Лёша, Леночка, родные мои!
Если дошло до вас это письмо, то не получилось у меня быть с вами, как хотелось, защитить, как нужно. Простите меня, старика. Одно тогда хорошо – значит выбрались вы из тюрьмы этой. Жаль, не смогу я вам помочь, самим справляться придётся.
Лёшенька, родной мой! Наконец могу сказать тебе это. Ты – мой сын, мой наследник, тот, без кого жизнь моя бессмысленна. Не в генетике дело, не в науке и благе человечества, как я тогда тебе говорил – в тебе самом, таком, какой ты есть, в человеке, в жизни твоей. Не мог я тебе сказать этого – прослушивалось всё, на камеры писалось. Молчал я, чтобы тебя защитить, а выходило, что предавал. Подлецом бездумным был, что хотел раба покорного создать. Не знал, не хотел знать, что наука ничего не даёт, если нет этого в самих людях. Думал, что всё формулами да расчётами решается, и чувства, человечность просчитать да оцифровать можно. Поздно спохватился. Но всё же рад я тому, что сделал, тебе рад, родной. Тому, что ты живой, свободный, что ты человек, а не кукла послушная. Помнишь, как мы твой день рождения отмечали? Ты услышал меня тогда, спасибо тебе, родной. Услышал, отстоял себя, не склонил головы. А что ты хитрить научился – не твоя вина, а моя.
Ты к людям выбрался, я верю в это. В то, что рядом с тобой те, кто помогут, поддержат, защитят от беды. И ты им поможешь, я знаю. Если получится, помоги остановить руководство центра. На мелочь не трать силы: охранники да остальная шушера лишь рабы безмозглые да бездушные, сами продались, чего с кукол живых взять. Остерегайся их, таких много в мире, но не они главные. Главные те, кто себя хозяевами жизни считает, кто людскими судьбами распоряжаться хочет. Их не бойся, как не боялся в детстве. Вообще ничего не бойся. Но будь готов ко всему. Даже если не вспомнишь больше о центре, помни одно: такие хозяева жизни встретятся тебе не раз. Не склоняй перед ними головы. Они слепы и глухи, черви, живущие, чтобы жрать, и не имеющие разума. А ты умеешь видеть звёзды. И в небе, и в глазах людей.
Позаботься о Лене, прошу. Ты ведь сильный, а ей нужна защита и помощь. И не обижайся на меня, как обижался в детстве. Ты – мой родной сын, а она – названая дочь. Вы оба – мои дети.
Я люблю тебя, сын!
Лена, девочка моя! Доченька! Ты стала моей семьёй, как только я увидел тебя. Не в работе тогда дело было, врал я себе самому. В тебе, в том, чтобы ты рядом была. Хотел видеть тебя, голос твой слышать. И не понимал, дурак, что пытался и тебя собственностью своей сделать, куклой послушной. Прости меня, родная моя. И что втянул тебя во всё это, прости. Знаю, не отступишься ты, вытащишь оттуда детей. Поэтому всё, что смог, подготовил, всё в этом архиве; в конторе разберутся, что к чему. А сама, одна, не рискуй, прошу. Но и не отступайся. Ты сильнее и мудрее меня.
Прости, родная, что не могла ты из центра выйти. Это моя вина, моё решение. Боялись они тебя, могли подстроить что-нибудь, а так ты всегда рядом со мной была, хотя бы в такой безопасности. Надеюсь, простишь.
Не умею я ласковых слов говорить, не научили, но ты дочь мне, половинка меня, та, без кого бы я так и не стал человеком.
Присмотри за Лёшкой, прошу. Ты мир лучше него знаешь. Он быстро научится, но сейчас ему нужна твоя помощь. Прости меня и за эту тройную тяжесть, что взвалил я на тебя. Не думал, не видел, да и не уберёг бы. Прости.
Живите свободными, родные мои! Я люблю вас!
>*<
Лёшка с коллегами-аналитиками работал над архивом отца. Да, у него ещё не имелось опыта, он многого не знал, но был единственным, кто полностью понимал логику умершего учёного. И теперь осознал правоту Родионыча. Бойцы отдела быстрого реагирования были умными, хорошими парнями, но они лишь реагировали на видимую опасность. А вот предугадать и, если удастся, предотвратить её могли только учёные – физики, психологи, врачи. История и самой конторы, и тем более этого вот филиала говорила: работают все, но лучше, когда работают учёные, а бойцы ходят на тренировки или играют в домино. Иначе придётся работать и конторе, и всему миру, и платить за свою неподготовленность жизнями людей – бойцов и простых жителей. Каждый день Лёшка пробегал мимо фотографий предшественников – обычных людей и параллельщиков, сумевших восемьдесят лет назад понять, кто стоит за исконниками. И продолжал их работу.
Архив отца оказался огромен. Невзрачная чешуйка, упавшая ему в ладонь, когда он опёрся о фотографию матери, содержала тысячи терабайт информации. Такой, от которой волны пойдут по всему миру.
Тогда, в начале века, далеко не все исконники гнались за быстрой прибылью. Были среди них и настоящие учёные, заинтересованные в проведении своих экспериментов не меньше, чем в больших деньгах. К тому же сотрудничество с исконниками помогало налаживать новые научные и деловые связи.
Эти люди умели думать и просчитывать варианты, поэтому оставили деятельность исконников задолго до разразившегося в две тысячи восемнадцатом году скандала. К тому времени, когда правительства всерьёз взялись за исконников, эти люди давно уже были законопослушными владельцами частных лабораторий в нескольких странах, в том числе и в России. Формально не связанные друг с другом, они сохранили контакты между собой и продолжили общие исследования, поддержанные крупными политиками этих стран, заинтересованными в изучении действий исконников.
Мирные годы принесли пользу всем. Люди перестали бояться внезапного удара, снова начали расти крупные города, развивались промышленность и международная торговля. И наука. В это время то, что недавно приносило беду, послужило основой для создания новых технологий, для разделов фундаментальных и прикладных наук, и обещало в перспективе разработку двигателей для космических кораблей – двигателей, умеющих «прокалывать» пространство. Это и стало основой для первых легальных исследований бывших исконников.
Но кроме пока что теоретических вопросов освоения дальнего космоса есть и земные, практические цели. То, что приносит пользу людям здесь и сейчас. И выгоду разработчикам. Бывшие исконники занимались и знакомыми по прошлой деятельности вопросами медицины, робототехники и искусственного разума.
Мелкие лаборатории набирали силу, превращались в частные научные центры, в клиники по лечению неврологических и психических заболеваний, в заводы по производству медоборудования, тренажёров и экзоскелетов, возвращавших в общество тех, кто недавно и дышать сам не мог. На других заводах производили роботов-сиделок, уборщиков и слуг.
Практически любое знаменитое состояние основано на грабеже или обмане, как любая правящая династия – на убийстве и захвате власти. Накопленное первым поколением владельцев часто служит основой для честных сделок и меценатства. Казалось, история повторилась: дети тех, кто совсем недавно угрожал планете, стали работать на благо человечества. У них не было той власти, о которой мечтали их отцы, зато были деньги и связи – связи, установленные ещё их отцами. И были знания.
Обыватели любят верить в заговоры. Но на самом деле всё намного проще. Нет тайных правительств, нет мечтающих о мировом господстве злодеев. Есть выгода. Та самая выгода, на которой уже несколько столетий держится мировая экономика – выгода предпринимателя, концерна, корпорации. В начале века власть этой выгоды пошатнулась, когда на весь мир прозвучал вопрос: что важнее – выгода одного или польза всему человечеству? Но потом всё вернулось на круги своя. А те, кто умеют не упустить выгоду – обретают и власть, её вечную спутницу.
Выгодно производить медоборудование, выгодно проводить научные эксперименты, чтобы лечить неизлечимые до этого болезни. И выгодно делать роботов. Не для производств – там слишком сильна конкуренция. Выгодно делать бытовых, «курьёзных» роботов. Механические швейцары, горничные и лакеи разлетались среди богачей как горячие пирожки. Так забавно иметь швейцара с лицом, например, Шекспира, открывающего дверь под аккомпанемент бессмертных сонетов. Робот, шутка, не привлекающая внимания тех, кто следит за научной этикой. У него нет и намёка на имитацию личности, он не предназначен для эмоционального взаимодействия – двигающаяся статуя. Роскошные особняки наполнялись лакеями в ливреях слуг прошлых веков. Они стояли на лестницах, в садах, «невидимые», но влияющие на сознание, исподволь приучающие к тому, что всё это – норма. Да, многие люди давно забыли когда-то модное увлечение робо-игрушками, морщились: «дурной тон». Но не более того. А что более – то уже по особому запросу уважаемых клиентов, число которых росло: дети богачей, привыкшие к присутствию механических статуй, хотели большего. И заказывали. Секс-кукол, манекены для отработки смертельных приёмов борьбы и многое другое.
Но создавать то, чего хотят клиенты, запрещено. Законы строги. Как строги они к тем, кто проводит эксперименты на людях, эксперименты, без которых нельзя развивать медицинские технологии. Да, можно получить разрешение и работать в рамках закона. Но это долго, дорого и сложно. Невыгодно.
Значит, нужно обойти законы. Или изменить. Лучше второе, но сразу этого не сделать. Необходимо подготовить общество, действовать осторожно, через частные контакты с влиятельными людьми. Хорошо, что с самого начала деятельность лабораторий, теперь ставших несколькими независимыми научными центрами, не привлекала внимания общественности. Отцы были умны и осторожны, дети продолжили их дело.
Влиять на мнение общества долго, пока же можно нарушить неудобные законы. Так необходимые людям технологии стали разрабатываться не в открытых лабораториях, куда с удовольствием водили делегации и научные экскурсии, а в подвальных этажах и тайных комнатах без окон. Опробоваться на созданных вопреки всем человеческим законам эмбрионах, полулюдях без мозга или с недоразвитым мозгом, а то и на одних мозгах без тела. Так отрабатывались одновременно методы лечения заболеваний и дешёвые способы создания органов. По отдельности обе задачи были благородны, направлены на спасение людей, но теперь становились своей противоположностью. Любая вещь не хороша и не плоха, вопрос в том, кто ею владеет, как и для чего.
Осознанно нарушив закон один раз – нарушишь его снова. Особенно когда почувствовал выгоду. Новые разработки начали поставлять не только в клиники, но и в центры подготовки наёмников, в полулегальные спортивные клубы, а то и преступникам. Круг замкнулся. Дети пришли к тому, с чего начинали их отцы, но уже обладая деньгами, связями и знанием.
К этому времени изменилось и общество. Вопросы морали и взаимопомощи, жизненно важные во время нападений исконников, забылись. На первое место вернулись удобство, мода, удовлетворение любых желаний и отказ от обязанностей. Эти изменения ещё не стали всеобщими, но позволяли найти и новых клиентов, и не озабоченных вопросами морали сотрудников. Первым требовались надёжные и молчаливые поставщики, вторым – высокие зарплаты, льготы, ведущим учёным – научная слава. Всё то, что ни хорошо и ни плохо само по себе, но если не думать об ответственности…
История научного центра напомнила Лёшке «Баялиг». Там люди тоже искали выгоду, удобства и развлечения. И он, как и научный центр, давал всё это в обмен на… Наверное, на остатки морали. Охранники обоих центров различались лишь формой, но одинаково били по механическим «болванам», опьяняясь своей безнаказанностью и возможностью убивать, пусть пока и электронную куклу. И медсестра – он теперь понял это – ничем не отличалась от его пассий, думая исключительно о красивых телах и собственном удовольствии. А сколько ещё таких центров, комплексов, организаций? Почва для изменения законов была почти готова.
Спрос на бытовых роботов рос, как и на спарринг-манекены, медицинские технологии, научные разработки. Но намного быстрее росли потребности в талантливых учёных. К сожалению, таких учёных мало, их работа плохо поддаётся контролю и дорого стоит. Искусственный интеллект на эту роль не подходит: он лишён необходимого гениальности озарения, он «тягловая лошадка», сверхбыстрый, но всё-таки калькулятор. А тут нужна личность. И возник проект «Второй шанс». Издевательское название, злая насмешка над детьми, навсегда запертыми в подвальной лаборатории, над детьми-уродами с гениальными мозгами. Их было мало – проект считался экспериментальным. Но оказался успешным. Дети за несколько лет разработали чертежи и продумали двигатели и навигационные системы космического корабля. Пока что в теории, но она уже обретала реальное воплощение. А прибыль шла центру.
Был и другой проект – «Муравейник». Ничего общего с изучением насекомых он не имел, просто один из учёных стал работать над созданием таких же сильных, послушных и стерильных, как рабочие муравьи, искусственных людей. На первый взгляд казалось, что они не нужны – всё производство и так опирается на намного более производительных и точных, чем люди, роботов и триды. Но потенциальные заказчики «муравьёв» были: частным фирмам и влиятельным людям требовались сильные и надёжные охранники, военным институтам – замена добровольцев для рискованных экспериментов. Вскоре выяснилось, что клиенты ждут и секс-кукол.
Обычные секс-куклы быстро приедаются их владельцам: программы не очень-то разнообразны, да и удовольствие от куклы не такое уж большое. Не физическое, и даже не вопрос подчинения и верности, о которой всё чаще ныли инфантильные и обиженные на весь мир представители обоих полов. Секс-куклы не давали психологической разрядки. Изначально созданные для удовлетворения фантазий владельцев, они не поспевали за этими фантазиями, а самое главное – секс-куклы не годились на роль жертвы, потому что не ощущали боли. Полвека назад их и запретили именно потому, что распалённые желаниями и фантазиями владельцы слетали с катушек, переставая различать живое и неживое, нападая на людей или замыкаясь в выдуманном мире собственных наслаждений и отказываясь общаться с окружающими. Тогда волну психических расстройств удалось остановить, но производители «игрушек», а главное, потребители остались недовольны. И возникла идея удовлетворить их желания живыми куклами. Нормальный человек от одной мысли о подобном придёт в ужас, но потребности есть у всех, а «потребитель всегда прав».
Все эти эксперименты проводились тайно, но поддерживались очень влиятельными людьми, заинтересованными в том, чтобы центр вышел на промышленный уровень. Тогда, глядишь, можно и законы подправить. Не сразу, конечно, но лет тридцать на создание нужного общественного мнения и уверение, что «новая модель робота» в принципе не имеет личности, – и общество согласится на создание искусственных людей.
Всё упиралось в один вопрос: как добиться идеального подчинения? Отца и приняли на работу для решения этой задачи. Идеалист, он мечтал о «компаньоне», и этим воспользовались. Нужно было добиться подчинения только своему хозяину, при этом не страхом, не болью, а «добровольно». Решить эту задачу не получалось. С детьми-гениями проще: закрыл их в лаборатории, исключил контакт с миром, предоставил суперкомпьютер, и давай задания. Свихнутся – не проблема, главное, чтоб считали. С физически здоровым человеком такое не получится.
В обоих проектах – и «Втором шансе», и в «Муравейнике» – работали ученики Льва Борисовича. Талантливые, но не гениальные. Они могли создать тела, могли довести до совершенства методику обучения искусственных людей. Но не создать её. Им не хватало гениальности и одержимости старого учёного. Лев Борисович, идеалист и бессребреник, работал ради идеи, а не денег. Поэтому учёного берегли. Он, сам не зная этого, был ведущим специалистом целого направления исследований, но формально руководил всего одной небольшой лабораторией. Слово, данное умирающему сыну, жажда творчества и душевная боль сплавились и превратились в фанатичную одержимость, не давая видеть окружавшую его реальность. Ту реальность, где думают не о друзьях, а о рабах.
Хозяева центра одобрили проведение эксперимента по созданию «идеального друга». Друг не друг, а вот «выставочный образец» лишним не будет. Физически идеальный, не стерильный (это могло привлечь искателей физического бессмертия с переносом сознания в молодое тело), интеллектуально развитый. Да и способы создания «муравьёв» и «секс-кукол» отработать можно. Но главное – разработать методики идеального подчинения.
Лев Борисович вроде бы подошёл к решению задачи. Оно казалось простым: в процессе записи информации, в момент, когда новому мозгу передаётся голос будущего хозяина, использовать некоторые вещества, своего рода наркотики, создав не просто привыкание, а жизненную потребность в контакте с владельцем, стойкую и неуничтожимую на протяжении всей жизни. Отец не считал это вмешательством в личность, но всё-таки сомневался, в основном потому, что «компаньон» оказывался на всю жизнь привязанным к одному человеку, только вот случается всякое, и хозяин-«друг» может умереть раньше. Лев Борисович не хотел причинять своему творению боли. А потом услышал песенку Лены и, казалось, понял, что делать.
Да, Лену на самом деле приняли на работу как скульптора. Она создавала внешность «образца», которую потом допечатывали на уже сделанной «заготовке», немного изменяя расположение мышц и жировой ткани – это несложно. Но гораздо важнее оказалось другое. Лев Борисович хотел научить «образец» искренней любви, окружить его этой любовью ещё до рождения, чтобы он, даже оставшись без хозяина, не узнал одиночества, чувствуя поддержку окружающих и любя их почти так же, как хозяина. Учёный был идеалистом во всём.
Но всё пошло не так. Даже не из-за вмешательства руководства центра, которое решило одновременно с экспериментом Льва Борисовича (об изменении эксперимента начальство не знало) обкатать на вроде бы ещё не осознающей себя «болванке» новый спарринг-манекен. Подобные обкатки на «муравьях» уже проводились, и никакого вреда «образцам» не было. Только они-то изначально не имели разума. Но главное в другом. Любовь – не поводок, не цепь, привязывающая объект к субъекту. Она меняет обоих. Боги всех человеческих цивилизаций говорили о любви, но действовали только силой, потому что любить – поднимать любимого до своего уровня, а этого не хочет ни один бог. И мелкие «боги» центра – тоже. А Лев Борисович и Лена полюбили Лёшку; они любили его с самого начала, как любили и запертых в подвальной лаборатории детей. И, полюбив «опытный образец», Лев Борисович понял, что воспитал сына, которого нужно отпустить. Любовь не привязывает, она отпускает.
Конечно в архивах отца этого не говорилось вот так явно, там были только факты, схемы, документы. Но теперь, прочитав письмо отца, Лёшка понял, что произошло тогда. Понял отца, понял Лену, старавшуюся и спасти его, и не предать остальных детей. И думал, что делать дальше.
>*<
Над архивом работали сотни людей по всему миру. Это не преувеличение – контора передала сведения коллегам в тех странах, где действовали представительства и заводы центра. Выявлялись подпольные лаборатории, выяснялись маршруты поставок механических секс-кукол и спарринг-манекенов, определялись возможные заказчики «муравьёв» и детей-«компьютеров».
Лёшка почти ничего не знал о величине поднятой им волны и лишь догадывался, что творилось в мире. Сам он работал с материалами «своего» центра. И занимался в отделе быстрого реагирования. Ему требовались физические, да и боевые тренировки: он хотел участвовать в том, что, как все понимали, скоро произойдёт. Медлить было опасно. Пока об архиве Льва Борисовича никто из осведомителей центра, да и из сильных мира сего, не знал, и требовалось успеть до того, как они узнают и подготовятся к удару. К счастью, после бегства Лёшки из центра прошло почти полтора года, и его бывшие хозяева, убедившись, что всё тихо, успокоились, без опасений продолжая свою торговлю и эксперименты. Плохо было то, что у конторы, и так никогда не бывшей ни силовой, ни полицейской или разведывательной, а в основном научной организацией, пусть и имеющей отделы быстрого реагирования, не было в центре своих людей, но приходилось с этим мириться.
Кроме работы и тренировок Лёшке нужно было научиться жить обычной жизнью, общаться с людьми, понимать, что происходит вокруг. Всё время после бегства из «Баялига» он продолжал зависеть от других, продолжал быть изолированным от мира, и теперь впервые столкнулся с обычными людьми. С учёными, бойцами, механиками и уборщицами конторы. И удивился тому, насколько их жизнь похожа на жизнь работников и завсегдатаев торгового комплекса и одновременно противоположна ей.
Сотрудники конторы точно так же любили смотреть развлекательные фильмы, говорили о новой технике и моде, мужчины, особенно бойцы, могли и скабрёзный анекдот рассказать, и силой похвастаться, и подшутить друг над другом. Но атмосфера была совершенно другой, иными были взгляды на мир и отношения между людьми. Кроме боевиков и комедий люди смотрели и спокойные, добрые фильмы, когда-то любимые и его отцом, читали серьёзные книги, во время перерывов могли обсуждать совершенно не связанные с их работой научные и общественные новости. Споры не переходили в неприязнь или тем более во вражду, соперничество не становилось подсиживанием конкурента, не было подлостей и оскорблений, грязных сплетен за спиной. Все симпатии и антипатии, свойственные любой большой группе людей, забывались, если кому-то требовалась помощь. И не только в конторе, но и вне её.
>*<
Вскоре после того, как Лёшку приняли на работу, произошла поразившая его история, совершенно невероятная для «Баялига» и сильнее всего показавшая, насколько этот мир отличается от прежней жизни парня.
Здания конторы находились на краю холма, под которым протекала неширокая речка, а за ней шли кварталы с небольшими частными домами, многие из которых насчитывали больше ста лет, другие, особенно вдоль реки, были построены совсем недавно. Речка эта, вроде бы небольшая и спокойная, имела капризный нрав и иногда во время ливней моментально выходила из берегов, а вскоре так же быстро успокаивалась.
Во второй половине дня на город налетел неожиданный для конца сентября почти что тропический ливень.
– Ребята, соседей топит! – ворвался к аналитикам промокший насквозь парень-механик.
Лёшка не понял и в первые несколько мгновений сидел, наблюдая, как вскакивают с мест его коллеги – и молодые парни, и люди в возрасте.
– Чего сидишь? – крикнул Лёшке один из коллег и тут же обернулся к поднявшемуся было пожилому мужчине: – А вы куда? Свалитесь там! Сами справимся. Лёшка!
Лёшка, плохо понимая, что происходит, вместе со всеми бежал под ледяным ливнем вниз, по крутому, скользкому из-за воды спуску, и дальше – по гудящему от топота десятков ног пешеходному мостику, раскисшей глине размытого берега. Кто-то – он из-за ливня не мог разобрать, кто, – сунул ему в руки лопату. Кто-то, матерясь на городских чиновников, всё откладывавших восстановление берега и разрешивших при этом строить дома у самой реки, указал на забитую грязью канаву, по которой вода должна была отводиться от участков. Мишка, в тонкой, облепившей плечи рубашке и летних брюках – из-за долгого «бабьего лета» не успел ещё распаковать тёплую одежду – швырял наверх пласты глиняно-травяной грязи, углубляя канаву и одновременно сооружая временную дамбу, которую тут же укрепляли досками другие – Лёшка вообще не знал, кто это, возможно, они были жильцами домов, которые они спасали от воды. Мишка обернулся и заорал на замешкавшегося Лёшку. Лёшка, вроде бы целый год провёдший среди не следивших за своим языком охранников «Баялига», впервые слышал такие слова. И впервые понимал, что они необходимы вот здесь и сейчас! Он спрыгнул в бурлящую грязью канаву и стал неумело помогать Мишке, даже не зная толком, как держать эту самую лопату.
Через полчаса его ладони горели от саднящей боли, мышцы ломило от непривычной работы, одежда казалась горячей, будто он не под ледяным дождём, а в жаркой парилке, и даже всё усиливавшийся ливень не мог остудить этот жар. Жар авральной работы.
Прибрежные новенькие домики они отстояли, прочистив старые канавы и сделав невысокую, но остановившую воду дамбу. И только когда вода спала – так же неожиданно, как поднялась – все, уже под мелким моросящим дождиком, вернулись в контору. Мокрые, грязные, в изодранной одежде, с растянутыми мышцами и стёртыми в кровь ладонями. И, не вспоминая о ставших в этот момент фальшивыми приличиях, забились в небольшую душевую спортзала, рассчитанную на в три раза меньшее число людей. А потом, отогревшиеся, сидели в раздевалке, прикрываясь полотенцами и простынями, и хлебали из привезённой Ришей большой кастрюли горячий ароматный борщ. Без сервировки – какая она может быть в раздевалке? – даже без тарелок. Три десятка человек, усталые, в синяках и ссадинах, соблюдали очередь, зачёрпывая обжигающий борщ и сразу уступая место следующим. И повалились спать тут же, на полу спортзала. А Риша и уборщица тётя Маша, собрав их одежду, отстирывали её в двух крохотных стиралках, сушили и приводили в порядок.
После этого аврала Лёшка подсознательно ожидал, что начнутся разговоры о деньгах – премиях или чём-то подобном. В «Баялиге» любая помощь имела свою цену. Но никто не вспоминал об этом, только, иногда морщась от боли в ноющих мышцах и заклеенных жидким пластырем ладонях, шутили, вспоминая казавшиеся теперь забавными моменты борьбы с водой. Правда, через неделю от городской администрации пришла официальная благодарность, но была она вынужденная – жители спасённых домов настояли. Чиновники же были злы на контору, потому что Родионыч воспользовался своим положением и подал жалобу на бездействие ответственных лиц, в результате кому-то здорово надавали по шапке.
Общая работа сблизила сотрудников с новыми коллегами, и Лёшка стал в конторе своим, его признали равным, перестали коситься на его странное поведение и на сохранявшийся лощёный вид «манекенщика», как Лёшку прозвали в первые дни. Правда, вида к тому времени оставалось не так уж и много, а после истории с кладбищем с Лёшки сошли последние, едва уловимые следы былой холёности.
>*<
Но даже став своим в конторе, весело болтая во флигеле с бойцами отдела быстрого реагирования или яростно споря с коллегами-аналитиками в кабинете второго этажа центрального корпуса – централки, как здесь говорили, – Лёшка оставался растерянным и плохо понимающим обычную жизнь полуподростком. Особенно если приходилось выходить в город, отклоняясь от привычного маршрута «дом–работа–продуктовый магазин», покупать одежду, общаться с горожанами. Любой разговор с людьми вне конторы вызывал страх обоюдного непонимания, страх возможной ошибки. Нужно было учиться быть обычным человеком.
В центре Лёшка привык к мягкой, обволакивающей речи штатных психологов; они никогда не говорили «надо» или «должен», вместо этого вроде бы ненавязчиво и при этом беспрекословно убеждали, что хороший мальчик не станет расстраивать окружающих. Тогда Лёшке казалось, что они правы, что никто не смеет ни от кого ничего требовать. За год жизни в «Баялиге» такой взгляд на мир стал казаться ему единственно верным: не надо навязывать другим людям своё мнение, даже упоминать о нём, потому что это может оскорбить окружающих. Будь мягким, не говори о своих взглядах, разумеется, если это не затрагивает интересов бизнеса, но и тут желательно отказывать, не отказывая – и тогда ты будешь образцовым членом общества.
А Мишка был другим – резким, нервным, не боящимся ни жёстко припечатать словом, ни потребовать выполнения приказа. Многие назвали бы такое поведение подростковым максимализмом, неуместным для культурного человека конца двадцать первого века. Но они ошибались. Мишка был одним из лучших психологов конторы – не своего филиала, а всей организации. В его основные обязанности входило то, что доступно далеко не каждому профессионалу. Не убеждать людей стать неконфликтными и удобными для окружающих, а, наоборот, учить их отстаивать своё мнение, свои идеалы, не бояться требовать выполнения приказов, а то и применять силу, и в то же время отвечать за свои поступки – то, о чём так не любили вспоминать привыкшие к необязательности в отношениях обыватели. За мягкостью и неконфликтностью обычных, работающих «на пользу обществу» психологов скрывалось жестокое подавление личности, мысли, чувства людей, превращение их даже не в винтики, а в стандартные кубики с идеально пригнанными друг к другу сторонами, так что человек незаметно для себя становился совершенно безликим, веря при этом, что он индивидуальность. За жёстким тоном Мишки стояло умение поддержать человека, помочь найти себя в мире, сформировать характер. Так опытный садовник поддерживает и в то же время закаляет саженец дерева, чтобы оно простояло сотни лет, противясь непогоде и давая жизнь целому лесу, а не погибло в уюте теплички. Теперь Лёшка осознал, что Жаклин, сама великолепный психолог, отлично поняла, что он к моменту того откровенного разговора подспудно нашёл ответы на мучившие его вопросы, и нуждался в том, чтобы кто-то более опытный сказал: «Да, прав ты, а не они, но тебе нужно многому научиться, чтобы противостоять им». Мишка и был тем, кто мог дать Лёшке такую поддержку. И показать своим примером, что отстаивание себя – это не властность и не неуважение к окружающим, а возможность говорить открыто и честно и о любви, и о ненависти. Потому что то, чему он учил людей, было не только его профессией, но и самой его сутью – оставаться человеком, как бы тебя ни пытались сломать.
Мишка всегда был рядом. Не как профессионал-психолог – как друг, как старший брат. Подсказывал, объяснял, что к чему, учил верить себе и людям. И подкидывал сложные задачки: описывал какую-нибудь ситуацию и просил Лёшку объяснить, как бы он поступил на месте того или другого человека из этого случая, почему, что чувствовал бы. Отчасти это был психологический тренинг, но больше – помощь старшего брата, не отстранённого, а переживающего за Лёшку, подсказывающего, почему это правильно, а это – нет. Случаи бывали разные, от застрявшего на дереве котёнка до преступлений, но чаще обычные «мелочи», из которых и состоит жизнь. Лёшка пытался понять, что и как делать, на чью сторону встать. Это давалось с трудом: у него не было опыта, а имевшийся скорее мешал, искажая мир, словно кривое зеркало. И выправлялось это искажение очень тяжело. Но всё-таки выправлялось.
Иногда, когда выдавалась свободная минутка, он читал. И как-то спросил Мишку: почему тот не советует ему книги? Ведь они учат быть человеком – так говорят все. И почему против того, чтобы Лёшка смотрел даже очень хорошие фильмы?
– Если ты с самого начала не человек, тебя не научит ни одна книга. Вспомни историю: одни, прочитав Евангелие, спасали людей, но столько же было и тех, кто убивал за веру. И так во всех религиях. Чего же ты хочешь от обычной книги? Тебе чтение принесёт пользу, но у тебя сейчас нет времени. Обычный человек читает не очень много, но лет с пяти, и за годы успевает прочесть сотни, а то и тысячи книг. Тебе нет и трёх лет, ты не успел ещё освоить то, что знают даже первоклашки, ты уникален и вынужден учиться иначе, чем большинство. Надеюсь, когда всё закончится, ты сможешь читать и смотреть фильмы. Пока что фильмы тебе вредны: они задают штампы поведения, мимики, движений, тебе это опасно. Ты и так слишком много чужого перенял за свою жизнь, поэтому сначала себя пойми, потом уже будешь учиться по фильмам.
– Значит, мне пока нельзя читать?
– Можно, если есть время. Могу посоветовать что-нибудь. Что интересно?
– Я помню несколько названий, слышал от отца и Лены. Может…
– Говори. – Мишка заинтересовался. – Наверняка книги хорошие, но подойдут ли они тебе прямо сейчас?
Лёшка перечислил несколько названий, и друг улыбнулся:
– Все книги очень хорошие, но полгодика подожди, у тебя пока маловато опыта, чтобы понять их, только время потратишь. А вот «Белый пух» очень советую. Книга небольшая, написана лет сорок назад, как раз отца лучше поймёшь. И заканчивается она хорошо. Ну и детские книги читай – они все хороши, и взрослым бы их почаще перечитывать, может, умнее стали бы. Заумь всякую читают, а про нормальные человеческие отношения забывают, хотя бы что такое дружба. Видишь, список и сложился. Тебе на год точно хватит, с нашей-то работой. Пойдём ужин готовить, мы ведь свободные люди, не рабовладельцы, и сами себя обслужить можем. Картошку чистишь ты.
>*<
За такими беседами, редкими, но ставшими жизненно необходимыми звонками родителей Мишки, которые всё сильнее привязывались к странному другу сына, за работой, учёбой и тренировками незаметно подошёл Новый год – первый настоящий праздник в Лёшкиной жизни. В центре его не отмечали: зачем «образцу» такое развлечение? А отец и Лена, наверное, не рисковали привлекать к себе внимание. Лёшка смутно помнил, что что-то всё же было – небольшие застолья и мелкие подарки друг другу, но и только. В торговом комплексе праздник номинально был: всё украшалось ещё в ноябре, повсюду стояли искусственные ёлки, звучала особая музыка. Но всё украшательство и суета – Лёшка понимал это и тогда, – предназначались лишь для того, чтобы продать побольше залежалых товаров. Психующие, с безумными глазами, покупатели, рёв не получивших того, о чём мечтали, детей, пустые комедии и голоаттракционы никак не вязались с настоящим праздником.
Теперь он увидел совсем другой Новый год. Первым напоминанием о приближающемся празднике стали самодельные украшения в конторе. Их с удовольствием мастерили все, устроив даже небольшой конкурс, в котором победила уборщица тётя Маша, сделавшая великолепные ватные игрушки в старинном стиле. Ещё был праздничный ужин, карнавал для молодёжи (обоим парням та же тётя Маша и повариха Ирина сшили мушкетёрские плащи – просто, но приятно), разные конкурсы. И никто не требовал дорогих подарков, наоборот, радовались самодельным, простым. Контора, вопреки массовой моде, сохраняла старинные традиции и, наверное, поэтому сохранялась сама: люди работали не ради престижа и высоких зарплат, которые в полузабытой организации стали нереальной мечтой, а ради того, чтобы видеть – они, их дело, их дружба нужны. Та дружба, которая восемьдесят лет назад смогла остановить исконников. Этот праздник тоже стал для Лёшки учёбой, показал, что общение и искренний интерес друг к другу во много раз дороже любых денег и роскошных подарков, которые он ещё недавно считал признаком любви своих пассий.
А ещё была просто зима, первая настоящая зима для Лёшки. С пусть и довольно тёплой, сырой, но всё же снежной погодой, с игрой в снежки (парни из отряда быстрого реагирования превратили её в полноценную тренировку), с катанием на лыжах (великолепная вещь для развития ловкости и выносливости) и с ежедневной чисткой снега во дворе – Мишка настоял, чтобы этим занимались исключительно они с Лёшкой, и дворник с наигранным вздохом выдавал им по утрам лопаты. Эти незатейливые развлечения и вроде бы простая, но видимая и ценимая всеми работа тоже приносили парню незнакомую раньше, но огромную радость.
>*<
Лёшка улыбнулся, вспомнив новогодние праздники: скоро уже два месяца, как они закончились, а он всё возвращался мыслями к тем чудесным дням, – взглянул на серое, сыплющее сырым снегом небо и вошёл в небольшой холл старинного дома-«свечки». Их квартира находилась на пятнадцатом этаже.
В ней почему-то оказалось темно, хотя Мишка был дома – его рабочий экран светился. Но сам он сидел, не двигаясь, и даже не услышал возвращения друга.
– Миш, что случилось?
– Машу убили… – Парень сам был почти неживой от горя.
– Кого?
– Жаклин. – Мишка всё-таки повернул голову, взглянул на Лёшку пустыми глазами. – Её на самом деле Машей звали. Она как-то в спектакле играла, вот и приклеилось «Жаклин».
Лёшка тяжело сел рядом – ноги отчего-то стали ватными, сказанные другом слова казались выдумкой, ошибкой.
– Как убили?!
– Милиция брала торговый центр. – Мишка говорил ровно, словно бы даже спокойно. – Жаклин там работала не просто так. Она лейтенант милиции, собирала сведения о наркотрафике. Комплекс был одной из опорных точек торговцев наркотой, а потом, с твоей помощью, выяснилось, что и секс-куклами, и многим другим. Айша – ну, Кэт – не только владела элитным борделем, но и руководила всей торговлей в нашем регионе, почти всю Западную Сибирь контролировала. Её хотели взять по-тихому. Это почти получилось – никто не успел её предупредить. Но она умная, сволочь, почти всё предусмотрела, только вовремя уйти не смогла. Они взяли заложников – детей в кинозале. Жаклин пошла на обмен, смогла вытащить двоих, самых маленьких. Когда эту мразь взяли штурмом, отбили детей – к счастью, они все живы – нашли Жаклин. Её забили ногами. Вот официальное заключение, её муж мне прислал.
Лёшка, даже не успев осознать, что у Жаклин был муж, взял выпавший из руки друга лист бумаги, стал читать. Список несовместимых с жизнью травм, описания отпечатков мужской обуви на теле.
– Денис!
– Что? – Мишка спросил всё так же ровно.
– Только он умеет так бить! Я видел его тренировку. Тогда как раз привезли новые спарринг-манекены, он хвастался ударом. Такой же список травм, но там стояла программа взрослого мужчины, спортсмена… И он выполнял все приказы Кэт, на самом деле был её цепным псом. Она его из-за этого особо ценила. И дала приказ. Это Денис!
Лёшка уронил бумагу и впервые в жизни, если не считать раннего детства, захотел плакать. Но лишь вздохнул, восстанавливая дыхание:
– Я принесу выпить. Она… была первым моим другом.
– У неё дочка осталась, пять лет всего, маму ждала… – Мишка всё также сидел, уставившись в экран и снова ничего не видя. – Маша с мужем развелась, из-за работы. Женька с ним. Маша хотела после этой операции перейти на бумажную работу, к Сашке вернуться, дочку воспитывать.
Лёшка встал, ушёл на кухню. Где-то была водка, ещё с Нового года осталась. И, кажется, нужен хлеб. Вдруг ему вспомнился косоглазый улыбчивый Митька, потом – облезший от времени Мяв. Надо купить девочке игрушку. Она не спасёт от боли, но всё же поможет. Надо купить игрушку. И вернуть Мяву его хозяйку.
>*<
После смерти Жаклин всё изменилось. Первой и самой заметной стала «смена ролей»: до этого главным был Мишка, поддерживавший и учивший Лёшку, служивший «мостиком» между ним и остальными людьми и спасавший его от серости одиночества. Теперь ему самому требовалась поддержка. Психологи – тоже люди и горе переживают так же тяжело, как и все. Мишка хорошо работал, вроде бы вполне нормально общался с людьми, не замыкался в себе и не срывался, но Лёшка знал – друг на пределе. И видел по утрам не собранного, спокойного специалиста, каким его знали в конторе, и не серьёзно-озорного парня, открывшего ему дверь в первый день знакомства, а измученного бессонными ночами и душевной болью друга, которого нужно было спасать от того же одиночества и пустоты, какие мучили Лёшку. Тогда он впервые доверился не советам, не логике, а интуиции и потащил Мишку на тренировку к бойцам. Парни знали о смерти Жаклин и всё поняли сразу, нагрузив Мишку так, что к вечеру он еле шевелился от усталости, но смог выплеснуть в спортзале хотя бы часть копившихся в нём боли и ненависти.
На второй день таких тренировок обоих парней вызвал Родионыч.
– Значит, так, дорогие вы мои. Мне дохлые мухи вместо специалистов и недоучки вместо бойцов не нужны. Работать в своих отделах вы не в состоянии, поэтому я освобождаю вас от всех прежних обязанностей и перевожу в свой отдел. Сейчас первое марта. Даю задание: к июню сдать экзамен на бойцов штурмовой группы! Никаких выходных, праздников, отгулов. Поступаете в распоряжение Курьяныча. Приказ поняли?
– Да! – Оба, не совсем ещё веря услышанному, сразу подтянулись, готовые сделать все, что скажут, – это давало надежду заполнить пустые бессмысленные дни.
– Вот и молодцы. Повторяю: никакой работы, только тренировки! В будние дни ночуете дома, с пятницы по понедельник – здесь! Или как скажет Курьяныч. Идите!
Парни, едва не слетая с узкой старинной лестницы и рискуя расшибить лбы о низкие своды служебных коридоров, выскочили из централки и понеслись во флигель, к тренеру – крепкому сухопарому мужчине, узколицему, с залысинами и пепельно-седыми короткими волосами. Говорили, что в молодости он служил на границе с Афганистаном, теперь мирным, а лет за тридцать до этого ещё не очень спокойным государством, вот уже сто лет как центром наркопроизводства. Хорошо, сейчас это удалось остановить. Курьяныч, как шёпотом рассказывали бойцы, был тогда командиром отряда спецназа, а потом перешёл в контору на должность обычного тренера: «Не хочу гнуться перед начальством». Что там произошло в действительности, никто не знал, но боевые награды у Курьяныча имелись, и он на самом деле не боялся ни бога, ни чёрта, ни даже высшего начальства. И бойцов учил тому же. Учил жёстко, подчас с рукоприкладством: «Лучше я тебе сейчас зуб выбью, чем потом пуля – мозги». И за Мишку с Лёшкой он взялся всерьёз.
– Так, щенки, будем делать из вас капитанов! Хоть один писк – вылетите из конторы. И чтоб не думать – сейчас это моя забота. Ваша – выполнять приказы!
Парни добрались до дома только к десяти вечера, чуть живые от усталости, но впервые за эти дни не чувствовали пустоты и душевной боли.
– Ты понял, что будет? – Мишка, еле поднимая налитые даже не свинцом, а, казалось, веществом из нейтронных звёзд руки, готовил яичницу. Лёшка, чувствуя себя не лучше друга, нареза́л толстенными ломтями серый хлеб и голодными глазами поглядывал на миску с солёными огурцами. Жрать обоим хотелось смертельно.
– Нет.
Он смахнул с доски крошки и взялся за чеснок – к яичнице с ветчиной в самый раз.
– Начинают готовиться к штурму центра, и мы – участники. – Мишка поддел красивую глазунью, плюхнул половину на тарелку друга, остальное смахнул к себе. – Давай чеснок. И порежь, в конце концов, огурцы!
– Так сойдёт. – Лёшка засунул в рот целый огурец, не очень большой, хрусткий, пахнущий рассолом, укропом и хреном, и неразборчиво спросил: – Думаешь, скоро?
– Летом. Нам три месяца на подготовку дали.
– Не успеем выучиться. – Лёшка глотал яичницу не жуя, притормаживая только на крупных кусочках ветчины – она была жестковата.
– У Курьяныча успеем, если не сдохнем. – Мишка уже опустошил свою тарелку. – Тебе, салага, посуду мыть. Я – спать.
– Иди.
Лёшка хотел было возмутиться «эксплуатацией», но, вспомнив, что все эти дни друг даже со снотворным засыпал лишь под утро, промолчал, обрадовавшись про себя, что тот наконец сможет выспаться. И, быстро прибрав на кухне, ушёл в свою комнату – он тоже с ног валился.
Следующие месяцы стали для парней то ли адом – Курьяныч гонял их похлеще, чем рабов на серебряных рудниках, чередуя рукопашный бой, стрельбу, бег по пересечённой местности (все выходные и праздники они проводили за городом, ночуя в мобиле и питаясь сухпайками) и оказание неотложной помощи; то ли раем – за всё это время они не имели ни секунды на себя, что уж тут говорить о самокопании и грустных воспоминаниях. Тренировки, а главное, внутренняя потребность парней давали результат, и к маю они оба сносно освоили обязанности второго бойца и замыкающего группы. Конечно, пока это были всего лишь тренировки, но всё-таки парни научились работать «на автомате», вполне свободно чувствовали себя в полном бронекостюме – современном аналоге кольчуги, гибком, как ткань, и довольно лёгком защитном комплекте, закрывавшем всё тело от травматики и пистолетных выстрелов, – привыкли часами носить противогазы и, что оказалось, наверное, самым сложным, пользоваться вмонтированной в шлем дополнительной аппаратурой. Научиться всему этому за два месяца – подвиг. Но у обоих была осознанная цель, и отступать они не хотели.
>*<
В начале мая Лёшку, уже не могшего думать о чём-то, кроме тренировок и выполнения команд Курьяныча, вызвал к себе Родионыч.
– Садись. Разговор серьёзный.
– Что-то не так? – Парень, выдернутый с тренировки по рукопашному бою, откинул с потного лба отросшие волосы. – Не укладываемся в срок?
– Укладываетесь. Речь о другом. Твою бывшую начальницу сейчас судят, часть приговоров уже оглашена, всё имущество конфисковано. Подняли все документы и выяснили две вещи, напрямую касающиеся тебя. Первое: о твоём происхождении она узнала довольно быстро, в основном от своих осведомителей, сложила два и два и вышла на посредников из центра, но о тебе им не говорила. Как ни странно, она тебя по-своему, конечно, но любила, сильно любила. Сейчас тем более молчит: ей это выгоднее, чем признавать, что занималась работорговлей, так что даже следователи о тебе не знают, наши только по намёкам и поняли, что к чему. Второе: за твой счёт она отмывала очень крупные суммы – и пуская твою зарплату в теневой оборот, и начисляя тебе большие премии. Наши подсуетились и смогли добиться, чтобы тебе вернули всё заработанное. Деньги тебе нужны.
– Нет! – Лёшка вспомнил год у Кэт, своих любовниц-клиенток, и его передёрнуло. – Нет! Я не возьму этих денег, я не…
– Не шлюха, хочешь сказать? – грубо оборвал его Родионыч и заговорил очень серьёзно и жёстко:
– Ты прав, ты не продаёшься. Но ты работал охранником, честно работал. И зарплата твоя честная, она с теми бабами не связана. Ты задержал нескольких крупных воров. Так что деньги ты возьмёшь!
– Нет!
– Возьмёшь! Ты дурак ещё. Думаешь, уничтожим центр, и всё, конец? Или в бою помереть хочешь? Нет? Тогда запомни: победа – не конец, а только начало. Не всеобщего счастья, а больших проблем, которые придётся решать годами. И тебе для их решения нужны будут деньги, нашего оклада не хватит. В общем так: на твоё имя открыт счёт, полгода его трогать нельзя, а там решишь, что с ним делать. Всё, разговор окончен! Брысь готовиться к прыжкам. И ноги там себе не переломайте, парашютисты!
Прыжок с парашютом парни провели в тот же день, но был он больше «для галочки» – в нормативы входил – и для того, чтобы не боялись высоты и свободного падения. Дальше пошли совсем другие тренировки: спускаться по стропам из зависшего над крышей тренировочной «коробки» вертолёта, выбивать окна, штурмовать комнаты, а то и падать вниз с небольшой, но всё-таки высоты и сразу кидаться в бой. Причём бой вполне реальный – их противниками, по просьбе договорившегося с бывшими коллегами Курьяныча, выступали парни из спецназа; они регулярно укладывали обоих носами в грязь и добродушно хмыкали: «Для салаг сойдёт». Курьяныч тоже не высказывал особого восторга их талантами:
– Если бы не такая ситуация, я бы вас на баллистический выстрел к серьёзной работе не подпускал, но или вы учитесь хоть чему-то, или моим ребятам ваши шкуры защищать придётся. Так хотя бы не балласт. Ваша работа не в бою, а позже будет, и я вам не завидую. А ну марш на полигон! И ноги там себе не переломайте, парашютисты!
>*<
К июню стали прояснятся основные контуры готовящейся операции, о которой до этого знали только некоторые люди не то что в конторе или даже стране – в мире. И операция эта должна была стать уникальной как по организации, так и по результатам.
Впервые в истории в основном научная и почти гражданская контора и её аналоги в других странах воспользовались правом самостоятельного, в обход руководства государств, принятием решения и силового вмешательства. Право это было им дано на всякий случай, больше семидесяти лет назад, после скандала с исконниками и прикрывавшими их сильными мира сего, и вскоре забылось: пользоваться им в успокоившимся и вроде бы заинтересованном в пользе всему человечеству обществе не требовалось. Но, пусть и подзабытое, оно всё же не было отменено, наверное, потому, что никто в руководстве государств и корпораций не верил, что это право кто-то может реально использовать, тем более не военные и не полиция, а крохотная горстка идеалистов-аналитиков. Теперь же пришло его время.
Атака планировалась во всех шести странах, с разницей не больше, чем в два-три часа. Одновременно с этим планировалось взять достоверно известных заказчиков живых «секс-кукол» и других подобных «товаров». А заказчики-то были очень влиятельными людьми, некоторые входили в правительства своих стран. Контора и её аналоги подставлялись под удар: если ошибутся хоть в одной мелочи, если не смогут сразу получить и моментально обнародовать сведения о торговле големами, как с подачи Лёшки стали называть всех искусственных людей, центр и его покровители не только не будут уничтожены, но получат намного бо́льшую власть, чем до этого, конторе же придёт конец. Да и всему едва начавшему складываться новому общественному строю планеты. Человечество снова скатится к рабству и беззаконию, намного более жестокому из-за мощи науки, которая уже сейчас начинала поддерживать это рабство: учёные слишком часто думают только об открытиях и слишком редко – о реальных людях.
Обрисовав положение дел, Родионыч, собравший в своём кабинете всех бойцов и наиболее доверенных сотрудников научного и аналитического отделов, перешёл к напрямую касавшимся их филиала задачам и вывел на экран трёхмерную карту: большой – несколько километров в поперечнике – участок леса, обнесённый вдоль дороги забором-сеткой, два въезда, ведущие к расположенным в полукилометре от дороги зданиям центра, тоже обнесённым забором, но уже высоким бетонным, только в одном месте переходящим в решётку с узкой, ведущей в лес калиткой.
– Это территория центра. Посторонние через забор проникнуть незамеченными не могут, – объяснял Родионыч, – всё контролируется камерами и датчиками движения, плюс над лесом постоянно патрулируют несколько дронов. Кроме калитки на территорию ведут два пропускных пункта: грузовые ворота с запада и ворота для мобилей и проходная – на юге. Через проходную проникнуть постороннему сложно: вместо турникетов там несколько узких коротких коридоров, на входе в которые стоит считывающая данные комов аппаратура, и если у человека нет допуска, оба конца коридора блокируются металлическими дверями. Подробно останавливаюсь на этом, потому что и в зданиях центра имеются такие же коридоры.
Родионыч сменил изображение.
– Теперь о самом комплексе. Сведения получены из архива Лефорта, поэтому в мелочах устарели на два года, но в целом картина вряд ли сильно изменилась. Налево от проходной находится лабораторно-производственный корпус: три этажа, план «глаголем», для нас интереса не представляет. Днём там довольно много сотрудников, в основном обычных рабочих, ночью пост охраны – три человека. Направо от проходной расположен административно-жилой корпус высотой, считая с застеклённой крышей, семь этажей. Имеются подвалы, но исключительно технические. Первые три этажа заняты хозяйственными и административными помещениями, ещё три – квартирами наиболее доверенных сотрудников и тех, за кем необходим постоянный надзор. Ваш отец, Алексей, относился к первой категории, ваша… знакомая – ко второй. Здание имеет два выхода: основной, из которого также есть переход в соседний корпус, и парковый. Особенности здания: две лестничных клетки сблокированы с лифтовыми шахтами, из прилегающих к ним холлов идут коридоры с автоматическими дверями. При необходимости двери закрываются, проникнуть на этаж или покинуть его невозможно.
– Должны быть чёрные лестницы, иначе они там как в мышеловке, – заметил Курьяныч.
– Ты прав и в том, и в другом. Эвакуационный выход есть, вот здесь. Доступен исключительно руководству, квартиры которого находятся на четвёртом этаже. Лестница ведёт в подземный туннель, далее – в гараж в пятидесяти метрах от здания. Гараж ночью только под сигнализацией и видеонаблюдением. А вот в жилом корпусе постоянно находятся пять человек охраны. Кроме них там, как я уже сказал, живут некоторые сотрудники – человек сорок. На крыше расположена вышка связи: сотовая, спутниковая и контроль над дронами.
– Дроны – это фигово, – сказал кто-то из бойцов.
– С ними разобраться просто, – перебил его Родионыч. – Главная наша цель – вот это здание. Лабораторный корпус, пять этажей, первый отведён под общежитие для охраны.
– Они там все живут? – уточнил Курьяныч.
– Только те, кто охраняет жилой и лабораторный корпус. В общежитии ночью будет около тридцати, из них пять на дежурстве, остальные в спальнях. Сколько внизу, сказать сложно, предполагаем, что ещё человек двадцать. Всего получается человек шестьдесят-шестьдесят пять охраны. Люди опытные, так что…
– Понятно. Давай дальше.
– Рядом с общежитием охраны находится вход в подземную часть центра. Нужные нам помещения – архивы и лаборатории – расположены под производственным корпусом, но выход в них только через лабораторное здание. Теоретически есть ещё два выхода. Один – через цеха, по нему иногда доставляют громоздкое оборудование. Но в обычное время он заблокирован так, что легче подкоп сделать, чем через него ломиться. В архивах Лефорта есть упоминания ещё об одном выходе – туннеле, ведущем куда-то в лес и доступном только руководству. Рядовые сотрудники о нём не знают. Искать в лесу выход не имеет смысла, так что остаётся только вход рядом с общежитием. Подземная лаборатория имеет два уровня, связанные между собой и наземными помещениями лестницей и грузовым лифтом. Принцип тот же, что и в жилом корпусе – одна блокируемая дверь на площадке. Двери стальные, но не усиленные: номинально это обычная лаборатория, закупка чего-то серьёзного привлекла бы внимание. На каждом из уровней сразу за дверью находится пост охраны.
– Наверняка и сюрпризы есть, вроде растяжек, – заметил Курьяныч.
– Нет. Это лаборатория, в ней идёт круглосуточная работа, находятся дежурные и медперсонал.
– Охрану продумали отлично, лезть туда – как Матросову на амбразуру, – хмыкнул один из бойцов.
– Но идти нужно именно туда, причём очень быстро. Владимир, объясните. – Родионыч кивнул начальнику аналитиков.
– Основная наша цель: взять под контроль подземные помещения. Во-первых, там вся документация. Во-вторых – оборудование. В-третьих, что вам всем, думаю, наиболее понятно, – там дети и, видимо, новые големы. Так вот, мы изучили схемы здания и принципы работы систем безопасности. Кроме дверей на лестничных клетках есть внутренние, в коридорах: пять на верхнем уровне, три на нижнем. Не стальные, но прочные, срабатывают при сигнале с пульта в кабинете директора. Год назад центр закупил мощную установку по очистке воздуха от угарного газа. Электричество они получают от ЛЭП, в цехах пользуются в основном тридами, не дающими угарного газа. Мы опасаемся, что они могут применить газ для уничтожения свидетелей. Его легко получить, он токсичен, но не портит оборудование, как обычные отравляющие вещества; после его использования достаточно проветрить помещения и вынести трупы. В крайнем случае можно подать смесь угарного газа и кислорода.
– Взорвав всех? – вырвалось у Мишки.
– Да.
– Расклад понятен. Надо одновременно брать оба здания, вырубать им связь, блокировать начальство, нейтрализовать несколько десятков человек охраны. И всё это – за несколько минут. Может, на Луну пешком сбегать? Проще выйдет! – Курьяныч продумывал задачу и пытался удержать наиболее подходящие к ситуации, но не совсем приличные в кабинете начальника, тем более в присутствии женщин-аналитиков, слова.
– Надо брать все три здания, оба КПП и гараж. – Родионыч подсветил на схеме ключевые места.
– Нас всего пятнадцать человек, считая с тобой и этими двумя салагами!
– В операции будут участвовать люди из Дебрянска, Вологды, Эмтора и Ленинграда, всего шестьдесят человек.
– У противника столько же, и все здоровые. А у нас половина – комиссованные по ранениям.
– Зато у наших опыт! – отрезал Родионыч, останавливая возмущённый ропот бойцов, и продолжил объяснения: – Перед самым началом поднимем по тревоге смоленский ОМОН, они подоспеют минут через двадцать. В Смоленске как раз в это время будет научно-практическая конференция медиков – её уже давно запланировали эмчеэсовцы и по нашей просьбе немного сдвинули время проведения. Чи́сла пока точно не утверждены, ждут нашей даты, но плюс-минус два дня, не больше. Кроме того, спасатели за неделю до штурма начнут учения по тушению лесных пожаров, с использованием вертолётов, разумеется, и в любое время суток. Тоже обычная тренировка, мы только подкорректировали время. Над центром появляться не будут, но к шуму приучат.
– Пользуемся правом? Думаешь, нам это простят? – Курьяныч, вопреки пессимистичным вопросам, был оживлён, глаза горели, но головы он не терял никогда.
– Если не справимся – не простят.
– Кто разрабатывает операцию?
– Мы и дебрянские. Москва пока не в курсе, там люди слишком зависят от начальства.
– Понятно. Какое у противника оружие? Чем можем пользоваться мы?
– У них стандартное оружие охранников гражданского объекта класса Б: травматика и пистолеты, плюс ампулы с парализатором. Мы можем использовать только то же, что и они, плюс светошумовые гранаты и слезоточивый газ. Зато защита – по полной программе.
– Почему только травматика? – удивился один из бойцов, всего год назад перешедший в контору из милиции и ещё не привыкший к тому, что оружием здесь пользовались в исключительных случаях, последний из которых был лет тридцать назад.
– Потому что мы – не силовое ведомство! – напомнил Родионыч. – Спецназ будет с обычным оружием, у нас же права на него нет. Есть и другие причины, более серьёзные. Наталья, прошу вас.
– Оружие нежелательно, потому что, во-первых, их всех нужно взять живыми, – вступила в разговор женщина-аналитик. – Начальство и учёные пойдут под суд, не замешанные в экспериментах – понятно и так. Во-вторых: в лабораториях находятся дети, очень сложное оборудование, в котором могут создавать големов. Мы идём спасать их, а не убивать. И в-третьих – если возьмём всех живыми, на нас не смогут повесить никакие обвинения! Мы и так существуем на птичьих правах, наверху уже лет десять ходят разговоры о расформировании. Малейшая наша ошибка, и мы не только не остановим центр, но и уничтожим себя и коллег в других странах.
– Тогда задача: взять здания, обесточить их, вывести детей… – начал Курьяныч.
– Обесточивать нельзя, – перебила его Наталья, – там слишком сложная аппаратура, от неё зависит жизнь детей.
– Тогда это бег не к Луне, а к Марсу, – поморщился кто-то из бойцов.
– И к Юпитеру побежим, если потребуется! – рубанул Родионыч. – Как я понял, вы, Алексей, пойдёте с группой, работающей по жилому комплексу? Там ведь может быть та девушка?
– Нет, если разрешите – с основной группой. Внизу те, кому я многое должен, и надо их вытащить, а я знаю подвалы лучше, чем жилой корпус. – Лёшка сам не ожидал от себя такого. Ещё полчаса назад он согласился бы на любую роль, только бы участвовать в штурме, но вдруг ему вспомнились прозрачные стены бокса, видневшиеся через них кровати-кюветы, синюшные детские тела. Он на самом деле должен был им очень многое.
– Согласен. – Родионыч взглянул на парней. – Вы оба пойдёте в основной группе. Начинаем разработку штурма. У кого какие идеи?