Евгений БузниТри картинки
Такая тесная улочка
Таких старых частей города остаётся все меньше и меньше. Но их можно еще видеть, если подниматься по узенькой улочке вверх вдоль каменной стены, подпирающей пригорок, где, сверкая окнами веранды, будто стёклами больших очков, уставившись в землю подбородком, пристроился древний домишко. По другую сторону дороги, чуть ниже, растёт шелковица. Ветки её свисают низко, и нередкие прохожие, прижимаясь к стене, чтобы пропустить спускающиеся вниз легковые машины, при этом неизменно попадают головами в гущу листвы.
Сейчас лето и под ногами вся земля усеяна чернильными пятнами. Это временами падающие переспелые ягоды шелковины топчутся и растираются ногами пешеходов. Однако над головой, куда могут дотянуться руки, все ягоды, даже зеленые, уже давно сорваны.
Дорога от шелковицы поднимается круто вверх и поворачивает налево. На внешней стороне поворота низенькие ступеньки каменного дома, окна которого выходят прямо на улицу.
Вечерело. Жара спала, и находиться на улице было очень приятно. На ступеньках дома сидел худенький мужчина лет пятидесяти в клетчатой поношенной рубахе, кое-где высовывающейся краями из серых брюк. Негустые тёмные волосы слегка растрёпаны, несколько прядей достигали впалых морщинистых щёк. Тонкие, но мускулистые руки смешно торчали из коротких рукавов рубахи, выдавая, что человек знаком с физическим трудом.
Он изрядно выпил и теперь хотел разговаривать. На его коленях лежала маленькая чёрная собачонка, чем-то напоминающая таксу. Она и была предметом разговора. Пьяненький мужчина гладил собаку по спине так, что она почти вся пряталась под его рукой и, глядя то на одного, то на другого прохожего, но ни к кому конкретно не обращаясь, громко философски говорил:
– А что, это итальянская собака. Она такая, что всем может задать. Она лучше любого барбоса, никому не спустит. Подумаешь, маленькая! Да она всех загрызёт. Да вот она только что бульдога облаяла. Видели бы вы, как она его … Это не какая-нибудь шавка. Да она такая…
Хозяин собаки остановился в поисках подходящего сравнения его любимице и, не найдя такового, всё же гордо поднял голову, ожидая, видимо, увидеть восхищённых его собакой слушателей. Взгляд его тут же упал на спускающегося из-за поворота высокого широкоплечего человека. Грудь его была обтянута белой майкой с какой-то иностранной надписью и нарисованной женщиной. Тёмно-синие джинсы, подогнанные как раз по фигуре, делали молодого человека стройным и красивым.
Всё это уже как-то не нравилось сидящему на ступеньках мужчине. Однако больше всего ему казалось возмутительным то, что этот «франт», как он мысленно его уже обозвал, вёл на поводке собаку, да какую! – овчарку и, очевидно, чистопородную. На груди, покрытой длинной коричневой шерстью, висела целая гирлянда медалей.
Овчарка, как и её хозяин, шла степенно, полная чувства собственного достоинства, всё видя, и в то же время, словно не обращая ни малейшего внимания на окружающее. Она шла как хозяйка по этой тесной улочке, уверенно переступая сильными лапами по разбитому дождями асфальту.
Маленькая чёрная собачонка, неподвижно лежавшая на коленях, почувствовала напряжение, охватившее вдруг её владельца, и подняла голову. Секунды хватило ей, чтобы оценить обстановку, мгновенно слететь с благодатных колен и с тонким лаем броситься на приближающегося великана.
Пьяненький человечек сразу оживился. Его прищуренные прежде глаза теперь раскрылись, лицо заулыбалось и губы сами закричали, поддаваясь общему восторгу души:
–Куси его, куси, куси!
Молодой человек с овчаркой продолжали идти так же спокойно, как если бы вокруг ничего не произошло. Овчарка даже не повернула головы. Этого никак не мог вынести мужчина в клетчатой рубахе. Он готов был сам прыгнуть на них, но его собака и так не унималась, рыча, лая и кидаясь на овчарку, и всё же оставаясь на приличном от неё расстоянии.
И тут случилось совершенно неожиданное. Молодой человек кожаной подошвой лакированного туфля наступил на только что упавшую ягоду шелковицы. Нога заскользила и хозяин овчарки, хоть и сбалансировал, но всё-таки опустился на асфальт, правда, не спиной, а на руки, которые успел вовремя подставить… Обладатель чёрной собачки аж завопил от радости:
– Так тебе, пижону. Куси его, Нюрка, куси!
А Нюрка – так, оказывается, звали собачонку – тоже поняла изменившуюся ситуацию и кинулась к ноге молодого человека.
События замелькали, как на экране телевизора. Молодой человек рассерженно скомандовал:
– Взять!
Овчарка в то же мгновение схватила Нюрку поперёк туловища, и оно утонуло в огромной пасти.
Собачонка то ли от неожиданности, то ли от страха замолчала. Молодой человек оттолкнулся руками от земли, встал на ноги, взял выскочивший из рук поводок и, глядя на своего послушного питомца, опять отрывисто бросил:
– Фу!
Овчарка рывком повернула голову к спине и раскрыла пасть. Чёрная собачонка отлетела в сторону и шмякнулась на асфальт почти у самых ступенек дома. Впрочем, её шок уже почти прошёл. Она поднялась и, скуля и повизгивая, поджав маленький тоненький хвостик, направилась к ногам хозяина. А тот, опешив сначала ото всей этой картины, теперь встал, покачнувшись в сторону, неуверенно сделал шаг вперёд, и, негодуя, закричал:
– Так вы нас кусать ?!
Овчарка, будто осознав сказанное, повернула голову назад и встретилась глазами с худым, едва стоящим на ногах, человеком. Тот хотел сказать ещё что-то обидное в адрес всяких проходящих тут по улице и мешающих ему отдыхать. Душа его воспылала желанием отомстить этому юнцу и, может, даже затеять с ним драку, но в это время он увидел взгляд собаки и сразу осёкся, споткнувшись о свою же ногу, остановился, поднял обе руки над головой, замахал ими и примирительно заговорил:
– Ну, ладно, ладно, мы не будем обижаться. Вы победили, а мы пошутили. Идите, мы вас не задерживаем.
Молодой человек шёл, не оглядываясь. Рядом, спокойно переставляя крепкие лапы, вышагивала овчарка, а житель узкой улочки сидел на ступеньках с чёрной собачкой на коленях и гладил её, увещевая мирным голосом:
– Ну, куда, ты, дура, прыгала? У них сила, во! – пасть какая. У них зубы. А мы с тобой шавочки. Нам на них не лаять.
Мороженое
Здесь нет широких проспектов, по которым бы мчались в пять рядов машины. Да это и не надо. Городок маленький. Улочки подальше от центра, то есть в старой части города, если и не совсем короткие, то всё равно узкие. Кругом горы, что поделаешь? И дома в этом месте старенькие, потёртые, обшарпанные. На одной из таких улиц на самой окраине города, что буквально прижалась к горе, рядом с железным фонарным столбом растёт согнувшееся от старости дерево.
Вечереет. Под старым деревом, привалившись спиной к стволу и как бы сросшись с ним, ещё более согнутым сидит на низком парапете человек. Он не стар, но пьян, и теперь видно спит, опустив голову почти на самые колени. Струйка слюны выскальзывает медленно изо рта и, не разрываясь, тянется от губ по мятой грязной штанине до самой земли, на которой валяется серая кепка, свалившаяся с головы пьяного хозяина.
Мимо энергично, куда-то торопясь, идут высокая стройная женщина в простеньком летнем платье и маленькая девочка лет пяти в коротеньком сарафанчике из такого же лёгкого, как у её мамы, материала с цветочками.
Они обе одновременно замечают сидящего мужчину и останавливаются. Пальцы правой руки девочки крепко впиваются в ладонь матери. Но, кажется, ещё крепче она сжимает палочку эскимо, которую держит в левой руке.
Женщина резким движением освобождается от цепких пальцев дочери, подскакивает к согнутой фигуре, хватает её за плечо и встряхивает мужчину так, что слюна сразу отрывается, а голова, ударившись о колено, резко поднимается и откидывается на спину, ударяясь теперь о ствол дерева.
– Ах ты, скотина, пьяница безрогий! – кричит женщина, ни мало не заботясь, слышат ли её посторонние люди, и есть ли они здесь вообще. – Вот ты куда забрался, холера тебя возьми! Да что же ты с нами делаешь, подлая твоя душа? А ну вставай и иди домой!
С этими словами женщина хватает мужа под мышки, почти поднимая его на ноги, но тот уже открыл глаза и успевает заметить перед собой небольшой камень, выступающий из разбитого дождями асфальта, упирается в него каблуком поношенного туфля и опрокидывается спиной на тротуар, едва не сбив с ног вспотевшую от напряжения жену.
Она едва выскальзывает из-под падающего тела, в секунду оказывается над ним, хватает мужа за локоть и сильным рывком заставляет пьяного сопротивляющегося человека сесть. Другой рукой наотмашь хлещет его по щекам, приговаривая:
– А ну, гад, вставай! Иди домой! Долго ты ещё будешь нас мытарить?
Однако пощёчины не отрезвили пьяного, но обозлили. Он неожиданно ловко выворачивает руку, высвобождая захваченный локоть, и сам, поймав запястье жены, с силой дёргает её на себя. Одновременно он заносит другую руку со сжатым кулаком для удара по голове чуть не упавшей, но склонившейся к нему женщины. Волосы её, собранные узлом, освобождаются от соскочившей заколки и рассыпаются, серебрясь в лучах заходящего солнца.
Девочка с самого начала борьбы полностью преобразилась. Из обычной девчушки с коротенькими хвостиками связанных в пучки волос она превратилась в маленького съёженного, готового к прыжку зверька.
Мороженое машинально переброшено в правую ладошку. Оно всё время у рта. Язык автоматически в такт движениям ног часто-часто выскакивает изо рта, чтобы успеть облизнуть белую ножку мороженого. А ноги перебегают с места на место, то приближаясь, то удаляясь от места борьбы.
Глаза раскрыты широко, но в них не испуг, а затравленная ярость. Она не понимает, зачем нужно, чтобы этот человек приходил домой, но так говорит мама, значит, так надо.
Мама зовёт его, а самой трудно. Она плачет от боли. Девочке некогда думать. Рука отца (она не знает, что это слово может быть хорошим) сжата в кулак. Он будет бить маму… но вот тебе!