— Не видали, - сказал. Джо.
У магазина остановился «форд», оттуда вылез старик, взошел на дощатое крылечко и появился перед нами.
— Открой-ка мне бутылку, Эббот, - сказал он.
— Судья Хармон, - сказал бакалейщик, - познакомьтесь, пожалуйста, с тремя доблестными калифорнийцами, гражданами нашего великого штата.
Бакалейщик показал на Джо, и Джо сказал:
— Джозеф Беттенкур - говорю на португальском.
— Стивен Л. Хармон, - сказал судья. - Немного умею по-французски.
— Мурад Гарогланьян.
— А ты по-каковски умеешь?
— По-армянски, - сказал мой братан Мурад.
Бакалейщик подал судье открытую бутылку, тот вскинул ее к губам, сделал три глотка, ударил себя в грудь и сказал:
— Горжусь, горжусь и горжусь, что встретил калифорнийца, который знает по-армянски.
Бакалейщик указал на меня.
— Арам Гарогланьян, - сказал я.
— Братья, что ли? - спросил судья.
— Двоюродные, - сказал я.
— Один черт, - сказал судья. - Ну, Эббот, может, ты расскажешь мне, в честь чего это ты пируешь и отчего у тебя поэтический подъем, чтоб не сказать - восторг?
— Ребята только что открыли сезон на речке, - сказал бакалейщик.
Судья глотнул еще три раза, ударил себя в грудь с расстановкой и спросил:
— Что открыли? Где?
— Искупались и поплавали, - сказал бакалейщик.
— Никого не лихорадит? - спросил судья.
— Лихорадит? - удивился Джо. - Мы не какие-нибудь больные.
Бакалейщик разразился хохотом.
— Больные? - сказал он. - Больные? Судья, эти парни ныряли голышом в черную зимнюю воду и вынырнули словно в теплом сиянии лета.
Мы доели бобы и батон. Нам хотелось пить, но было непонятно, как бы удобнее попросить воды. То есть мне это было непонятно, а Джо, видать, пошел напролом.
— Мистер Эббот, - сказал он, - а можно у вас воды выпить?
— Воды? - изумился бакалейщик. - Воды, друг мой? Воду не пьют, в воде плавают.
Он достал три картонных стаканчика, подошел к бочонку с краном, отвернул его и наполнил стаканы золотистым напитком.
— Вот, ребята, - сказал он, - Пейте. Пейте дивный сок золотого яблока, не оскверненный алкоголем.
Судья налил бакалейщику из своей фляги, поднес ее к губам и сказал:
— Ваше здоровье, джентльмены.
— И ваше, сэр, - сказал Джо.
Мы все выпили.
Судья завинтил флягу, запихнул ее в задний карман, внимательно оглядел каждого из нас, точно запоминая на остаток жизни, и сказал:
- Итак, до свидания, джентльмены. Заседание суда открывается через полчаса. Нужно рассудить одного голубчика, который говорит, что одолжил, а вовсе не украл лошадь. Он умеет по-мексикански. А другой, который говорит, что лошадь украдена, тот может по-итальянски. Счастливо.
— Счастливо, - сказали мы.
К этому времени мы почти просохли, но дождь не перестал.
— Да, - сказал Джо, - ну что ж, спасибо, мистер Эббот. Нам пора домой.
— Что вы, что вы! - сказал бакалейщик. - Это вам спасибо.
Он как-то странно примолк: ведь минуту-другую назад слова из него так и сыпались.
Мы молчком вышли из магазина и зашагали по шоссе. Дождь накрапывал, но совсем слегка. Мне все было не очень понятно. Заговорил Джо.
— Этот вот мистер Эббот, - сказал он, - он, вообще-то, не какой-нибудь.
— На вывеске написано «Даркус», - сказал я. - Эббот -его так зовут, а не фамилия.
— Зовут, фамилия... Какая разница? - сказал Джо. - Он, в общем, человек что надо.
— Судья тоже человек первый сорт, - сказал мой братан Мурад.
— Образованный, - сказал Джо. - Я бы и сам выучил французский, только с кем разговаривать?
Мы молча шли по шоссе. Потом вдруг темные облака разошлись, проглянуло солнце и на востоке над Сьерра-Невадой раскинулась радуга.
— А что, мы и правда открыли сезон на той реке, - сказал Джо. - Он, может, все-таки тронутый?
— Не знаю, - сказал мой братан Мурад.
До дому мы добирались еще добрый час. И все думали о тех двоих и о том, как бакалейщик - не тронутый ли? Я-то думал, что нет, и все-таки: если не тронутый, то как же его понять?
— Пока, - сказал Джо.
— Пока, - сказали мы.
И он свернул на свою улицу. А ярдов через пятьдесят обернулся и сказал что-то чуть ли не себе под нос.
—Что? - крикнул мой братан Мурад.
—Ну да, - сказал Джо.
— Чего «ну да»? - крикнул я.
—Тронутый! - прокричал Джо.
—Да? - крикнул я в ответ. - Откуда знаешь?
— Как это тебя срежет с лозы и съест ягодку за ягодкой девушка в цвете юных лет? - прокричал Джо.
— Ну и тронутый! - крикнул мой братан Мурад. - Ну и что?
Джо взялся за подбородок и задумался. Солнце сияло теперь вовсю, и мир был полон света.
— Нет, по-моему, он не тронутый! - крикнул Джо. И пошел по своей улице.
— Да какой же, если не тронутый? - сказал мой братан Мурад.
— Знаешь, - сказал я ему, - может, он это не всегда. Мы решили оставить пока так: вот сходим еще поплаваем, побываем в магазине и поглядим.
Через месяц, наплававшись в протоке, мы все трое пошли в магазин, а там был продавец молодой, не то что Эббот Даркус. Но тоже не иностранец.
— Что прикажете? - спросил он.
— На никель[3] сосисок, - сказал Джо, - и батон.
— А где мистер Даркус? - спросил мой братан Мурад.
— Уехал домой, - сказал парень-продавец.
— Куда это? - спросил я.
— Вроде куда-то в Коннектикут, - сказал парень.
Мы положили сосиски на ломти батона и принялись есть. Наконец Джо взял и спросил:
— Он был тронутый?
- Ну, в общем, - сказал этот парень, - так прямо не скажешь. Я было сначала думал - тронутый. А потом решил - нет. Как он вел торговлю, так подумаешь, что тронутый. Он раздавал больше, чем продавал. И послушать его разговор - так опять же вроде тронутый. А в остальном ничего.
— Спасибо, - сказал Джо.
В магазине все было на местах, все как следует, скучно смотреть. Мы вышли и отправились домой.
— Этот тронутый, вот кто, - сказал Джо.
— Кто? - сказал я.
— Ну, парень, который сейчас торгует, - сказал Джо.
— Этот, молодой-то? - удивился я.
— Ну да, этот, - сказал Джо. - Который торчит в магазине безо всякого образования.
— Похоже, ты верно говоришь, - сказал мой братан Мурад.
И всю дорогу домой мы припоминали того, образованного бакалейщика.
— Да чтоб меня удобрили, - сказал Джо, расставаясь с нами и сворачивая на свою улицу
— Да чтоб меня сорвали с дерева и уложили в ящик, -сказал мой братан Мурад.
— Да чтоб меня срезала с лозы и съела ягодку за ягодкой девушка во цвете юных лет, - сказал я.
В общем, он был человек что надо, это точно. А через двадцать лет я решил, что он был поэтом и держал бакалейный магазин в захолустной деревушке не ради грошовой выгоды, а в поисках радостей, какие, может быть, подарит жизнь.