Ну если «как зовут?» — значит, правда все в порядке. Встала я, а он: «Ради бога, ради бога, мое имя Александр Антонович, не подумайте плохого, я вам так благодарен». И так далее. Сказала и я свое имя-отчество, а он в кармане роется — ну, думаю, если сейчас деньги предложит, плюну ему на сапоги, на туфли то есть. А он достает шариковую ручку, красивая такая, фээргэшная, — возьмите на память. Я сдуру пошутила — короткая больно память, к ней же нового баллончика не найдешь, а он спрашивает: «Вы курите?» — «Курю, конечно». И он дал мне газовую зажигалку. «Ронсон», дорогая… Я отказывалась, но он за сердце начал хвататься, и пришлось взять. Хотела его проводить, а он говорит: мне тут недалеко. Ну до свидания — до свидания. Я в аптеку, взяла раунатин, расплатилась — и домой.
Зажигалка — люкс. Она какая-то электронная, что ли, камушки вставлять не надо, только заправляй газом. Но я этого дядечку скоро бы забыла, если бы не Славка.
Едем мы как-то из Снегиревки в город, он заводит толковище: то да се, не надоело ли тебе со всякой шантрапой валандаться? В смысле — с мальчишками. А я как раз со своим Витькой разбежалась. Зануда он порядочный. Все хорошим манерам учил — не так повернулась, не туда пошла. На мои мороженое ели, я ему пиво выставляла, а он на мотоцикл откладывает. Говорит, куплю — и махнем на Черное море. Я, значит, на заднем сиденье. И каску на меня наденешь, спрашиваю. «А как же? — говорит. — Так полагается по правилам». Ну и сказала я ему «ку-ку».
А Славка пристал: давай познакомлю с мужиком. Уже немолодой, но к молодым женщинам не ровно дышит. И не жлоб. И деньги есть. И вдовец. И все при нем.
Черт с тобой, говорю, познакомь, но чтобы без хамства. Сам-то Славочка тоже под меня шары катить пробовал, он же неотразимым себя считает. Да фигушки — не для него росла…
У Славки и план готов — я домой, он в гостиницу, помоемся, переоденемся, он этого мужика захватит, потом заедут за мной, и втроем в «Избушку». На Московском шоссе загородный ресторан знаете?
Почистила я перья, блеск навела, а тут и Славка сигналит. Еще светло было, выхожу, они у машины стоят, мужик этот курит. Славка уже хотел нас знакомить, а у того сигарета изо рта на землю упала. Стоит он как столб и шепчет: «Это же Мария». Оказалось, Славка Александра Антоновича привез, того самого, которого я нитроглицерином кормила. Запомнил он меня.
Ну скажите: не судьба? Я его тоже, конечно, узнала, но он не таким старым показался, как тогда. Костюмчик — шик. Галстук повязан, как у дипломата. А главное — глаза мне понравились. Сразу видно — добрый мужик.
Гульнули мы по всем правилам, но он ко мне в гости не набивался. Визитку дал, просил звонить — хоть домой, хоть на работу. А мне тем более набиваться ни к чему, не собиралась я звонить. Но тут Славка начал мозги пудрить: Саша не ест, не пьет, Саша сохнет, всем расчет дал — одна я ему снюсь.