— Ма, очисть хряпку.
— Вася очистит, мне некогда.
Мать бросила Ваське кочерыжку. Васька очистил белую мякоть, откусил кончик, остальное отдал братишке. Захрумкал Алешка, довольный, заулыбался.
— И мне, — просит Танька.
— И тебе будет. Всем хватит, — говорит мать. — Ты сбегай к Чуйкиным, купи яблочков. Положим в капусту.
Достала рубль, подала Таньке. Та побежала, принесла с полдесятка.
— Вот. Больше, говорит, нема. И деньги не взяла.
— Ну и ладно. — Мать выбрала белый крепкий кочанчик, похлопала по нему ладошкой. — Целым положить, што ли? Отец ваш любил соленые кочаны.
Когда ворох резаной капусты на столе вырос в большую гору, мать пересыпала ее солью, перемешала, сгребла в большую эмалированную чашку, понесла в погреб. Таньке наказала:
— Помой яблоки и принеси. Положу на самое дно, а то, близко положишь, потаскаете, просолиться не успеют. И кочанчик захвати.
Дорезав последний кочан, мать принялась перебирать капустные листья, которые Васька счищал с кочанов.
— То ты жирно чистил, такими листочками теперь грех бросаться.
Она выреза́ла из листьев черные пятна, отрезала порченые краешки, мыла листья и рубила их тоже в лапшу.
Понесла последнюю чашку, покрепче кулаками вмяла капусту в кадушке, накрыла чистой тряпочкой, на нее дощатый кружок положила, сверху камнем придавила и перекрестила:
— Ну, будь удачливой. — И добавила с грустью: — Мало тольки, и полкадушки не получилось…
КОНЬКИ
Зима выдалась снежной, вьюжной. Намело сугробы под самые крыши. Открыл двери Васька, а перед ним ровная белая стена — не видно Никитиной хаты. Даже следов материных не заметно, будто она по воздуху через двор перелетела, когда рано утром на работу уходила.
Взял Васька лопату и принялся резать ровные кирпичи — отбрасывать снег на стороны. Прокопал узкую траншею от двери до середины двора — светлее стало. Во дворе снегу меньше, гонит его ветер с огорода прямо на улицу. Оглянулся и сразу сник — напрасно трудился: ветер засыпает траншею. Вернулся в сени, поставил лопату. «Утихнет — тогда расчищу, а сейчас в школу пора». Подхватил ранец, полез по сугробам к Никитиной хате, поскребся в заснеженное окно. Выглянула тетка Ульяна:
— Чего тебе?
— Никиту. В школу пора! — прокричал Васька.
— Какая школа в такое вихоло! Не пойдет он.
Она еще что-то говорила, но Васька за воем ветра не расслышал. Постоял немного, раздумывал, что делать. Может, и ему не идти? Нет, ему нельзя, мать заругает потом. Прогул в школе она ни за что не простит. Никите хорошо…
Надвинул шапку поглубже, нагнул голову, пошагал Васька навстречу ветру.
Школа стояла за поселком на выгоне. Квадратное кирпичное здание, построенное еще земством, обросло большим садом. Летом школа, будто зеленый оазис в пустынном поле, шумит широкими листьями кленов и тополей. Зимой же издали, среди снежной целины, она похожа на забытое зимовье на севере — чернеет на отшибе одинокая. Только и оживляются тропинки к ней, когда со всех концов группками и в одиночку тянутся на занятия ребятишки. А отзвенит звонок, пробежит запоздалый ученик — и снова ни души, ни звука.
Поднял голову Васька, огляделся — ничего не видно: ни ребят, ни школы, все скрыто снежной мглой.
В поле ветер свирепее, с ног валит, лицо сечет, дух захватывает. Повернулся Васька спиной к ветру, зашагал задом наперед: дорогу в школу он с закрытыми глазами найдет. Прошел немного, споткнулся, упал, но тут же поднялся, снег из рукавов вытряхнул, повернулся к ветру боком, нагнулся и пошел упрямо, будто напролом. И сердце его вдруг наполнилось гордостью: вот какой он смелый, один в такую пургу не побоялся идти в школу! А Никита дома, на печке сидит…
Долго шел Васька, уже должна бы и завиднеться школа, а ее все нет и нет. Глушь, ветер воет, рвет Васькино пальто, снегом забрасывает.
Остановился, в одну сторону посмотрел, в другую, и вдруг показалось Ваське, что он сбился с дороги. Где север, где юг, где поселок, где школа — все перевернулось как-то, ничего не понять. Куда идти — не знает Васька. Вспомнил: когда он вышел из поселка, ветер дул ему в лицо, значит, чтобы вернуться обратно, ветер должен дуть в спину. Не долго думая, повернулся Васька к ветру спиной и зашагал в обратную сторону. Решил: «Дойду до крайних хат, а там соображу, куда идти».
Шел Васька быстро — ветер в спину подталкивал, поторапливал. Порой так поддавал, что Васька чуть носом в снег не зарывался.
Бежит Васька, будто убегает от кого. Дышит тяжело, вспотел весь… От страха убегает, не от ненастья.
И вдруг увидел: в снежном мареве деревья замаячили. Обрадовался: куда-то вышел! Подошел поближе, узнал: школа! Только она почему-то другой стороной повернута. Догадался: сбился с дороги он и прошел мимо. Не поверни Васька в обратную сторону, неизвестно, куда попал и где бы он сейчас был.
На крыльце стряхнул с себя торопливо снег, постучал ногами, вошел в коридор. В коридоре пусто, тишина.
«Опоздал, — огорчился Васька. — Пока блукал, занятия начались».
На стук Васькиных ног появилась сторожиха. Увидела Ваську, воскликнула:
— Боже мой, или у тебя отца-матери нема?
Васька посмотрел на нее виновато, стал оправдываться:
— Заблудился я… — Спросил: — Давно сели?
— Куда сели? Никого нет, занятия отменили.
У Васьки будто гора с плеч: не опоздал! Но все-таки не поверил, открыл тихонько дверь в класс, заглянул — пусто. Улыбнулся:
— Вот здорово! — И повернулся к двери. — Можно домой идти, значит?
— Куда домой? — схватила его за рукав сторожиха. — Посиди. Утихнет, тогда и пойдешь. Замерзнешь в поле, кто отвечать будет?
Не хочется Ваське сидеть в школе одному, но подчинился. Снял шапку, расстегнул пальто, ходит по коридору, перечитывает плакаты, стенные газеты. С одного плаката прямо на Ваську едет зеленый трактор с большими, в шипах, задними колесами. За рулем сидит девушка в красной косынке и с поднятой рукой. От трактора в испуге разбегаются в разные стороны бородатые кулаки. «В сжатые сроки проведем сплошную коллективизацию!»
На другом — чумазый, как негр, шахтер отбойным молотком отковыривает огромные глыбы угля: «Дадим стране больше топлива! Выполним пятилетку в четыре года!»
Все прочитал Васька, все изучил, делать больше нечего, томится. А ветер воет, не утихает.
— К обеду затихнет, — заверила сторожиха.
И правда, вскоре вой прекратился. Вышел Васька — светло на улице, солнышко даже проглядывает, поселок виден. Подался домой радостный: «Нету занятий! Отменили!» Забежал к Никите обрадовать:
— Никита, не бойсь, у тебя прогула не будет: сегодня не было занятий, отменили!
— Да ты, никак, в школу ходил? — удивилась Никитина мать, оглядывая Ваську. — Я ж тебе сказала, штоб не ходил. — И, посмотрев на него долгим, изучающим взглядом, заключила серьезно: — Вот из него выйдет толк. — Обернулась к Никите: — Видишь, как рвется к занятиям человек? В любую погоду идет в школу. А ты? — Она ткнула Никиту в лоб. — Скажи тебе: «Бросай школу» — тут же бросишь.
Никита проворчал:
— Во, то сама сказала: «Не ходи», а теперь попрекает.
Ваське сделалось неловко, хотел уйти, но тут вошел Карпо, протянул Никите какие-то деревяшки, перевитые веревками.
— На, — сказал он. — Катайси, все подошвы целее будуть.
— Вот, — не унималась Ульяна. — Што захочет — все ему делают. Наевши, обувши, а теперь ишо и коники ему сделал. А учиться кто будет? — заглянула она Никите в глаза.
— Да погоди ты! — сказал ей Карпо. — Расходилась! А чего кипятится, и сама не знает.
— Знаю. То ты не знаешь, — переключилась теперь она на Карпа. — Балуй басурмана, балуй.
Карпо отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, сказал Никите:
— Меряй.
Подошел Васька поближе, смотрит — коньки деревянные отец сделал Никите. Два треугольных чурбачка, одно ребро на них округло скошено, и вдоль него проволока медная укреплена — полоз. Там, где пяткой становиться, выемка для каблука вырезана. Впереди по два ушка ременных прибито, сквозь них веревка продета. Сзади вместо ушка большая петля, тоже ременная. Взял Никита коньки и тут же, не рассматривая долго, стал прикреплять к сапогам. Вдел носок под веревку, перехлестнул ее, концы продел сквозь заднюю петлю, натянул и завязал спереди.
Привязал Никита коньки, для верности постучал о пол, заулыбался.
— Бурульки надо… — проговорил он. — Пойду вырежу.
— Есть «бурульки», — сказал отец и достал из кармана две свежеоструганные палочки толщиной с карандаш. — Весь приклад тебе.
«Бурульки», кажется, больше поразили Никиту, чем коньки: аккуратненькие, гладко отшлифованные, они приятно щекотали ладони. Повертел, любуясь, поддел под веревку в том месте, где они перекрещивались, перекрутил раз-другой, веревка сдавила ногу, конек перестал болтаться.
— Сильно не стягивай, — посоветовал отец, — веревка лопнет. Да и ноги быстро замерзнут в тесноте: ногам должен быть простор, чтобы пальцы шевелились.
Не стал Никита дослушивать отцову мудрость, кивнул Ваське — айда на луг.
— Гляди, осторожно там, — прокричала ему вслед мать. — В Родионову копань не лезь, а то провалишься. Будет тогда делов с тобой.
Васька вышел из хаты вместе с Никитой, но на луг идти ему расхотелось. Еще в комнате при виде коньков Васька загрустил и сник. Никита радовался, а ему плакать хотелось.
— Чего ты? — оглянулся Никита. — Пойдем…
Покрутил головой Васька, слезы навернулись на глаза, он быстро отвернулся и пошел домой.
— Пойдем, — звал его Никита. — Я покатаюсь и тебе дам…
— Книжки положу. — Не оглядываясь, Васька приподнял ранец.
— Приходи, — прокричал Никита.
Луг весь в ледяных плешинах — с осени водой залило его, вода замерзла — образовались малые и большие гладкие катки.
Садами, огородами сбежал Никита на луг, еще издали приметил самый большой разлив, направился к нему. С разбегу прыгнул на лед, покатились коньки, легко понесли его по скользкой глади. Не ожидал Никита от них такой прыти, закачался, замахал руками, как ветряная мельница, не удержался, упал — шлепнулся задом на лед, клацнул зубами так, что в голове зазвенело. Во рту соленый привкус появился, сплюнул на лед — кровь: язык прикусил, падая.