Короче, опять встретились, потом еще, и пошло-по-ехало. Он мне стал вроде отца. Своего родного я не помню, они с матерью развелись, когда мне четыре года было, а мать умерла, когда восемь.
Но это только сначала, а потом все наоборот. Такой он был неприютный, такой несчастный… Честно, я перед ним себя старухой чувствовала.
Нет, на людях он марку держал, солидный такой, серьезный. А останемся вдвоем — раскиснет и как ребенок.
Меня он, наверно, и вправду любил. Раз говорит: давай поженимся. Я хохотать стала, но он не обиделся, сказал, что у него дочь такая же, даже на полгода старше. А жить он рассчитывал не больше десяти лет. Так что все кончилось шуткой: не захотел он оставлять меня молодой вдовой.
Но эта идея у него в голове долго шевелилась. Потому и решил познакомить меня с Еленой. И вышла ерунда.
Привез меня Саша к себе домой, по дороге все объяснял, что очень она у него строгая и капризная. Поглядели мы друг на друга: о чем говорить? У нее такое выражение, как будто я кровь из вены брать приехала с толстой иглой. А я вижу: тоже хороша штучка. После мы еще раза три встречались, а тогда она сумку в руки — и упорхнула. Кто я, что я — Саша ей не уточнял, и так ясно. А он перед ней как побитый. А когда Саша мне квартиру показывал, вижу — в ее комнате на стуле Славкины брюки серые и кожаная куртка. Спрашиваю: он что, живет у вас? Говорит: бывает. Я Славку потом прикупила, он обозлился: не болтай, кричит, она девушка приличная, интеллигентная. Я, значит, неприличная, потому что не исполнила его желаний. Но не в этом дело…
Саша очень переживал, что мы с Еленой не сошлись. Один раз приехал совсем расстроенный. Прекрасная Елена устроила ему из-за меня такой концерт — нитроглицерин не помогал. Ну отпоила я его, и он кается. Раньше у него знакомые менялись, а тут — я одна. А это уже опасно для дома. Я говорю: пусть она не беспокоится, ничего мне не нужно. Он мне деньги на вещи, конечно, давал, приоделась. Но — хотите верьте, хотите не верьте — не за тряпки он мне нравился… Не могла я его вот так взять и бросить…
Зимой что-то с Сашей случилось. Придет хмурый, слова не вытянешь. И сразу водку на стол. А напьется — смотреть противно. Анекдоты какие-то дурацкие, и сам над ними хихикает. Или начнет про своих знакомых рассказывать — этот благородный, этот хам, тот ни рыба ни мясо. А мне неинтересно, я их никого не знаю. Тем более Саша людей не по именам называл. Он любил разные прозвища давать. Славку, например, он звал «Отдел кадров».
Был у него какой-то Клешня. Саша при мне никогда матом не ругался, а тут вспомнил этого Клешню — и хоть уши затыкай. Успокаивать стала, а он голову в подушку — и навзрыд. А потом расхныкался: держит его этот Клешня за горло, что-то надо делать. Или с горла долой, или задушит Клешня. А утром говорит: «Я вчера чушь городил, не обращай внимания».
В другой раз законтачится на Клешне — и давай самого себя ругать. Клешня вроде уж и не враг, а так — знает, что делает, и силой его не тащил. Куда тащил? Зачем тащил? Ничего не разберешь. Называет себя последним подонком, таких, говорит, стрелять надо, и вообще — жизнь идет под откос.
Я заметила: это на него находило, когда в кармане негусто. Через недельку заявится — кум королю, и Клешню не поминает, и себя не ругает.
Но все-таки странный он стал зимой. Шли мы вечером из кино, он трезвый был, но знал: бабуся нам ужин приготовила и в магазин сходила, так что теплая беседа обеспечена, торопиться некуда. Между прочим, бабуся его уважала, только все уговаривала пить поменьше, а лучше — совсем бросить.
Ну идем мы, толкуем, и он ни с того ни с сего брякает: а вот посадят меня в тюрьму — передачи носить будешь? Буду, говорю. Тыквенные семечки. А сама чую: не шутит он. И ничего не пойму. Не вор, не жулик, занимает солидную должность — и про тюрьму толкует. Дура я, конечно, только сейчас дошло, что на его гулянки никакой зарплаты ему бы не хватило, а тогда и мысли не было…
К весне он опять переменился, вроде другую шкурку надел. Все молчит, молчит. И трезвый молчит, и выпьет — тоже. Прямо на нервы действует. Мне Славка даже сказал один раз: «Ты бы его расшевелила». Послала я Славку подальше, чтобы не совался, после Саше рассказала, а он говорит: Славка обижается, потому что Саша разжаловал его из «Отдела кадров», а я должна относиться к Славке с почтением и уважением, потому как именно он нас познакомил, вечная ему за это благодарность. Потому он больше и не «Отдел кадров», что я есть…
При мне они ни о каких делах не разговаривали. Так, травили что придется. Славка больше слушать любит, лишнего никогда не сболтнет, а Саша если заведется — не остановишь.
В мае, на праздники, мы у Саши на квартире собрались. Елены не было — в Москву на своей машине укатила вместе со Славкой. Саша планы строил — в июле мы едем на юг, даем гастроли по маршруту Одесса — Батуми. А потом, говорит, будем решать очень важный вопрос. Какой вопрос — я не уточняла. Мало чего он в таком состоянии плел… А теперь вот его нет…
— Вы сказали, что заплатили Перфильеву за машину шестьсот рублей и передали деньги через Короткова. Подтверждаете эти свои показания?
— Да, полностью подтверждаю.
— Расскажите подробнее, что вас к этому побудило и при каких обстоятельствах это произошло.
— Понимаете, я дружу с Володей, с Максимовым. У меня имелся «Жигуленок», но уже старый, первого выпуска. Хотелось новый. А Володя имел «Москвича», и он без очереди заимел «Жигуленка» последней модели. Вы же понимаете, я спросил: как удалось? У друга от друга нет секретов. Володя познакомил меня со Славой. Слава сказал: шестьсот рублей — и машина ваша. Володя объяснил мне, что это идет через Перфильева.
— Лично Перфильева вы до этого знали?
— Вы же понимаете, его все знали, но лично знаком я раньше не был.
— Когда познакомились?
— На Первое мая. Вернее, Слава познакомил нас еще в апреле, а на праздники Александр Антонович пригласил заглянуть, отметить, так сказать…
— О деньгах у вас с Перфильевым разговора не было?
— Что вы! Никогда!
— Но он знал, что устроил вам покупку вне очереди?
— Думаю, догадывался.
— А вам было известно, что Перфильев получил не шестьсот, а четыреста?
— Я догадывался. Но не знал точно, какую сумму Слава оставляет себе.
— Вам известно об ответственности за дачу взятки?
— Если я скажу — неизвестно, вы же не поверите… Но я очень вас прошу, учтите мое положение… У меня маленький ребенок… Я могу отдать эту проклятую машину…
— Единственное, что в вашу пользу, — чистосердечное признание. И помощь дознанию. Это будет учтено судом. Можете идти.
— Давно вы знакомы с Коротковым?
— Дай бог память… Может, года два с половиной.
— При каких обстоятельствах познакомились?
— Он сам пришел.
— Куда пришел?
— А ко мне в кинотеатр.
— Как зритель, что ли?
— Зачем? Насчет работы. Он же художник.
— Афиши рисовать?
— Точно.
— И вы дали ему работу?
— У меня художник был, но он тогда как раз болел. Дело Славке нашлось.
— Он разве без дела ходил?
— Зачем? У него по договору солидная работа. У меня он просто подхалтуривал.
— Расскажите, как все это организовалось с приобретением машины.
— Ну как? Я в очереди на «Жигуленка» записан был, да очередь — она, сами знаете, не так быстро двигается. Славка знал — я машину хочу, ну и помог. Он парень оборотистый.
— Вы что же, попросили его помочь?
— Не помню, как получилось, может, и попросил.
— Постарайтесь вспомнить. Это имеет некоторое значение. И для вас тоже.
— Понимаю… Я на него лишнего валить не буду, но он мне в общем намекал.
— На что?
— Ну что у него есть возможность достать автомобиль без очереди.
— И подразумевалось, что нужно кому-то дать на лапу?
— Мы же не маленькие…
— А кому — Коротков не говорил?
— Это я потом уже узнал про Александра Антоновича. Когда лично познакомились.
— Коротков сказал?
— Зачем? Он не такой дурной. Виль догадался.
— Румеров?
— Да. Мы тогда у него вечерок для Славки устроили, а он Александра Антоновича привел. Ну у Виля голова не кочан, он быстро вычислил.
— Это было до того, как Виль тоже приобрел автомобиль, или после?
— После.
— Виля с Коротковым вы свели?
— Что значит — свел? Мы друзья. И со Славкой стали друзья… Чего ж тут сводить?
— А кроме Виля, вы Короткову никого не рекомендовали?
— Нет.
— Хорошо, Максимов, скажите, вы дочь Александра Антоновича знаете?
— Лену? Конечно. Мы с Вилем у них дома бывали.
— Простите за нескромный вопрос: в каких она отношениях с Коротковым?
— В хороших.
— Ну а точнее?
— Они, кажется, собирались пожениться.
— И раздумали?
— По-моему, Александр Антонович не одобрял.
— Из чего вы это заключили?
— Антоныч цену Славке знал.
— Странный вы человек, Максимов. Вы же цену тоже знали, а все-таки дружили и сами пользовались.
— Я один раз попользовался, а до остального мне дела нет.
— Вы когда-нибудь Уголовный кодекс читали?
— Не приходилось.
— И Виль вас не просвещал?
— Чего ему просвещать? Мы с ним одинаковые.
— Очень жаль… А кого Перфильев звал Клешней? Максимов нахмурил брови.
— Какая клешня? Первый раз слышу.
Он не играл, не притворялся.
— Ладно, Максимов, вы свободны.
Глава V. АВТОМОБИЛЬНАЯ АВАРИЯ
Двадцатисемилетнему человеку, который за пять лет службы видел семнадцать трупов и который ежедневно общается с себе подобными людьми, общающимися, в свою очередь, — опять-таки по роду службы — исключительно с преступным миром, — такому человеку очень трудно сохранить изначальную веру во всеобщую чистоту человечества. Об очерствении и бесчувственности сыщиков Синельников читал и слышал, но когда искал среди старших примеры подобных очерствений — почему-то не находил их. Скажем, кто-кто, а его начальник, Андрей Сергеевич, сорок лет работающий в розыске, смог бы явить в этом смысле отличный образец. Между прочим, его немцы расстреливали, он два раза бежал из плена, у него сволочи полицаи убили жену и сына, и, когда он был в партизанах, посчастливилось ему, на свое горе, поймать полицая, который насиловал его жену перед тем, как скинуть ее в ров. Но даже того грязного полицая, за которого никто бы и слова не сказал, Андрей Сергеевич своей рукой, своей волей не казнил — отдали его под трибунал…